Расшифровка Когда форма становится содержанием?

Рифмы, повторы и другие приемы, которые помогают усилить воздействие текста и подчеркнуть его смысл

Автор Александр Жолковский

Литература, в частности поэзия, вообще строится по принципу наглядности, изобразительности: «что мы делали — не скажем, что мы делали — покажем». Но для некоторых аспектов художе­ственного текста это особенно верно, так сказать, в бук­вальном смысле. Начну с немного рискован­ного, зато очень прозрачного примера — со ссыл­ки на английский лимерик  Лимерик — британский шуточный жанр, стихотворение, как правило, из пяти строк с абсурдным сюжетом. про ис­пан­скую леди: 

There was once a lady of Spain,
Who said: «Let’s do it again,
And again, and again,
And again, and again,
And again, and again, and again»  Буквальный перевод:
Жила-была дама из Испании,
Которая сказала:
«Давайте сделаем это еще раз,
И еще, и еще,
И еще, и еще,
И еще, и еще, и еще»..

Слово again («еще раз», «опять») — как и лю­бой символический знак — условно. Исклю­чительно по языковой условности, конвенции, оно означает то, что озна­чает, — а именно повторность. А вот его повторение в тексте уже не услов­но, а реаль­но выражает ту же самую идею повтора («опять»). Более того, это слово не только повторяется, но и занимает с некоторого момента все позиции, в том числе все рифменные позиции лимерика — и таким образом самим своим повто­рением и положением выражает еще идею «всё». Тем самым ико­нически  Иконика — уподобление формы текста его содержанию., путем непосредствен­ного сходства того, что происхо­дит в тексте и того, о чем в нем говорится, выражается тема «Давайте делать это много­кратно и делать только это».

Но встает вопрос, важнейший для разговора об иконике: какие пред­мет­­ные темы первого рода поддаются иконическому разверты­ванию в ма­те­риал вто­рого рода, формальный материал, а какие нет. В случае испан­ской леди секс ведь не назван — ну разве что через ритмичность и многократ­ность желанных повторов. Здесь иконическая конкретизация темы совершенно очевидна: она обнажена, да и дана как бы в шутку. Но часто она скрыта или полускрыта в тек­сте — и оттого еще более выигрышна. Текст как бы сам за себя все говорит. Заме­тите ли вы иконический фокус в пуш­кинской строке?

Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.

Кое-что бросается в глаза — мы гово­рили об этом, сходство и контраст между робостью и ревностью как отрицательными эмоциями, спроеци­рован­ные и в их фонетику. Почти тот же фонетический набор, но с раз­ницей в одном месте — в ударном гласном «о», «е». И это эффект типично иконический и довольно очевидный. Но за ним, как в знаменитом пушкин­ском «морозы… рифмы розы»  И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь полей…
(Читатель ждет уж рифмы розы;
На, вот возьми ее скорей!)
(Из IV главы «Евгения Онегина»), скрывается еще один:

Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.

Серия «то ро», «то ре», «томи» как бы буквально развертывает тройное коле­бание между состояниями, обозна­чен­ными разными гласными, передает саму суть томления, заодно осмысляя и слог «то» в со­ставе слова «томим». Так что тут не два — «то робостью, то ревно­стью», — а три альтернативных момента: «то ро», «то ре», «томи».

На игре с икониза­цией числа построено мандельштамовское четверостишие:

Люблю появление ткани,
Когда после двух или трех,
А то четырех задыханий
Прийдет выпрямительный вздох.

«Восьмистишия»

Счет ведется в открытую — двух, трех, четырех. Начальная единица, правда, не наз­­вана, но она, естественно, подразумевается как относящаяся к первой строке. Но налицо и неко­торый сбой, необходимый для оттяги­вания последую­щего выпрямления. Во второй строке появляется уже и тройка — «двух или трех», а в третьей уже и четверка. Но в целом четыре задыхания уклады­ва­ются в четыре строки, и выпрямительный вздох в четвертой иконически драматизи­руется как вполне успешно приходящий:

Люблю появление ткани,
Когда после двух или трех,
А то четырех задыханий
Прийдет выпрямительный вздох.

Тема задыхания была очень личной у Мандельштама, страдавшего астмой. И сама эта тема тоже иконизирована в этих строках интен­сивным повтором самого задыхательного, горлового согласного [х]: «двух», «трех», «четырех задыханий», «вздох». Вспомним у Пастернака:

О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.

«Во всем мне хочется дойти…»

В слове «впопыхах» уже задыхание названо. Вдобавок к предметной утомитель­но­сти бегов и погонь и иконизированной син­таксисом затрудненности дыха­ния при длинном перечислении в куль­ми­национной третьей строке возникает и граммати­чески почти невозможная конструк­ция — «нечаянностях впопы­хах». Тут и сомнительное множественное «нечаянностях», и наречие «впопы­хах» в роли определения к существитель­ному — вещи почти невозможные, так что затрудненность, задыхатель­ность передана целым рядом средств.

Наряду с числом охотно поддается иконизации всякого рода количе­ственное сокращение и растягивание. Так, в знаменитых строках из «Облака в штанах» Маяковского:

Вошла ты,
резкая, как «нате!»,
муча перчатки замш,
сказала:
«Знаете —
я выхожу замуж».

Рифмовка требует урезать трехсложное «знаете» до двухсложного «нате», а двух­­сложное «замуж» — до одно­сложного «замш». То есть иконически передается именно резкость речей героини, прямо названная в начале этого отрывка.

Тема растягивания, оттягивания конца хорошо передается, например, растяги­ванием строфы, добавлением лишних строк по сравнению с соседними или с не­коей нормой. Вот у Пастернака:

На всех парах несется поезд,
Колеса вертит паровоз.
И лес кругом смолист и хвоист,

И что-то впереди еще есть,
И склон березами порос.

«Поездка»

Вместо обычного чередования рифм AbAb имеем AbAAb. Причем лиш­няя, пред­последняя строка, говорящая как раз о наличии чего-то еще впереди, кончается составной рифмой «еще есть», то есть рифмой, обращаю­щей внима­ние на себя и тем самым на сам иконический эффект оттяжки, соответствую­щей именно словам «и что-то впереди еще есть».

Тема растягивания мгновения изощренно иконизирована в стихо­творении Пастернака «Гроза моментальная навек»:

А затем прощалось лето
С полустанком. Снявши шапку,
Сто слепящих фотографий
Ночью снял на память гром.

Меркла кисть сирени. B это
Время он, нарвав охапку
Молний, с поля ими трафил
Озарить управский дом.

Центральная тема, заданная уже в заглавии, иконически спроецирована в стро­фику. Строки рифмуются по принципу максимального отклады­вания: первая — с пятой, вторая — с шестой, третья — с седьмой, четвер­тая — с вось­мой. То есть сначала идут четыре нерифмованные строки, и мы уже готовы принять стихи за белые, когда наконец вступает оттянутая рифмовка. Тем самым иконизиру­ется не просто излюбленная поэтами остановка мгновения, но и рас­тянутость процесса фотографирования: с одной стороны, мгновенного, а с дру­гой — тре­бую­щего проявления и лишь только тогда уже демонстри­рую­щего вечную сохранность момента.

Иконизации поддаются не только количественные элементы вроде числа или размера, но и качественные — например, идея «другое». Все стихо­творение «Я вас любил», о котором мы говорили в первой лекции, построено на движе­нии от «я» к дру­гому: от «я вас любил» — к «любимой быть другим». Помимо обычных приемов выразительности, в финале к конкретизации этой темы подклю­чается иконический тур де форс  От фр. tour de force — «демонстрация силы или мастерства».:

Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно…

Такое четверостишие традиционно должно было бы кончиться рифмой «лю­бим» (ну или «не любим»), которая увенчала бы готовящую ее конструк­цию: «я вас любил» — «ревностью томим» — «та-та-та-та-та любим». И слово «лю­бим» в форме «любимый» действительно появляется в этой строке, но не под риф­мой, а перед ней, уступая эффектную финальную рифменную позицию другой рифме — слову «другим», обозначающему потенциального другого в этом элегическом треугольнике. То есть другая рифма выражает тему «другой» иконически.

Мы сосредоточились на примерах из поэзии, где иконика особенно наглядна и распространена. На за­куску — один пример из повествова­тельной прозы: рассказ Лескова «Человек на часах» о том, как в нико­лаевское время часового, спасшего утопленника, не награждают, а нака­зывают плетьми за то, что он поки­нул свой пост. Фокус композиции в том, что сюжет движется как бы по ступеням служебной лестницы — снизу, от рядо­вого солдата через капитана к полков­нику, и дальше вверх, чуть ли не до самого императора, а там и Бога. При этом движется не сам герой, арестованный и неподвижный, а, так сказать, его досье, версия его поступка, постепенно меняющаяся по мере восхождения. Тем самым иконизи­руются два важнейших компонента темы — служебная иерархия и фиктив­ность бюрократической процедуры, имеющей дело не с че­ло­веком, а с его досье, к тому же искаженным.