Расшифровка Туристы, экспаты и крепостные

Содержание четвертой лекции из курса Ирины Карацубы «Россия глазами иностранцев»

Одна из главных русских реформ — и вообще одно из главных по своим послед­ствиям событий русской жизни XIX и XX века — это, конечно, отмена крепост­ного права в 1861 году. Уже не одно десятилетие не одно поколение историков ведет споры о том, хорошо ли отменили крепостное право, плохо ли его отме­нили, можно ли было его отменить по-другому. А может быть, его вообще не надо было отменять? Я думаю, эти споры будут идти еще долго. Конечно, с одной стороны, понятно, что это была великая реформа. С другой стороны, совсем непонятно, была ли эта реформа удачной.

Мне кажется, что интересно было бы прислушаться к голосу иностранцев как наблюдателей вне нашей системы. Тут, конечно, нужны люди знающие и спо­койные, умеренные. Русская жизнь второй половины XIX — начала XX века, в которой контрасты обострились до невозможности, разрывалась разного рода противоречиями, приведшими потом к нашим драмам 1917-го и дальнейших годов. Обстановка вообще не способствовала хладнокровности тех, кто ее опи­сы­вал. Скорее наоборот: люди занимали ту или иную сторону. Как правило, все очень горячо симпатизировали русским революционерам, стараясь не ви­деть их кровожадности, террора, чего-то совсем ужасного. И, наоборот, очень не сим­­­­­­патизировали русскому правительству, редко видя в его действиях хоть что-нибудь ­путное и ценное.

Тут интересен еще один вопрос: а кто, собственно говоря, приезжал в Россию? Какие группы иностранцев приезжали и что они писали? Когда мы думаем про иностранцев, первое слово, которое приходит на ум, — «туристы». Спра­шива­ется: а когда они появились в России?

До эпохи Екатерины II, до второй половины XVIII века, туристы в Россию не приезжали, а приезжали люди с профессиональными интересами, которых историки делят на несколько категорий — как правило, на четыре. Во-первых, это были дипломаты, которые стали здесь появляться со времен Ивана III и Василия III, с конца XV — начала XVI века.

Во-вторых, это были разного рода спе­циалисты — например, медики. При мно­гих русских царях лейб-медики или главные медицинские консультанты были англичанами, немцами, вообще — европейцами. И многие из них написали замечательные записки, как, напри­мер, Сэмюэл Коллинз  Сэмюэл Коллинз (1619–1670) — английский медик, с 1659 по 1666 год был врачом царя Алексея Михайловича, в 1667-м опубликовал сочине­ние «Нынешнее состояние России, изложен­ное в письмах к другу значительным лицом, проживавшим при дворе великого царя в Москве на протяжении девяти лет»., который был лейб-медиком при отце Петра Великого Алексее Михайловиче.

Следующая категория — это военные. То есть люди, которые нанимались на рус­­скую службу, чтобы заработать, и, как правило, приносили русской армии много хорошего. Выше всего процент этих наемников был в XVII веке, уже в XVIII веке их число стали ограничивать, а в XIX веке их уже практически не бы­ло — были только их потомки, которые укоренились в России. Это была довольно большая группа.

Ну и наконец, уже после эпохи Петра появилось довольно много разного рода гувернеров, гувернанток, воспитателей, учителей языков. Это тоже своего рода иностранные специалисты.

Другое дело туристы, то есть люди, которые приезжают не для того, чтобы денег заработать, а для того, чтобы увидеть страну. Когда наша страна стала входить в умственный горизонт среднеевропейского человека и благодаря чему? Это интересный вопрос. Началось все с эпохи Екатерины II — точнее говоря, где-то с 1760–1770 годов. Екатерина проводила политику, которая у нас в учебниках не очень правильно и не очень точно называется «просвещенным абсолютиз­мом»  Просвещенный абсолютизм — форма абсо­лютной монархии, при которой декларирова­лось построение государства «общего блага» в духе философских идей XVIII века.. У меня есть большие сомнения и насчет просвещенности, и насчет абсолютизма — неудачный термин, но другого нет под рукой. Так вот, эта по­литика имела ярко выраженный рекламный характер. Не случайно на па­мят­нике Петру I, который был поставлен Екатериной в Петербурге, надписи с двух сторон, одна по-русски, а другая на латыни, гласили: «Петру Первому — Екате­рина Вто­рая». Она любила подчеркивать, что Петр был первым в деле просве­ще­ния и европеизации России, а она — вторая. И это должно было несколько смягчить эффект от того, что на русском престоле она оказа­лась бог знает каким способом, переступив через труп умерщвленного по ее приказу мужа, импера­тора Петра III.

C 1770-х годов постепенно росло число туристов, приезжавших в Россию. Люди, которые едут в путешествие, чтобы развлечься и узнать что-то новое и интересное, получили довольно интересное название в английских источ­никах — travelers for curiosity, «путешественники из любознательности», выра­жаясь современным языком, туристы. Конечно, в наиболее жест­кие эпохи русской истории поток таких людей сужался. Например, при им­пе­раторе Павле I англичанам в России делать было совершенно нечего. Порой поездка могла быть для них смертельно опасным занятием. А в другие (более либе­ральные) эпохи туристический поток расширялся.

К середине XIX века, к отмене крепостного права, сюда постоянно приезжали не только туристы в огром­ном количестве (среди них был, на­пример, Льюис Кэрролл, очень интересно описавший Россию в своей книжке  «Русский дневник» — путевые записки Льюиса Кэрролла о путешествии в Россию в 1867 году.), но также и иностранные корреспонденты. Во второй половине XIX века постоянные корреспонденты в России были уже у всех крупных западноевропейских газет. Сидели они здесь не год, а, как правило, пять, шесть, семь, а то и десять лет. И многие из них — да почти все в той или иной форме — отразили то, что здесь видели, не только в своих репортажах, но и в книгах, которые они написали, вернувшись домой.

Одна из самых замечательных книг, посвященных пореформенной России, тому, что у нас здесь происходило после Великих реформ Александра II, очень мало у нас известна. Это двухтомная «Россия» сэра Дональда Маккензи Уол­леса  Дональд Маккензи Уоллес (1841–1919) — шотландский журналист, редактор и чинов­ник, российский корреспондент The Times.. Чаще всего его называют просто Маккензи Уоллес. Он был корреспон­дентом британской газеты The Times и провел здесь долгие годы. Кстати гово­ря, приехал он в Россию не как корреспондент, а с этнографическими целями: ему очень интересно было узнать все, что можно, про осетин, которые только-только вошли в состав Российской империи, и описать их. Но потом он доволь­но быстро перешел от осетин к России вообще и написал двухтомную книгу — есть и трехтомное ее издание, — которая выдержала невероятное количество переизданий и вышла на всех европейских языках. Единственный европейский язык, на который эта книга не была тогда переведена, — это русский.

И напрасно. То, что он писал про отмену крепостного права и последующие реформы, про те изменения, которые произошли в русской жизни, — очень важно и очень ярко. При этом Маккензи Уоллес — редкий тип иностранца, который стремится, описывая Россию, быть очень осторожным, аккуратным, умерен­ным. Я не скажу «лояльным»: к царской власти он относился доста­точно кри­тически. Но, во всяком случае, он старался идти средним, срединным путем. Редко кто ставил перед собой такие задачи. Но вот Маккензи Уоллес поставил, и ему это, в общем-то, удалось. Его книжка получилась очень взве­шенной. Но поскольку русская жизнь была далеко не взвешенной, то, как писал Салты­ков-Щедрин, с одной стороны, нельзя не сознаться, а с другой стороны, нельзя не признаться   «К сожалению, должно признаться, что таких мер не существует, хотя, с другой стороны, нельзя не сознаться, что если б земские уп­равы взялись за дело энергически, то сусли­ки давно были бы уничтожены! Я намерен по­святить этой мысли не менее десяти передо­вых статей» (Михаил Салтыков-Щедрин. «Дневник провинциала в Петербурге». 1872 год)..

Первое издание «России» Уоллеса вышло в 1877 году, когда прошло больше 15 лет после отмены крепостного права. И очень интересно, как он начинает свой рассказ о жизни русской пореформенной деревни и русского порефор­менного общества. Он пишет, что процесс перехода от старой России к новой еще продолжается. Пока остается неизвестным, какого рода постоянный по­рядок в конце концов выработается из этого хаотического брожения. Вспом­ним знаменитую фразу Толстого: у нас все только переворотилось и укла­дывается   «…Но у нас теперь, когда все это переворо­тилось и только укладывается, вопрос о том, как уложатся эти условия, есть только один важ­ный вопрос в России» (Лев Толстой. «Анна Каренина». 1877 год).. Совершенно хрестоматийное совпадение для тех, кто работает с рос­сикой, я испыты­вала это на себе не раз и не два: ты читаешь записки иностран­цев о России и вдруг прямо фразами вспоминаешь Радищева, Гоголя, Толстого или кого-то из наших писателей XX века. И это, конечно, свиде­тельство достоверности и серьезности того, о чем писали иностранцы.

Маккензи Уоллес еще несколько раз приезжал в Россию, делал апдейт своих материалов. Для него было непонятно: эта реформа — она удачная или неудач­ная? То, как отменили крепостное право, — это к лучшему или к худшему? Вообще, реформа 1861 года, с точки зрения большинства иностранных совре­менников (да и с точки зрения многих русских современников), все-таки была реформой великой, но неудачной. Один из ее авторов Константин Кавелин  Константин Кавелин (1818–1885) — историк, юрист, публицист, автор «Записки об осво­бождении крестьян»., закончив работу в редакционных комиссиях, сказал такую фразу: «Мы при­несли России гражданский мир на 500 лет». Но гражданского мира не полу­чилось даже на 50 лет.

Когда Маккензи Уоллес анализировал, почему реформа не получилась и что бы нужно сделать, чтобы получилась, он парадоксальным образом еще в конце 70-х го­дов XIX века набросал те меры, о которых в рамках русской мысли впер­вые будет говорить Сергей Юльевич Витте  Сергей Витте (1849–1915) — председатель правительства России в 1903–1906 годах., министр финансов и глава рус­ской индустриализации. Он был первым, до кого дошло, что что-то нужно менять в отношении к крестьянской общине. А потом, уже в начале XX века, эту программу будет осуществлять Петр Столыпин  Петр Столыпин (1862–1911) — председатель правительства России в 1906–1911 годах.. Это иллюстрация одного из моих любимых тезисов, который многажды подтверждается, что россика, как правило, шла лет на 50 впереди русской мысли в постановке основных проблем. И очень сильно повлияла потом на русских мыслителей, а часто и на го­сударственных деятелей. 

Если вернуться к реформе 1861 года в восприятии Маккензи Уоллеса, то он на нее смотрел как на громадный по своим масштабам, как он писал, социоло­гический опыт, который еще очень далек от завершения. И надо сказать, он был первым, кто пытался проследить и то, как реформа отразилась на дворян­стве, и то, как она отразилась на крестьянстве.

Если не зачитывать долгих ци­тат, которые плохо воспринимаются на слух, а попытаться это сфор­мулиро­вать двумя словами, то нам придется вспомнить знаменитую формулу Некрасова из поэмы «Кому на Руси жить хорошо»: «Порвалась цепь великая, // Порвалась, расскочилася: // Одним концом по барину, // Другим по мужику!..» То есть и дворяне пострадали, и крестьяне пострадали. И у тех и у других была возможность научиться лучше вести хозяйство. Или дворяне могли понять, что они разорились и что дальше такими путями не смогут выбраться. Но у крес­тьян зачастую даже такой возмож­ности не было.

В частности, Маккензи Уоллес пишет, что крестьянской патриархальной семье приходится очень тяжело в новых условиях — из-за малоземелья крестьян, из-за постоянных семейных разделок надельных земель. И для того, чтобы у крес­тьянина все-таки было достаточно земли, чтобы он не нищенствовал, не спи­вал­ся, не шел в город пополнять ряды городских пролетариев, нужно было снизить выкупные платежи за землю, которые были бичом русской порефор­менной деревни. Сейчас ученые очень часто спорят: может быть, на самом деле не так уж много с крестьян брали и вовсе не тяжело им было платить, просто они не хотели этого делать? Современники считали по-другому.

Но, помимо снижения выкупных платежей, как пишет Уоллес, нужно было организовать обширную систему переселений, чтобы переместить крестьян из европейской России с ее диким малоземельем за Урал, в Сибирь и, как мы бы сейчас сказали, в Южный Казахстан. Строго говоря, это и стало одним из глав­ных направлений столыпинской аграрной реформы, которая начала осуществляться с 1906 года. А за 30 лет до нее об этом писал Маккензи Уоллес и другие вдумчивые иностранные современники.

Ну и конечно, большинство иностранцев, писавших о преобразованиях при Александре II, отмечали, что реформы такого объема и масштаба нельзя начинать, но не завершать. Начавшись с крестьянской реформы и продол­жившись земской, судебной, военной, городской, финансовой, реформой просвещения, эти преобразования должны были закончиться тем, что в стране появятся конституция, парламент и политические партии, а также свобода прессы. Но этого не случилось. В этом многие иностранцы и многие русские люди видели одну из главных угроз стабильности жизни страны. Собственно, введение конституции было лозунгом русских либералов, которые говорили, что зало­жен фундамент, возведены стены, а теперь нужно увенчание здания, то есть нужны конституция и парламент. Но либералы, как ни парадоксально, оказа­лись очень ослаблены в ходе Великих реформ Александра, а усилились два противопо­ложных лагеря — консервативный и революционный.

Мы очень любим сравнивать пореформенную Россию с Японией, в которой в это время шли знаменитые реформы Мэйдзи  Эпоха Мэйдзи — период правления импе­ратора Муцухито в 1868–1912 годах; эпоха активной модернизации и вестернизации: в это время в Японии открываются универ­ситеты, вводится система обязательного начального образования, проводится рефор­ма армии, принимается Конституция.. Но ведь в Японии в 1891 году появилась конституция — пусть плохая, монархическая, но она появилась. Это произошло почти на 15 лет раньше, чем в России  В 1906 году Николай II утвердил «Основные государственные законы Российской импе­рии» — первую конституцию России, дей­ствовавшую до 1917 года.. А еще в Японии появились первые политические партии. У нас ничего этого не было.

С этой точки зрения и Маккензи Уоллесу в его замечательном двухтомнике, и многим другим представлялось, что чем дольше реформы будут оставаться незавершенными и чем дальше будут откаты от них, тем сложнее будет потом продолжать курс безболезненных преобразований. И, как выяснилось, они были в этом правы.