Расшифровка Александр Дюма. «Граф Монте-Кристо»

Где Дюма взял сюжет для своего романа и что книга рассказывает о внутренних конфликтах во Франции

Автор Вера Мильчина

Сегодня мы поговорим о романе Алек­сандра Дюма «Граф Монте-Кристо». Гото­вясь к лекции, я подумала: с по-настоящему популярными романами хоро­шо то, что сюжет пересказывать не нужно. Но все-таки в двух словах напом­ню общую схему: благородный герой Эдмон Дантес, несправедливое обвинение, крепость, чудесное спасение, сокровища, обретенные после этого спасения, и даль­ше — красивая, очень эффектная месть. Вот в чем состоит интрига романа.

Французский литературный критик и историк литературы конца XIX века Ферди­нанд Брюнетьер сказал замеча­тельную фразу: «У каждого из нас в душе живет привратник, и вот к этому-то привратнику обращены романы Дюма». Привратник — это такая фигура французской литературы XIX века, по-наше­му дворник. Счита­лось, что привратники очень любят читать всякие судебные известия и остросюжетные произведения. Вот и у каждого из нас, конечно, живет в душе такой привратник, который любит почитать, особенно о том, как благородный герой сначала страдал, а потом — чудесно спасся. Это знают все, кто читал «Монте-Кристо» или смотрел кинофильмы, которых было, кстати, бессчетное количество.

Дюма говорил, что история — это «гвоздь, на который я вешаю свои романы». И можно это трактовать буквально: он в своих романах из раз­ных эпох всегда использовал истори­ческие события. В «Монте-Кристо» это может быть не так очевидно, как, напри­мер, в «Трех мушкетерах» или его многочисленных рома­нах из истории Французской революции, но история там тоже присутствует.

Чем важна дата в первой фразе романа

Русскоязычные читатели начиная с 1946 года (думаю, за это время «Графа Монте-Кристо» переиздавали не мень­ше сотни раз) читают первую фразу романа так:

«Двадцать седьмого февраля 1815 года дозорный Нотр-Дам-де-ла-Гард дал знать о приближении трехмачтового корабля «Фараон», идущего из Смирны, Триеста и Неаполя».  Пер. В. Строева и Л. Олавской в редакции Н. Галь и В. Топер.

Когда я, готовясь к лекции, перечиты­вала роман (грешным делом по-русски, а не по-французски), мне пришла в голову мысль: для того, кто знает фран­цузскую историю, совершенно понятно, что такое 27 февраля 1815 года. Через два дня переменится вся жизнь Франции, потому что 1 марта Наполеон, который после поражения 1814 года жил на Эльбе, высадился на французском берегу. Дальше началось его триумфальное шествие в Париж, дальше Сто дней — правда, долго его власть не продлилась, но тем не менее Наполеон вернулся.

Поэтому для французов 27 февраля 1815 года — это все равно как для рус­ско­­язычного человека прочитать в романе, что, к примеру, какие-то герои поже­нились 20 июня 1941 года или ребенок родился в этот день, то есть за два дня до начала Великой Отечественной войны. Понятно, что эта дата не нейтраль­ная. Каково же было мое удивление, когда я посмотрела во французский текст и увидела, что там несильно, конечно, но отличается дата: не 27 февраля, а 24-е. Я решила, что, может быть, были какие-то варианты, что Дюма сначала написал одну дату, потом другую. Нет, вариан­тов не было: у Дюма всегда 24 февраля, а у наших переводчиков всегда 27 фев­ра­ля. Как это произошло — отдельная история, я не всю еще ее раскрутила, и это не предмет нашего сегодняшнего разговора. Но это все-таки интересно, что первую же фразу романа мы с 1946 года  В этом году вышел новый, отредактиро­ван­ный перевод романа. читаем не совсем правильно.

Тем не менее 24-е или 27-е — это, в общем, для истории уже не так важно: все равно понятно, что это тот самый февраль 1815 года, то есть дата не ней­траль­ная, и сам роман тоже, хотя это не так очевидно, как с другими, укоренен в истории.

Откуда Дюма взял сюжет для своего романа

Дюма рассказал о происхождении сюжета романа две «байки» — я упо­требляю ненаучное слово, а Дюма-то рассказывал это как совершенно достоверные истории. Но он был человек с богатым воображением, поэтому, когда он рас­сказывает, никогда нельзя быть уверенным абсолютно до конца, что все так и было.

Первая байка — о происхождении сюжета. Дюма сам написал уже после выхода романа очерк под названием «Акт гражданского состояния графа Монте-Кристо». Это предыстория. Что он там рассказывает? Что издатели заказали ему путевые заметки о Пари­же, описания Парижа, которые были страшно популярны, но потребовали, чтобы они строились по модели «Париж­­ских тайн» Эжена Сю, о кото­рых я рассказывала в предыдущей лекции. Описание Парижа, но остросюжетное.

И тут Дюма пишет, вспоминая, что он читал такую многотомную книгу под названием «Извлечения из архивов полиции». Автором ее значился некий Жак Пеше, который действительно был архивариус парижской полиции. Так вот, в одном из томов был опубликован рассказ под названием «Алмаз и мще­ние». И там рассказывается история, которая действительно отчасти похожа на исто­рию Эдмона Дантеса. Там тоже есть молодой человек, сапожник Пико, хотя это происходит в другую эпоху, еще при Наполеоне, и обвинили его несправед­ливо, тоже из зависти, его же близкие друзья. Но Эдмона Дантеса обвинили в том, что он пособник Наполеона, когда Наполеон еще был сверг­нут. А сапож­ника Пико обвинили в том, что он работает на англи­чан: Англия с Францией в те времена были в больших контрах. И дальше этот сапожник отсидел какое-то количество лет, но там не было такого чудесного спасения с помощью аббата Фариа, как в «Монте-Кристо», потом он вышел и начал мстить, всем отомстил, но сам погиб в процессе этого мщения.

Дюма пишет об этом рассказе так: «В таком виде это был чистый идиотизм, неотделанная жемчужина, ожидающая своего гранильщика». И он решил использовать эту сюжетную линию в качестве предлога для путешествия героя своего будущего романа в Париж. А соавтор Дюма Огюст Маке сказал ему, что тогда он упускает самое интересное — как все началось, историю самого героя, как именно его предали. И тогда Дюма написал начало, которое мы знаем, про Мерсе́дес или Мерседе́с: я не знаю, как произносить — по-испански или по-французски.

Дюма опубликовал рассказ «Алмаз и мщение» в приложении к одному из изда­ний, не первому, но довольно скоро после первого. Я прочла этот рассказ. Что это чистый идиотизм, совершенно согласна, тут Дюма был абсолютно прав. Это слишком похоже на «Монте-Кристо», но слишком не похоже на реаль­ность. И тут оказалось, что умные люди уже исследовали этот вопрос, и еще в XIX веке был такой знаменитейший библиограф Керар, который все знал про старые книги. Керар написал, что автор, Жак Пеше, действительно был архива­риусом, но вот эта книга издана уже после его смерти, то есть он за нее ответственности не несет. И там не то чтобы опублико­ван какой-то документ про этого самого невинного оклеветанного сапожника-мстителя, а это якобы Пеше пересказывает сообщение в парижскую полицию от французского католического священ­ника в Англии, который исповедовал последнего выжившего в этой исто­рии — некоего Антуана Аллю, он соот­вет­­ствует у Дюма Кадруссу. И вообще считается, что, скорее всего, Жак Пеше, почтенный архива­риус, к этому тексту не имел никакого отношения, а написал его совершенно другой писатель, по фамилии Ламот-Лангон, который был известен тем, что всю жизнь писал романы от чьего-нибудь имени. То есть это как бы даже не романы, а истори­ческие повествования: у него там были рассказ знатной дамы времен Империи, рассказ знатной дамы времен эпохи Реставрации, и это все, как в анекдоте, правда, но неточно. То есть это имеет какое-то отношение к реальности, но не вполне наверняка.

Дюма, конечно, читал эту историю, и он, безусловно, как-то ею воспользо­вался. Но разница между ними не в достоверности, не в том, что у архивариуса достоверная, а у Дюма недостоверная. Я могу объяснить эту разницу с помо­щью сравнения: был в то же самое время другой очерк про публичные празд­нества в Париже. А эти публичные празднества до определен­ного момента состояли в том, что выкатывали большую бочку вина, и дальше происходили безобразные сцены — есть много описаний, довольно трагикомических: все толпились, отталкивали друг друга, чтобы из этой бочки себе в припа­сен­ные ведра налить вино. И автор очерка, про которого я гово­­­рю, пишет, что «это все проник­нуто духом скаредности, мелочности, скупости и крохоборства. При желании я могу понять китайского императора, который, если верить древним преданиям, приказал в честь своего развратного празд­нества вырыть озеро и наполнить его вином, точно чашу. Это, по крайней мере, было грандиозно и экстравагантно». Вот сравнение того очерка про сапожника и романа Дюма — это все равно как эти крохо­боры, которые наливают себе в бутылки из бочки, и китайский император.

У Дюма, конечно, все в большом масштабе — и бегство с помощью аббата Фариа, когда Эдмона Дантеса выбрасывают зашитого в мешок и он, конечно, в море не тонет, а выплывает. И сокровища он нашел огромные, а у того сапож­ника был какой-то один несчастный алмаз. В общем, все на ши­ро­кую ногу. А вот насчет достовер­ности — тут сомнительно.

Почему в сюжете романа не было ничего невероятного

Означает ли это, что роман Дюма совершенно вымышленный? Как ни странно, оказывается, нет. Но достоверность его можно доказать другим способом. Тут я вынуждена отослать за подробностями к своей предыдущей лекции про ро­ман Эжена Сю «Парижские тайны», который печа­тался в газете с про­дол­­же­нием. Там я рассказала, как возникла сама эта идея — печатать романы с про­дол­жением. Здесь не буду повторяться, но только скажу, что «Граф Монте-Кристо» тоже не сразу явился на свет в виде книги, как мы привыкли читать: два тома или если очень толстый, то один том, — а был напечатан в той же газете Journal des débats, что и роман Эжена Сю.

Он печатался долго довольно, с 28 ав­густа 1844 года по 15 января 1846-го. Была газета, верхняя ее часть, где публиковались политические новости, а внизу — «Монте-Кристо», с продол­жением. И мне стало любопытно, я по­смотрела самый первый номер газеты, от 28 авгу­ста 1844 года, — что там напечатано не внизу, в подвале, где роман, а вверху, где современная политика. Что я там вижу? Была такая рубрика во французских газетах, кото­рая называлась Faits divers, по-русски — «Происшествия». Дословно faits divers — это «разные факты». Они действи­тельно были самые разные, но преиму­щественно это происшествия.

Что же мы читаем в номере от 28 августа 1844 года? История гувер­нантки прусского консула в Бейруте. Она обручилась с прусским же консулом в Иеру­салиме, а какой-то егерь, находившийся на службе у ее началь­ника, писал ей страстные письма, а когда она обручилась с другим — угрозы. Потом дипло­маты и гувернантка уехали за город, а этот Буш, который был в нее влюб­лен, приехал туда и застрелил несчастную девушку. То есть создается впечат­ление, что мы читаем авантюрный роман. И всё с фамилиями, как бы досто­вер­ное. Или другая трагическая история — парижского врача, который пытал­ся заре­заться, а потом утопиться, потому что его обвиняли в смерти женщины от аборта. Из реки его спасли, а он, несмотря на присмотр, все-таки перерезал себе вены стеклом от часов — так он раскаивался и так был возмущен неспра­ведливым оскорблением.

То есть новости в газетах 1844 года очень «романические» (такое слово было в XIX веке). Это не значит, что Дюма брал новости и использовал их как источ­ник. Но на этом фоне уже события, описанные в «Монте-Кристо», не кажутся такими невероятными.

А дальше есть по меньшей мере два совершенно достоверных исторических случая, которые произошли уже после выхода романа, то есть они на роман воздействовать никак не могли, но доказывают, что события, описан­ные в рома­не, не такие уж невероятные. Возьмем бегство из превосходно охраняе­мой тюрьмы: Эдмон Дантес, как мы помним, сбежал, потому что он в качестве трупа был зашит в мешок вместо умершего аббата Фариа. Публикация романа завершилась в начале 1846 года. А что происходило в том же 1846 году, но в мае?

У Наполеона I, который к тому моменту давно покоился в могиле, был племян­ник, Луи Наполеон Бонапарт — впослед­ствии император Наполеон III. В это время он еще был просто принц Луи Наполеон Бонапарт и никто не знал, что с ним будет дальше, но он уже претендовал в какой-то форме на власть. А тогда­­шнее правительство совершенно этих его претензий не разделяло и не одобряло. Он пытался устроить мятеж, и его заключили в крепость Гам на юге Франции. Это очень охраняемый форт, его сторожили 350 воору­женных людей, хотя жил он там, конечно, очень хорошо — у него была спаль­ня, гости­ная с библиотекой и химическая лаборатория, он писал и публиковал книги, и, между прочим, Дюма его там навещал. И тем не менее, несмотря на 350 воору­­женных людей охраны, 25 мая 1846 года он переоделся рабочим (в крепости в это время шли ремонтные работы), спокойно вышел, сел в эки­паж, уехал и сбежал в Бельгию, а оттуда — в Англию. Эдмон Дантес к это­му времени уже давно сбежал из форта Иф, и печатание романа закон­чилось. Но это опять-таки дока­зывает, что парадоксальным образом то, что Дюма описывал, не так невероятно.

А другая история — еще более кошмар­ная, но тоже имеет некоторое отноше­ние, мне кажется, к роману. Один из тех нехороших людей, предавших Эдмона Дантеса, который был влюблен в Мерседес и женился на ней, вот этот самый Фернан, стал пэром Франции. Франция была в этот момент конститу­цион­ной монархией. Там имелся парламент с двумя палатами — палатой депутатов и пала­той пэров. Депутатов выбирали, а пэров назначал сам король. Это выс­шая палата, и в ней действи­тельно состояли люди самые уважае­мые и почтен­ные. И вот когда этот Фернан стал пэром, вдруг раскрылись его предыдущие страшные преступле­ния и предательства, и все это огласили прямо на заседа­нии палаты пэров, был чудовищный скандал. Это стало трагедией не только для Фернана, но и для палаты пэров.

Так происходило в романе. А что было в действительности? Был пэр и настоя­щий герцог, не такой, как Фернан, который превратился из рыбака в пэра благодаря своим темным делам, а настоя­щий родовитый герцог де Шуазёль-Прален. У него была жена, очень ревнивая, они родили девять детей, долго жили в браке, но жена мучила его всякими претензиями, обижа­лась, что он мало на нее обращает внимания. Сначала он очень хитро пытался с этой женой покончить: он отвинтил, как потом выяснилось, у балдахина над кроватью все винты, кроме последнего, в надежде, что этот балдахин рухнет, а ему не при­дется прикладывать руку. Но в один непре­красный день она его так довела, что он ее — ужасно! — искромсал ножом. Сначала де Шуазёль-Прален отрицал свою причастность, но потом стало понятно, что никто, кроме него, этого сделать не мог. А судить пэра могла только палата пэров. То есть был чудовищ­ный скандал на всю Францию.

Если учесть, что незадолго до этого другого министра посадили за, как сей­час бы мы сказали, коррупцию, то для Франции и для прави­тельства это было совсем не хорошо. Власти закрыли на это глаза и дали герцогу покончить с собой — он себя отравил, потому что ему уже некуда было деваться. Кошмар­ная история. Это вовсе не источник Дюма, но это нам доказывает, что описан­ное у Дюма не так невероятно, как может показаться.

Как Дюма придумал название «Монте-Кристо»

Конечно, главная связь романа с исто­рической действительностью в другом. Я уже упоминала Наполеона I и Луи Наполеона Бонапарта. Дюма общался, естественно, не с Наполеоном I, потому что тогда он был слишком молод, а с принцем Луи Наполеоном и с други­ми членами семьи Бонапарта. Он рас­ска­зал про происхождение романа две байки.

Одну мы уже знаем. А вторая байка касается происхождения названия «Монте-Кристо». Якобы Дюма попросили сопровождать в путеше­ствии еще одного члена этой большой, разветвленной семьи Бонапарт — принца, которого тоже звали Наполео­ном, сына Жерома Бонапарта. То есть он был главному, первому Наполеону племянник, а Луи Наполеону Бона­парту, который стал потом Наполеоном III, приходился кузеном.

Этого самого молодого Бонапарта Дюма сопровождал в путешествии по Ита­лии. Они посетили Эльбу, а потом увидели маленький островок, и выяснилось, что островок этот называется Монте-Кристо. Они хотели на него высадиться, но моряки, которые их везли, сказали, что тогда там была какая-то болезнь и что после посещения острова они 40 дней должны будут провести в ка­ран­ти­не и не смогут сразу обратно вернуться. Им этого не хотелось, поэто­му они не высадились на Монте-Кристо, а только проплыли вокруг.

Это было в 1841 году, а воспоминания об этом Дюма написал через 15 лет. И якобы принц после поездки спросил: «Ну и зачем мы плавали вокруг этого острова?» А Дюма ответил: «Чтобы я в память об этом плавании назвал свой новый роман «Граф Монте-Кристо»». Я думаю, что все это вымы­сел. То есть они, наверное, плавали, но в этот момент Дюма совершенно еще не думал о том, что он назовет роман «Монте-Кристо», и ничего такого не сказал, а потом просто использовал красивое слово.

Что роман Дюма может рассказать о внутренних конфликтах во Франции

То, что Дюма тесно общался с членами семьи Бонапарт, отнюдь не значит, что он был бонапартистом. Это была очень влиятельная партия, и чем дальше после смерти Наполеона, тем более влиятельной она становилась, что и при­вело к тому, что тот самый его племянник стал императором Наполе­оном III. Дюма совсем этого не одобрял, и, в общем, дело не в том, был Дюма бонапар­тистом или нет, а в том, что Дюма показывает страшно важную вещь для исто­рии Франции, о которой хорошие французские историки много писали. Фран­ция — страна постоянной полити­ческой разделенности на разные партии. То есть, наверное, это можно сказать и про любую страну, но фран­цузы ощу­щают это очень остро. И это не обяза­тельно политические партии — это могут быть религиозные «партии» — например, католики и гугеноты.

Я упоминала, что сапожник, герой той первой истории, «Алмаз и мщение», работал на внешнего врага — на Англию, а Дантеса обвинили в том, что он якобы работает на Наполеона, это уже внутрифранцузские распри. И сюжет «Графа Монте-Кристо» в большой степени строится вокруг того, что один из врагов Эдмона Дантеса — роялист, а его отец — бонапартист. И это противо­стояние проходит через весь роман. Это очень важно для Франции, и именно в этом связь романа с исторической и политической действительностью.

Что Ницше мог почерпнуть из романа о графе Монте-Кристо

Что касается бонапартизма, то для Дюма был важен не бонапартизм как тако­вой, а культ всемогущей личности. Я уже цитировала книгу Умберто Эко «Superman для масс», когда говорила про «Парижские тайны», и здесь тоже уместно ее процитировать, потому что «Монте-Кристо» в еще большей степени роман о супермене, чем «Парижские тайны», и этим суперменом, конечно, является сам Эдмон Дантес, впослед­ствии граф Монте-Кристо. Но Эко цити­рует итальянского философа Антонио Грамши. Фраза потрясаю­щая. Грамши писал: «Мне кажется, можно утверждать, что так называемое учение Ницше о сверхчеловеке уходит корнями не в доктрину Заратустры, а в роман «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма».

То есть вот какие, оказывается, последствия были у романа Дюма: сам Ницше придумал своего сверхчеловека, потому что читал «Графа Монте-Кристо». Это очень интересная идея, и она показывает, что для Дюма-то было важнее деле­ние на бонапартистов и еще кого-нибудь, чем конкретный бонапартизм, а уже в отрыве от этих политических разногласий для него была важна сильная личность.

Какую роль в романе играют газеты

Я сказала, что роман печатался в газете, и в этом смысле он, так сказать, плоть от плоти газеты. Но дело не только в этом. Там есть два эпизода, которые пока­зы­вают роль прессы, и это очень современно, потому что мы живем, скажем так, в эпоху, когда газеты — неважно, на бумаге или в интернете, — определяют наше сознание. Как мы знаем от французского философа Бодрийяра, сейчас вообще важнее стало то, что показали по телевизору или в интернете, чем то, что происходило в действительности. Но началось это все в XIX веке, когда суще­ство­вали только бумажные газеты. И вот два эпизода на эту тему.

В четвертой части, когда Эдмон Дантес уже превратился в графа Монте-Кристо, он подкупает служащего телеграфа, и тот передает неверное сообще­ние, которое потом поступает в газеты. Дальше я просто прочитаю: «Вечером в «Вестнике» было напечатано: «Теле­граф­ное сообщение. Король дон Карлос  Это был претендент на испанский престол. — Прим. лектора., несмотря на установлен­ный за ним надзор, тайно скрылся из Буржа и вернулся в Испанию через каталон­скую границу. Барселона восстала и перешла на его сторону»». Один из врагов Монте-Кристо, узнав об этом заранее, успел продать свои облигации, и все только и говорили о его удаче — он отреагировал на вот эту телеграфную новость газетную.

А поскольку Монте-Кристо подкупил телеграфного служащего и новость была ложная, на следующий день в «Официальной газете» было напеча­тано: «Вче­раш­нее сообщение «Вест­ника» о бегстве дона Карлоса и о восстании в Бар­село­не ни на чем не основано. Король дон Карлос не покидал Буржа, и на полу­острове царит полное спокойствие. Поводом к этой ошибке послужил телеграф­ный сигнал, неверно понятый вследствие тумана»» (а он был неверно понят из-за Монте-Кристо). «Облигации поднялись вдвое против той цифры, на которую упали. В общей сложности, считая убыток и упущение возможной при­были, это составило для Данглара потерю в миллион». В данном случае неверное сообщение, напечатанное из телеграфа потом в газете, обошлось в миллион.

Второй эпизод — про того самого пэра Фернана де Морсера, о котором я упо­ми­нала. Там драматическая сцена: пришли документы, которые изобличают его в том, что он предал турецкого пашу и что он предатель и изменник, и все уже об этом знают, потому что это было напечатано в газете. «Только сам граф де Морсер ничего не знал — он не получал газеты, где было напечатано позо­рящее сообщение, и все утро писал письма, а потом испытывал новую лошадь». И все ждут, как же он войдет, как он будет держаться, а он один ничего не знает. Причем он очень надменный, и его за это не любят, тут на трибуну выходит его заклятый враг, и все молча ожидают его речи, «один только Морсер не подозревал о причине того глубокого внимания, с которым на этот раз встретили оратора, не пользовав­шегося обычно такой благосклонно­стью своих слушателей».

То есть, если бы он читал газету, это, может быть, в конечном счете не изме­нило бы его судьбу, но он по крайней мере был бы готов к тому, что его ожидает. Ну, может быть, убежал бы, мало ли что.

Конечно, не весь «Граф Монте-Кристо» посвящен газетам, но эти два эпизода очень характерны, потому что показывают, насколько они были важны для XIX века.

Завершая разговор о соответствии романа исторической действитель­ности: Дюма мог придумать какие-то байки, как я их называю, какие-то красивые фразы, которых он на самом деле не говорил, но в изображении действи­тельности, которая его окру­жала, он был чрезвычайно точен и проницателен, и тут надо отдать ему должное.

Почему «Монте-Кристо» — роман о нравственном выборе

Мы знаем, что «Граф Монте-Кристо» — это роман о мщении и роман о сильном человеке, который на все способен. Там у него бывают, конечно, моменты грусти, но тем не менее он победитель. Но если читать внимательно, то ока­жется, что «Монте-Кристо» еще и роман о нравственном выборе. И эта тема возникает сначала, когда еще они сидят с аббатом Фариа в замке Иф и обсу­ждают способы бегства и Дантес предлагает один из планов побега — убить часового, но благородный аббат Фариа не соглашается, а Дантес ему говорит, что, мол, я убью, а вы не будете иметь к этому отношения. Но Фариа не согла­шается даже на такое соучастие в убийстве, даже если он сам рук не измарает кровью.

А дальше, уже когда Дантес превра­тился в графа Монте-Кристо, там есть такая не самая, может быть, важная для сюжета, но важная, как мне кажется, в эти­ческом смысле беседа Монте-Кристо с очень нехорошей дамой — госпожой де Вильфор. Он достаточно иронически говорит: «В такой чистой душе, как ваша, естественно, должны возникать подобные сомнения [в том, можно ли кого-то отравить], но зрелое размышление заставит вас отки­нуть их. Темная сторона человеческой мысли целиком выражается в известном парадоксе Жан-Жака Руссо — вы зна­ете? — «Мандарин, которого убивают за пять тысяч миль, шевельнув кончиком пальца»».

И дальше он ее как бы соблазняет, поскольку ему это нужно для своего мщения, что вот можно так убивать, как бы ничего не делая самостоятельно для этого. «Вы мало найдете людей, спокойно всаживающих нож в сердце своего ближнего или дающих ему, чтобы сжить его со свету, такую пор­цию мышьяку, как мы с вами говорили. Это действительно было бы эксцент­рично или глупо». Но можно действо­вать по-другому: можно, не нарушая обществен­ного спокой­ствия — вот как-то через третьих лиц — только пожелать смерти, и потом смерть как-то сама наступит.

И в связи с этим он поминает извест­ный парадокс о мандарине. Другое дело, что на самом деле этот парадокс не Жан-Жака Руссо, а другого писателя, Шатобриана, но это страшно известная вещь, про нее и Достоевский помнил. Но он тоже знал это не напрямую из Шатобриана, а из романа Бальзака «Отец Горио», и неправильная ссылка на Руссо оттуда же. Там беседуют два студента, и один из них говорит: «Помнишь то место, где он [Руссо, а на самом деле Шатобриан] спраши­вает, как бы его читатель поступил, если бы мог, не выез­жая из Парижа, одним усилием воли убить в Китае какого-нибудь старого мандарина и благодаря этому сделаться богатым? Слушай, если бы тебе доказали, что такая вещь вполне возможна и тебе остается только кивнуть головой, ты кивнул бы?» А второй отвечает: «А твой мандарин очень стар? Хотя, стар он или молод, здоров или в параличе, говоря честно… нет, черт возьми».

То есть это тот самый соблазн, который потом Достоевский показал в «Братьях Карамазовых»: замыслил убийство Иван Карамазов, а реально убивает Смердя­ков — кто виноват? Тот, кто произвел действие, или тот, кто его задумал и другого подтолкнул? Это здорово очень придумано. Вот манда­рина убить — мандарин-то далеко, мы его даже не увидим, и только пожелать — и все сбудется.

Дюма над этим размышлял, и, конечно, эта самая госпожа де Вильфор очень нехорошая, настоящая злодейка, но и Монте-Кристо тоже, наверное, не очень хорошо поступает, когда ее практически толкает на эти убий­ства. Хотя мы-то вроде Монте-Кристо все время сочувствуем, да — он неспра­ведливо был оскорблен, его посадили в крепость, он теперь мстит, мы долж­ны полно­стью идентифициро­ваться с ним, становиться на его точку зрения.

Но Дюма был мудр в том, что он иногда расставлял такие как бы предупреди­тельные сигналы: осторожно — мщение может зайти очень далеко, и при этом могут пострадать невинные люди. И вообще, когда тебе предлагают убить мандарина одной своей мыслью, ты подумай сначала — может быть, все-таки, независимо от того, стар он или молод, не нужно этого делать.

За что вручают премию Монте-Кристо

Дюма придумал современный миф, символ. И, когда мы говорим «Граф Монте-Кристо», уже не нужно объ­яснять, что это такое. И вот свежайшее свидетель­ство того, что «Монте-Кристо» жив. На портале «Горький» Лев Оборин каждое воскресенье печатает замечательные материалы — новости литератур­ного интернета. И я там прочла, что во Франции учредили премию за лучшее произведение о тюрьме, а в жюри будут те, кто сейчас сидит в тюрьме. И они в восторге — те, которых выбрали в это жюри. И, конеч­но, эта премия будет называться премией Монте-Кристо. Это свиде­тельство того, что роман Дюма жив.

P. S.

К сожалению, ничего не могу расска­зать про мое личное отношение к роману «Граф Монте-Кристо». Я не помню, когда я его читала в пер­вый раз. Наверное, когда училась в школе. Но это не оставило никаких таких специальных следов в моей памяти. Но зато я могу сказать, что мне два раза в жизни пришлось переводить Дюма.

Мы переводили с моей подругой Ольгой Гринберг, которой, к сожале­нию, уже нет в живых. Один роман называется «Анж Питу» — это из тетра­логии, где «Джузеппе Бальзамо» и «Графиня де Шарни», времена Фран­цузской революции. И второй роман — это дилогия, про которую, как правило, никто не помнит: это последний роман, который Дюма написал. Дилогия называется «Сотво­рение и искупле­ние». И я переводила первый роман, кото­рый называ­ется «Таинственный доктор», а моя подруга переводила второй роман, который называется «Дочь маркиза».

Это мое как бы интимное общение с Дюма, и я могу сказать, что он, конечно, страшно харизматический. Это мы знаем и по «Трем мушкетерам». Тому, кто прочел «Трех мушкетеров», можно сколько угодно исторически доказывать, что этот был не такой, а этот, может быть, был другой, в голову уже впеча­талось все именно так, как было описано Дюма. То же самое — про историю Французской революции.

Дюма, кстати, не врал особенно, он читал «Историю Французской революции» Мишле, серьезного историка, но у него были свои, естественно, оценки разных героев — и он может изобра­зить хорошим и добрым какого-то человека, кото­рый на самом деле, возмож­но, был такой же кровожадный, как все остальные деятели Французской революции. Дантон  Жорж Жак Дантон (1759–1794) — француз­ский революционер, один из отцов-основате­лей Первой французской республики, министр юстиции во времена Французской революции., например, у него очень такой страдаю­щий, мучающийся. Реальный Дантон был, в общем, мягко говоря, не совсем таков. Но когда ты прочел Дюма, а тем более когда ты его перевел (а это значит, ты несколько месяцев подряд имеешь дело с этим текстом), после этого, что бы тебе ни рас­сказывали, ты будешь думать о Дантоне и о про­чих деятелях Французской революции так, как тебе заповедал Дюма.

И кроме того, там очень видно, как Дюма старался писать, чтобы были не толь­ко диалоги. Там очень все дозировано: идет описание, потом диалоги, потом автор словно вспоми­нает, что не только же диалоги нужны, я же не пьесу пишу — надо добавить описание, и идет на полстраницы какой-то пейзаж. И все это в результате страшно увлекательно.

А в «Таинственном докторе» такая душе­раздирающая история: в аристо­крати­ческой семье накануне Фран­цузской революции родилась девочка, как сей­час бы сказали, с аутизмом, и ее практически подбросили каким-то чужим людям. А добрый доктор ею пле­нился. Она была еще маленькая, доктор взял ее к себе на воспитание, назвал, конечно, Евой и с помощью всех новей­ших методов науки и медицины превра­тил в мыслящее и прекрасное создание. И когда она выросла, он в нее влюбился. Но тут аристократы, у которых она роди­лась, вспомнили про нее — она им не нужна была в качестве ребенка-аутиста, а в качестве прекрасной барыш­ни Евы очень даже понадо­би­лась. И они ее похитили. Дальше начинается второй роман, но все кончилось более-менее хорошо.

Вот это мой контакт с Дюма. И я ему благодарна за приятные ощущения, которые получала, когда его переводила.