Расшифровка Мода на святую Русь

Содержание пятой лекции из курса Ирины Карацубы «Россия глазами иностранцев»

В начале XX века Россия стала объектом анализа двух очень интересных и со­вершенно разных англичан. И тот и другой по-своему яркие, замечательные, немножко взаимоисключающие фигуры. Мне кажется, что, хотя их концепции были прямо противоположными друг другу, в каком-то смысле они оба оказа­лись правы. И те споры, которые они начали вести вокруг России в 1910-е годы, в общем-то, до сих пор еще до конца не доспорены. Эти два замечательных англичанина — Морис Бэринг  Морис Бэринг (1874–1945) — английский литератор, публицист и военный корре­спондент., очень образованный человек, поэт, журна­лист, прозаик, близкий к Честертону и его литературному кружку, который работал долгие годы в России как корреспондент разных британских газет в начале XX века, и его идейный оппонент Стивен Грэм  Стивен Грэм (1884–1975) — английский писатель и путешественник., которого иногда у нас называют Грэхем, но вообще-то правильнее говорить «Грэм».

Бэринг написал несколько книг о России. Первая была посвящена Русско-японской войне, на которой он был военным корреспондентом. А потом была замечательная и, может быть, первая в британской русистике работа о русской литературе, «Вехи русской литературы». Это был первый такой курс рус­ской литера­туры, который, кстати говоря, был переведен даже на русский язык, и книжка есть в Ленинке.

А Грэм приехал сюда как восторженный славянофил, который выучил русский язык благодаря Достоевскому. Он приехал в Архангельск и в лаптях прошел от Архангельска до Москвы. Не заходя в Петербург, потому что Петербург не русский город и воплощает все то, что он ненавидел в России: Европу, западничество. За свою долгую жизнь Грэм написал более 60 книг о России. И, кстати говоря, как это часто бывает в россике, здесь он почти никому не интересен. Мне известна только одна диссертация, защищенная в нашем далеком северном городе, которая была посвящена Стивену Грэму.

В противоположность Бэрингу, Грэм отстаивал идею России как святой Ру­си — и, собственно говоря, он был первым из британцев, кто писал об этом. Главная, основополагающая для молодого Грэма книга, вышедшая в 1915 году, называ­лась «Путь Марфы и путь Марии». Имеется в виду знаменитая евангель­ская притча о двух сестрах, которая есть в Евангелиях от Луки и от Иоанна и кото­рая как бы символизирует два способа освоения действительности: деятельный путь Марфы и созерцательный путь Марии. Две сестры, которые по-разному встретили Христа и по-разному относились к его проповеди у них в доме.

Грэм считал, что путь Запада — это путь Марфы: деятельный, бурный, ориен­тированный на усовершенствование, прогресс. А путь Марии — созерцатель­ный, мистический, путь внутрь, а не вовне — это вот путь святой Руси. Россия представляет собой альтернативу западному рационализму, праг­матизму. В общем, это хорошо известные нам неославянофильские идеи.

Очень интересно, что взгляды Грэма в Британии в начале XX века были гораздо более популярны, чем взгляды Бэринга. На момент 1917 года, когда наша свя­тая Русь полетела в тартарары, именно Грэм считался гуру по России. Редкий случай, когда действительность опровергает выводы ученого.

Но Грэм по-своему был очень предан России и после всего, что случилось в 1920-е и 1930-е годы, продолжал писать о ней. Просто он ушел в историю и пи­­сал, например, двухтомные биографии Александра II, Бориса Годунова, а по­том написал даже биографию Иосифа Сталина (между прочим, этим пе­ри­о­дом жизнедеятельности Грэма вообще никто не интересуется, как будто его нет, а ведь он жуткое количество книг написал).

Сейчас эти идеи скорее востребованы в разного рода духовно-патриотически ориентированных кругах. А вот идеи Бэринга, к сожалению, почти совсем забы­ты. Между тем очень интересно посмотреть на его книжки — я даже не гово­рю о «Вехах русской литературы» или его книге о Русско-японской войне. У него была книга 1914 года, название которой можно перевести как «Основы России» (The Mainsprings of Russia). В ней Бэринг писал о русской жизни, ее основных законах, характеристиках русских людей и их способах обращения с действительнос­тью. Мне кажется, что это звучит актуаль­но, хотя было написано сто лет назад. И это заставляет задуматься над нами и нашими особенностями. 

Я приведу несколько цитат:

«Россия — это страна, где издержки на жизнь вели­ки и не пропорцио­нальны качеству доставляемых продуктов… где рабо­та — до­­­ро­гая, плохая и медленная… где гигиенические условия жизни населения очень плохи… где медицинская помощь и приспособления для нее недостаточ­ны».

Повторяю, это о России начала XX века, которая нам иногда представ­ля­­ется чуть ли не раем:

«…где бедные люди — отсталые и невежественные, а сред­­­­­ний класс — беспечный и неряшливый… где прогресс намеренно за­дер­­жи­­­вается и подвергается всевозможным препятствиям… страна, управ­ляемая случаем, где все формы администрации произвольны, ненадежны и мешкотны… где взят­ка — необходимый прием в деловой и админи­стратив­ной жизни… страна, отя­гощенная множеством чиновников, которые в общем ленивы, подкупны и не­компетентны…»

Тут уже хочется начинать плакать. Потому что кажется, что это написано совсем не про 1914-й, а про какой-то другой год. И хочется начинать биться головой о стенку и думать, что вот, за сто лет ничего не меняется. Но если мы, например, возьмем книжку Джайлса Флетчера и посмотрим, что там написано о русских, то, в общем, будет понятно, что в этой картине нет ничего удиви­тельного. Флетчер, кстати, приехал сюда улаживать конфликт, который был связан как раз с дикими взятками и дикими откатами, которые брали русские бюрократы, посольские дьяки в конце XVI века. То есть надо помнить, что обо всем этом иностранцы писали и в XVI, и в XVII веке.

А теперь продолжим работать с характеристиками России, которые дает Морис Бэринг:

«Россия — страна, где свобода совести стеснена; страна плохого управ­ления… где есть всякое попустительство и нет закона… где всякий дей­ствует, не принимая во внимание соседа… где вы можете делать все что угодно и не мо­же­те критиковать ничего».

Подобные парадоксы можно множить. Этот текст Бэринга достаточно извес­тен, он есть в интернете, желающие могут его дочитать до конца и, что называ­ется, насладиться. Все это сам Бэринг называет «необычайной пластичностью» рус­ской жизни. Я приведу еще одну цитату, которая проясняет его термин «пла­стичность»:

«Противоречивые качества не просто уживаются в русском. Зачас­тую их проявления сменяют друг друга очень быстро, мгновенно череду­ясь… В этом есть нечто судорожное; русский стремительно переходит от одного настроения к другому, от отчаяния к безудержному веселью, от апатии к энер­гичной деятельности, от смирения к бунту, от возму­щения к покорности».

Как следствие этой пластичности, мгновенных переходов и, следовательно, неуправляемости и малой предсказуемости ситуации, Бэринг пишет еще и вот о чем:

«Качество это — источник и силы, и слабости; оно соединяет в себе взаимодополняющие элементы. В чем же состоят сильные, положи­тельные стороны этой всеобъемлющей пластичности? Первая и наиболее важная — это, вероятно, щедрое и горячее человеколюбие. С ним тесно связано, по сути не­отделимо от него, христианское мило­сердие, сострадание к ближнему, которое, безусловно, составляет наиболее подкупающую и при­влекательную черту русских. Именно поэтому русские не только терпимы к недостаткам и слабос­тям других, но и умеют понимать людей, отличающихся от них, заимствовать у них то, что может быть полезным им самим. Еще одно положительное след­ствие их пластичности: благодаря своей способности применяться к чужим народам, местам, обстоя­тельствам, ко всему непривычному они прекрасно осваивают новые терри­тории. <…> Теперь о слабости. Я уже упомянул их по­верх­­ностную образованность, находящуюся в прямой связи с бюрократическим идеалом всестороннего обра­зования».

Кстати говоря, интересная формулировка — «бюрократический идеал всесто­роннего образования». Когда меня учили в Московском университете, у нас тоже была ставка на то, что мы должны знать совершенно всё, что у нас выпускают универсальных специалистов. А Бэринг продолжает:

«Но и гуманность русских имеет оборотную сторону: готов­ность к всепрощению, часто встречающуюся моральную бесхребетность. <…> Еще одна негативная сторона русской пластичности — недостаток дисцип­лины».

Такой анализ можно найти не у одного Бэринга. С другими коннота­циями, с другими смыслами и прилагательными об этом писал и Грэм. Он по­ка­зывает крайнюю противоречивость русской жизни, противоречивость пове­денческих моделей, которая, конечно, в начале XX века очень усилилась и ко­то­рую ино­странцы, конечно, не могли обойти вниманием. Характерно, что все они писа­ли об ощущении, что приближается окончательный момент, оконча­тельный диагноз, какая-то катастрофа.

Собственно говоря, об этом и многие русские люди писали. Мы помним из­вест­ную строчку из Маяковского: «…В терновом венце революций // Грядет шестнадцатый год». Маяковский ошибся только на один год.

В начале XX века иностранцы затронули очень важные темы: о Руси недоста­точно европеизированной, ставшей на путь, по которому она не может завер­шить свое движение до конца, — или, наоборот, о Руси святой, которая являет собой альтернативу Западу и заключает в себе богатства, которых ни у кого, кроме нее, нет. Разговор на эти темы будет продолжаться, когда иностранцы будут анализировать советский эксперимент — приблизительно в тех же рам­ках и в тех же категориях. Либо как доведение до конца того, что не завершили цари, либо как какую-то полную моральную альтернативу погибаю­щему Запа­ду. Отсюда любовь очень многих, очень разумных западных интел­лектуалов к Советской России, которая нам кажется совершенно безбожной, аморальной, невозможной. А между тем люди были неслабые — вроде Бернар­да Шоу или того же Герберта Уэллса, который даст блестящую картину пол­ного распада России в своей книжке 1920 года «Россия во мгле», а потом прие­дет в 1934 году и напишет гораздо менее известную книгу о Сталине, где все будет совсем по-другому. И если про первую его книгу слышали все, то про вторую, я боюсь, не слышал никто.

В горбачевское время начался новый виток европейской россики — напри­мер, вышла знаменитая книжка «Новые русские» Хедрика Смита  Хедрик Смит (р. 1933) — американский журналист, корреспондент The New York Times, получивший в 1974 году Пулитце­ровскую премию за статьи об СССР., откуда, соб­ственно говоря, и пошел термин. Интересно, что и в этом новом витке все вер­тится вокруг тех же самых моделей. Либо мы завершаем что-то незавер­шен­ное и всё никак не можем это завершить — как хорошо писал Наум Коржа­вин: «А страна моя родная // Вот уже который год // Расцветает-расцветает // И никак не расцветет». Либо мы предлагаем новую альтернативу, которую почему-то никто не понимает.

Все это говорит о том, что россика и в XX веке продолжает бить в самые болевые точки России и русских. И тем самым для нас, мне кажется, ужасно интересна.