Расшифровка Любовь у апостола Павла, Августина, Фомы Аквинского, Боттичелли и трубадуров

Любовь у теологов, любовь вещей друг к другу, любовь Бога к нам — и как появился культ любви

Автор Артемий Магун

Крупнейшим, наверное, наиболее влиятельным интеллектуалом хри­стианства был Блаженный Августин, Аврелий Августин. Он вы­сказался почти по всем вопросам, был действительно великим философом. И, в частности, он систе­матизировал и теологию любви в христианстве. Надо сказать, что Августин знал не пона­слышке, что такое эроти­ческая, плотская любовь: у него был светский период, когда у него были романы, он об этом подробно расска­зывает в своей «Исповеди». Но потом он раска­ялся, стал епископом, принял целибат и в своих теологических трудах уже предлагает жестко различать низмен­ную, плотскую любовь и более необходи­мую любовь — к Богу. Есть еще «любовь к миру», сотворенному Богом, — у него есть формула: amor mundi. Позднее ее перенимает у него Ханна Арендт. И в этом отличие Августина от неоплато­ников: неопла­тоники, как мы видели, подчеркивают непрерыв­ность различных видов любви, а у Августина тут все-таки разные уровни.

Августин пишет по-латыни и пере­водит греческий термин «агапэ», который мы уже знаем, еще одним очень важ­ным термином — caritas. Caritas — это пе­ре­вод слова «агапэ», и в теологиче­ских христиан­ских текстах он перево­дится как «любовь». С другой стороны, если мы возьмем современный язык, языки, связанные с латынью, например английский, там есть слово care — «забота» и слово charity — «благотвори­тельность». Казалось бы, это не совсем любовь, это слова с другими значе­ниями, но именно они стали наслед­никами caritas в современном языке. И действи­тельно, Августин пони­мает любовь как свое­образную заботу и благо­творительность. В XX веке это понятие пере­живает интересное возрождение. Мартин Хайдеггер, который считается самым класси­ческим, самым влиятельным философом XX века, в своем главном произведе­нии «Бытие и время» строит отношение человека к миру вокруг понятия «забота». Грубо говоря, это книга про заботу. Но это просто перевод августи­нов­ского caritas — это любовь, которая нами была переинтер­претиро­вана как «забота». Да, любовь связана с определенной озабочен­ностью — и вообще в жизни, и у Хай­деггера, — но тем не менее этот центральный текст философии XX века на самом деле о любви. Это не все понимают.

Но вернемся к христианству. Мы ска­зали о том, что, в общем-то, у всех хри­стианских теологов и, в частности, у Августина любовь — это централь­ная добродетель, центральная страсть, и это продолжается в Сред­ние века, когда, как мы понимаем, христианство является такой основ­ной рамкой. В это время общепри­нято, что любовь является одной из трех самых важных человеческих добродетелей. Выраба­тывается список так называемых теологических добро­де­телей: это вера, надежда и любовь. Знакомый нам список, очень важный также и в право­славной теологии, но в като­ли­ческой, в западной тео­ло­гии Сред­них веков вера, надежда, любовь — это теологи­ческие добро­детели. Там были еще так называемые кардиналь­ные доброде­тели: справедливость, мужество, уме­рен­ность и благоразу­мие — это более традиционные светские добродетели греческого толка, а христианство добавляет к ним три новые теологи­ческие добродетели. А на самом деле эту троицу впервые придумал апостол Павел: в одном из своих посланий он как раз перечисляет веру, надежду и любовь вместе. Кстати, если апостол Павел говорит по-гре­чески об агапэ, то в Средние века, когда мы говорим на латыни «вера, надежда, любовь», мы имеем в виду caritas, никак не amor, как можно было бы сегодня подумать. Amor — это поло­вая любовь.

Любовь была центральной не только для теологии, конечно, но и вообще для этой культуры. Мы говорили, что она является центральной для нашей сегод­няшней — очень светской, мате­риа­листической — культуры, но на са­мом деле любовь была центральной на протяжении по крайней мере последней тысячи лет; это неубивае­мая традиция на Западе. С ней трудно справиться.

В XII–XIII веках возникает очень инте­ресный феномен: при дворах крупных феодалов появляются специфические наемные сочинители; например, в Про­вансе, на юге Фран­ции, это трубадуры. Они изобретают так называемую куртуазную любовь. Что это такое? Это ритуальное восхваление знатных дам — как пра­вило, жен феодалов. Трубадуры признаются им в любви, частично употребляя по отно­шению к ним язык, который обычно применялся к Богу. Иногда переходят на вполне конкрет­ный эротический, я бы сказал, карнавально-плотский язык, доста­точно неприличный по отношению к этим дамам. Причем интересно, что они, как правило, с этими дамами не вступали ни в какие реальные отно­ше­ния — они просто писали им стихи, и феодалы даже особо не возражали. Ну, в то вре­мя, правда, феодалы в основ­ном пропа­дали где-то там на войне, а женщины были сами по себе, но, повторяю, это был ритуал, а не реальные эротические воззвания.

Тут очень интересно, что вроде мы дви­гаемся от Платона к христиан­ству постепенным одухотворением любви, вытеснением ее телесной составляю­щей, а в указанный период Средних веков начинается обратный ход. Безусловно, он связан опять же с нео­платонической традицией, с неопла­тоническим образом мышле­ния, с тем, что мы не можем на самом деле полностью отор­вать наши замечатель­ные духовные добродетели от эроти­чески-телесного плана.

Трубадуры осознали (не только они, но, в частности, и они), что для поддер­жания в себе духовных страстей и вооб­ще любви к Богу, к другим людям, к космосу мы не можем полностью обойтись без телесной, половой любви, по крайней мере как отсылки. Конечно, при условии, что мы не замыкаемся на собственно материальных отноше­ниях и понимаем всю их недостаточ­ность, но тем не менее проходим через них. Я так понимаю идею курту­аз­ной любви. Трубадуры еще совер­шенно виртуозно ее поэтически подавали, это действи­тельно выдаю­щиеся произведения. Благодаря им, как многие считают, обре­тает новое дыхание ритуальная тема романти­ческой любви, столь знакомая нам сегодня, когда ты не просто вступаешь, допустим, с юношей или девушкой в какие-то отношения, а ты этому юноше или девушке пишешь стихи, даришь цветы, вступаешь в какие-то очень сложные ритуальные игры, в которых этот человек занимает почти место божества. А учитывая, что у нас сегодня с боже­ством проблемы, дей­стви­тельно часто для многих возлюб­ленный — это бог. В каком-то смысле трубадуры переизобрели эту традицию. Они не были пер­выми, ведь допустим, в иудейской традиции есть Песнь песней  Песнь песней, или Песнь Соломона, — сбор­ник текстов, метафорически восхваляющих возлюбленную или возлюбленного. Приписы­вается царю Соломону. Каноническая книга Ветхого Завета; тексты из нее используются в христианских богослужениях.. И очень важна еще исламская традиция, от которой, по-видимому, трубадуры и пере­няли всю эту рито­рику; в арабской поэзии был очень похожий феномен. Там тоже был очень распространен философский неопла­тонизм, поэтому логика была та же самая. И в целом Средние века продол­жали вот эту апологию любви в той или иной форме. Скажем, можно упомянуть Фому Аквинского, который клас­сифи­ци­рует виды любви как некую после­довательность: есть любовь лю­дей друг к другу; любовь вещей друг к другу, потому что притяжение, тяготе­ние тоже осмыслялось как любовь; дальше (следующий, более высокий уро­вень) — это любовь Бога к себе. И, наконец, любовь человека к Богу, которая как бы объединяет в себе вот эти первые два вида любви.

Если мы берем Ренессанс, XV–XVI ве­ка, прежде всего в Италии, то здесь снова разгорается риторика любви, причем естественно, что вспоминают уже и само­го Платона, и неоплато­низм. И, я бы сказал, развивается линия куртуазной поэзии. Ключевым автором там был Марсилио Фичино. Но если мы посмотрим на знамени­тую ренес­сансную живопись, то там мы опять видим эту же идею: изобразим красивую женщину, скажем, что это Богоматерь, изобра­зим ее лю­бовь к Христу, и наша любовь (как худож­ников, как зри­телей) тоже, оче­видно, возникает к этим людям — и к Мадон­не, и к Христу. В искусстве тем самым смешивается и высокий идеализм, и плотская составляющая — учиты­вая, что это очень реалистические картины. Характерно, что, может быть, одна из са­мых известных картин Ренессанса и первая, которая была посвящена не теме из Библии, — это картина Бот­ти­челли «Рождение Венеры». Многие, наверное, ее виде­ли, она хранится в галерее Уффици во Флоренции.

Боттичелли из всех языческих богинь выбирает именно Венеру (на картине это голая девушка, очень красивая), поскольку он имеет в виду, что в языче­стве, внутри более свет­­ского и секуляр­ного дохристианского образа жизни, возни­кает культ любви, который предвосхищает христиан­ство. То есть, хотя это не христиан­ская картина, она показывает как бы порог христианства внутри язычества, поэтому изобража­ется Венера: она одновременно несет в себе вполне плотское обаяние гре­ческой богини и высокую духовную стихию, которая побеждает в христианстве.