Россия глазами иностранцев
- 5 лекций
- 3 материала
Как Россия выглядит снаружи, что в ней восхищает, что — ужасает, а что приводит в полное недоумение — и почему к мнению посторонних стоит прислушиваться
Как Россия выглядит снаружи, что в ней восхищает, что — ужасает, а что приводит в полное недоумение — и почему к мнению посторонних стоит прислушиваться
Россика — это все, что написали иностранцы, которые приезжали в нашу страну — или не приезжали, а составляли компиляции, сидя у себя дома, у камина, в Лондоне или
В XIX веке директором Санкт-Петербургской Императорской библиотеки был лицейский однокашник Пушкина — барон Модест Корф Модест Корф (1800–1876) — барон, а с 1872 года — граф, директор Императорской публичной библиотеки (1849–1861), главноуправляющий Вторым отделением Императорской канцелярии (1861–1864), которое занималось составлением Свода законов Российской империи., личность одиозная, известная своей жутко официозной клеветнической брошюрой по поводу декабристского восстания и многими другими недостойными деяниями. Но именно Корф начал собирать в Императорской библиотеке специальный отдел «Россика», который был посвящен исключительно сочинениям иностранцев о России. Причем собирал он всё, в том числе и всякие памфлеты о нем самом, которые выходили на Западе. Что называется, плакал, но покупал и клал на полку. И у него даже не было собственного кабинета — его рабочий стол стоял в зале, где находилась его любимая коллекция «Россика».
Вряд ли Корф мог предположить, что уже к началу XX века эта коллекция разрастется, а потом, в 1920-е годы, будут попытки вслед за россикой собирать «советику» — сочинения иностранцев о Советской России. Попытки эти, конечно, прервутся на исходе 1920-х, когда в стране установится жесткая однопартийная диктатура и уже будет совершенно неинтересно, что там про нас на Западе пишут «клеветники России».
Сейчас эта блестящая коллекция «Россика» насчитывает 250 тысяч единиц хранения. Четверть миллиона книг, брошюр, листовок, фотографий, открыток, путеводителей — как говорят англичане, «and what not» And what not — англ. «И всякое такое». — чего там только нет. И, конечно, эти четверть миллиона
Надо сказать, что я с трудностями освоения россики столкнулась с самого начала — мой бывший заведующий кафедрой на меня смотрел так, взглядом майора Пронина, и говорил: «Ирина Владимировна, вот они Россию ругают, а вы их изучаете». Хотя россика — это, конечно, не басни путешественников и не измышления «клеветников России».
Начало россики — это начало формирования Московского еще даже не царства, а Великого княжества. Первые такие записки Барбаро Иосафат Барбаро (1413–1494) — венецианский дипломат и путешественник, в
Например, природа русской власти. Что это тут у них за государство такое, которое, как говорят, всосалось в общество и, как вампир, тянет из него все соки, не дает обществу сложиться? А что это за такая странная культура? Они вроде бы очень хотят заимствовать все у Европы — по крайней мере, все полезное для них — вместе с тем, когда они
Все эти вопросы впервые были поставлены иностранцами. И, конечно, для средневековой России два главных вопроса — это, во-первых, вопрос о русском государственном строе, о неограниченном самодержавии, которое иностранцы чаще всего называли деспотизмом или тиранией, а во-вторых, проблема крепостного права, понимаемая очень широко.
Как писал один англичанин в XVIII веке, крепостное право в России — это верховная власть императора над дворянами, а дворян — над их рабами. Об этой всеобщности рабства в империи очень хорошо потом выразился Радищев Александр Радищев (1749–1802) — российский писатель и философ, автор «Путешествия из Петербурга в Москву».: «Под игом власти, сей, рожденный, // Нося оковы позлащенны, // Нам вольность первый прорицал» — эти у дворян оковы были «позлащенны», а у крепостных крестьян — не позолоченные. После отмены крепостного права в 1861 году существовали его пережитки, а потом большевики и вовсе восстановили его в деревне. Все это
Все эти проблемы россика поставила лет на сто пятьдесят, сто или, по крайней мере, пятьдесят раньше русской общественной мысли. Недаром в библиотеках русских дворян XIX века в изобилии были записки иностранцев о России. И у Пушкина, и у Никиты Муравьева Никита Муравьев (1796–1843) — один из главных идеологов движения декабристов, капитан Гвардейского Генерального штаба.. Об этом мы можем судить по опубликованным каталогам библиотек.
Недаром основные образы, при помощи которых мы определяем и анализируем Россию, как правило, взяты у иностранцев. Например, знаменитый образ Пушкина о том, что Петербург — это окно в Европу. Он вычитал это у итальянца Франческо Альгаротти Франческо Альгаротти (1712–1764) — художественный критик и коллекционер. Издал книгу о своем путешествии в Россию., взял эту фразу изящно себе — а от него она уже разошлась везде. Или «потемкинские деревни» — это выражение тоже впервые появляется у иностранцев, у «клеветников России». И оно, например, вошло в немецкий язык как идиома — Potemkinsches Dorf. И если у нас до сих пор идут дебаты, были потемкинские деревни на самом деле или нет, то там в их существовании никто не сомневается.
Россика — это комплекс источников, который дает совершенно уникальные возможности для анализа. С одной стороны, иностранцы очень много описывали повседневную реальность: что люди ели, что пили каждый день.
С другой стороны, россика позволяет анализировать самые серьезные проблемы: например, Россия — это Европа или не Европа? И если нет, то что она такое? Имеет ли Россия
С XVI века, то есть с Герберштейна, и до наших дней иностранцы пытаются анализировать Россию. И я считаю, что вся эта россика, весь этот богатейший комплекс источников, еще далеко не оценена по достоинству.
В 1591 году, когда в России, как у нас сейчас пишут, «при невыясненных обстоятельствах» в Угличе скончался царевич Дмитрий, в Лондоне вышла книжка Джайлса Флетчера «О государстве Русском», с длинным-длинным-длинным названием «О государстве Русском, или Образ правления русского царя (обыкновенно называемого царем Московским), с описанием нравов и обычаев жителей этой страны».. Казалось бы, в Елизаветинской Англии Елизавета I (1533–1603) — английская королева в 1558–1603 годах. Время ее правления называют золотым веком Англии., когда записки английских путешественников по разным дальним и не очень дальним странам были бестселлерами, выход книги о России должен был быть встречен с большим энтузиазмом, у нее должна была быть большая аудитория.
И действительно, аудитория у этой книги появилась быстро — не очень большая, но она прочла эту книжку, что называется, с карандашом в руке. И немедленно села катать донос королеве Елизавете о том, что книгу нужно немедленно изъять и уничтожить весь тираж. Что и было сделано — книжка была изъята, и почти весь тираж был уничтожен. Повторяю, речь идет о конце XVI века, о 1591 годе. На сегодняшний день во всех библиотеках мира насчитывается всего-навсего 23 экземпляра первого тиража сочинения Джайлса Флетчера, которое тем не менее много раз переиздавалось и в XVII веке, и в XVIII веке, и в XIX, и в XX. Последнее переиздание было в 2003 году в Америке.
Книжка эта читается, изучается и является одной из главных для каждого, кто изучает Россию накануне Смуты, кто изучает Россию в царствование Федора Иоанновича Федор Иоаннович (1557–1598) — царь всея Руси с 1584 года., последнего царя из династии Рюриковичей, незадачливого среднего сына Ивана Грозного.
Так что же там такого написал Флетчер? За что сожгли его книгу? И почему первый русский перевод бесценной книжки, в которой есть некоторые абсолютно уникальные данные по русскому бюджету, по русской армии, — почему в самой России эта книжка, которая вышла в Лондоне в 1591 году, смогла выйти только в 1905-м? Хотя были неоднократно попытки издать ее в XIX веке. Что же такое написал ученый-юрист, дважды профессор, выпускник Оксфорда и Кембриджа, работавший в английском парламенте, замечательный английский дипломат Джайлс Флетчер?
Флетчер был послан в Россию с дипломатической миссией, которая окончилась не очень удачно. Он вел переговоры, защищая интересы Московской компании Московская компания — английская торговая компания, существовала в 1555–1917 годах. До 1698 года была монополистом в области торговли с Россией., которая торговала с Россией, и стремясь отвести гнев от некоторых ее проштрафившихся купцов. В России он пробыл немногим более года.
Надо сказать, что у иностранцев в России всегда были большие проблемы. До Петра I это были одни проблемы, после Петра I проблемы стали другими. Практически все, кто побывал здесь, у нас, в допетровскую эпоху, сидели под домашним арестом. Нечего, мол, шататься по улицам и смущать православных русских людей. И даже если слуги английских послов или купцов шли на рынок, то за ними вслед шли русские люди, которые наблюдали, с кем и о чем они там общаются. Если чего было не так, то сообщали. В XVII веке возник специальный Приказ тайных дел Приказ тайных дел — создан царем Алексеем Михайловичем. Личная канцелярия царя, в которой производились следствия по важнейшим государственным делам., который фиксировал все-все, что касалось иностранцев.
После Петра начались другие проблемы. Иностранцам все время пытались втереть очки: показать им
Иначе было с Флетчером — несмотря на то, что он был в России недолго и существовал практически под режимом домашнего ареста. Начало его миссии было очень неудачным, у него были большие неприятности. Например, ему швырнули в снег все те подарки, которые он привез с собой. Тем не менее Флетчер сумел собрать много совершенно бесценной информации. Собрал он ее, очевидно, из устных источников. Поскольку Московская компания к этому времени в России существовала уже несколько десятков лет, с 1555 года, и у нее были уникальные торговые привилегии, которые ей дал Иван Грозный, то у английских купцов был своеобразный устный архив данных обо всем-всем-всем в стране. Московская компания практически колонизовала наш Север, у нее были фактории с прекрасно обученным персоналом в Вологде, Холмогорах, Ярославле, Москве — Английский торговый двор был практически напротив Кремля, на Варварке. Там сейчас замечательный музей.
К тому же Флетчер на обратном пути почти три месяца сидел в Вологде, дожидаясь разрешения на то, чтобы наконец уехать из России. И сидел он в Вологде вместе с Джеромом Горсеем, редкостным проходимцем и авантюристом, который выполнял все самые щекотливые поручения московских царей (он потом тоже написал записки о России). Скажем, когда царица Ирина, родная сестра Бориса Годунова и жена Федора Ивановича, никак не могла родить, Горсей даже привез для нее из Англии повивальную бабку, то есть как бы гинекологиню. Когда это вскрылось, повивальная бабка была с позором выставлена из России. Но через несколько лет Ирина родила — правда, дочка прожила недолго, и династия Рюриковичей все равно пресеклась. В общем, я думаю, что Горсей много ему понарассказал.
Надо сказать, что Флетчер написал совсем небольшую книжку о России — 28 маленьких главок, где вся жизнь страны разложена строго по порядку: от географии и минеральных богатств до городов, рек, образа правления, Русской церкви, нравов и обычаев русского народа, войска, финансов и так далее.
Флетчеру удалось то, что очень редко удавалось иностранцам. Да и русским людям. Он смог сделать два оправдавшихся прогноза. В одном месте своей книги он пишет, что жизнь царевича Дмитрия, конечно, висит на волоске, учитывая виды тех, кто хочет овладеть престолом. Ну, жизнь царевича Дмитрия и оборвалась незадолго до выхода книжки Флетчера в Лондоне в 1591 году. А прозрачный намек тут был, конечно, на Бориса Годунова, в причастности которого к смерти царевича Дмитрия, надо сказать, ни один русский и иностранный современник не сомневался.
Это только историки спустя 400 лет стали сомневаться и говорить: «Да нет! Да там был несчастный случай. Да они играли в ножички. Царевич Дмитрий ухитрился, будучи скошенным эпилептическим припадком…» А надо сказать, что он был довольно крутой эпилептик и, по выражению летописи, объедал руки кормилицам, то есть ужасно кусался, когда они пытались придержать ему язык, чтобы он не задохнулся. И вот, значит, царевич Дмитрий в припадке эпилепсии упал на ножичек. Лично я таким сказкам не верю, но есть ученые, которые этой версии придерживаются. А вот современники такую точку зрения совершенно не разделяли — у них за этими трагическими событиями стояла только фигура Бориса Годунова.
Но Флетчер сделал еще один, гораздо более страшный и, к сожалению, тоже оправдавшийся прогноз. В своей книжке, в конце исторического очерка, когда он рассказывает о том, что предшествовало правлению Федора Ивановича — а предшествовало ему, как известно, правление Ивана Грозного со всей опричниной и послеопричными порядками, — Флетчер пишет: «Столь низкая политика и варварские поступки (хотя и прекратившиеся теперь) так потрясли все государство и до того возбудили всеобщий ропот и непримиримую ненависть, что,
Купцы Московской компании написали королеве Елизавете донос, по которому книга Флетчера была конфискована и сожжена на костре. Как я уже говорила, чудесным образом удалось сохранить всего 23 экземпляра, один из которых, кстати говоря, находится в коллекции «Россика» в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге. Когда английские купцы писали свой донос, они сформулировали две главные претензии к тексту Флетчера и 17 замечаний по ходу книжки. Они указали на наиболее оскорбительные для русских места, из-за которых книгу нужно немедленно изъять, иначе торговля с Россией, дипломатические отношения с Россией — вообще все рухнет.
К главным огрехам трактата они отнесли подробное описание страны, ее вооруженных сил и доходов царской казны со способами их сбора — ибо московиты считают оскорбительным для себя интерес посторонних к такого рода вещам. То есть они по достоинству оценили степень доказуемости, достоверности и обширности собранной Флетчером информации. Что касается всяких второстепенных замечаний, то они отметили совершенную недопустимость резких выражений, в которых описаны особы государя (имеется в виду Федор Иванович), его отца (имеется в виду Иван Грозный), брата и лорда Бориса Федоровича Протектора (так они называли Бориса Годунова, указывая на его номинально второе, а реально первое положение в государстве).
Кроме того, замечания касались и описаний характера народа в целом. И вот это интересная тема: а что Флетчер писал про характер народа в целом? Что показалось таким невозможным английским купцам? Тут я рискну привести довольно большую цитату. Надо сказать, что это некоторое общее место записок иностранцев о России, наиболее умных и наименее предвзятых. Они все, в общем, писали об этом. Просто одним из первых, кто это так ярко выразил, был Джайлс Флетчер, в конце XVI века:
«Что касается до их свойств и образа жизни, то они обладают хорошими умственными способностями, не имея, однако, тех средств, какие есть у других народов для развития их дарований воспитанием и наукою… Образ их воспитания (чуждый всякого основательного образования и гражданственности) признается их властями самым лучшим для их государства и наиболее согласным с их образом правления, которое народ едва ли бы стал переносить, если бы получил
какое-нибудь образование и лучшее понятие о Боге, равно как и хорошее устройство».
Это, конечно, довольно суровый приговор — только не русскому народу, а русской государственной системе. Впоследствии тут мало что изменилось коренным образом — например, в XVII веке по сравнению с тем, что описывает в конце XVI века Флетчер; или в XVIII веке для подавляющего большинства народа. Да и в XIX или XX веке — конечно, были свои проблемы, жизнь менялась, но то, о чем писал Флетчер, а после него многие другие иностранцы, не проходило, да и до сих пор не
Вот это и служило едва ли не главным препятствием для популярности переводов книг россики — в частности, британской ее части, о которой я сейчас говорила. До сих пор книжка Флетчера у нас известна в очень смягченных переводах XIX века. При этом изначально попытка издать перевод 1848 года привела к дикому скандалу и изъятию тиража, закрытию «Чтений» Общества истории и древностей при Московском университете, которое этим занималось, и ссылке в Казань Осипа Бодянского Осип Бодянский (1808–1877) — русский филолог, историк, археограф, в 1845–1848 и 1858–1877 годах — секретарь Московского общества истории и древностей российских., замечательного историка, который был секретарем этого общества. Самое главное, что даже в либеральную эпоху Александра II попытка опубликовать все тот же самый перевод, гранки которого рассыпали в 1848 году, ничем не окончилась. И только в ходе Первой русской революции в 1905 году вышло сразу два издания книги Флетчера, а в 1906-м — еще одно.
При этом, например, когда я училась в Московском университете, книга Флетчера практически была запрещена. И до сих пор ни одного советского или постсоветского нового издания с комментарием нет. То есть до сих пор Джайлс Флетчер со всем тем, что он написал о России, у нас репрессированный автор. Это, мне кажется, прекрасное зеркало, которое показывает нас.
Ни одни записки иностранцев о России, написанные после Петра I или современные Петру, не обходятся без того или иного обращения к его образу, к его реформам, к тому, что эти реформы означали, какие у них были причины и последствия. И получается так, что Петр Великий — это как бы современник всех поколений иностранцев, писавших о России.
Они пишут про Екатерину II — и сравнивают ее с Петром. Они пишут про Николая I — и сравнивают его с Петром. Они пишут про последнего русского императора — и тоже его сравнивают. И Ленина сравнивают, и Сталина, и Горбачева. То есть это
Какой смысл они во все это вкладывали? Почему Петр у них — фигура таких гигантских масштабов? И как их восприятие Петра повлияло на русскую историческую мысль, которая начала складываться примерно через 50 лет после смерти Петра и которая тоже очень много писала про Петра?
Мы знаем, что спор о Петре Великом — это начало формирования двух наших главных школ мысли, западников и славянофилов. Они столкнулись именно на оценке реформ Петра и их последствий.
В 1783 году в Петербурге открывали первый памятник Петру, знаменитого Медного всадника. Сам памятник был создан французом Фальконе Этьен Морис Фальконе (1716–1791) — французский скульптор, в 1766–1778 годах живший в Петербурге. Екатерина II поручила ему создание Медного всадника по рекомендации Дени Дидро., а голову Петра, очень важный образ измученного и просветленного царя-преобразователя, лепила будущая невестка Фальконе Мари-Анн Колло Мари-Анн Колло (1748–1821) — французский скульптор и портретистка. В 1777 году вышла замуж за Пьера Этьена Фальконе..
Все иностранцы, которые были во время открытия этого памятника в России, были там, на площади. И очень многие описывали потом это явление в своих записках. Описывал его и Александр Радищев в одном из своих юных и малоизвестных произведений «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске, по долгу звания своего». Парадоксальным образом и Радищев, и большинство иностранцев — например, Уильям Ричардсон Уильям Ричардсон (1743–1814) — профессор классической филологии в Университете Глазго. В 1768 году прибыл в Россию в качестве домашнего учителя для детей британского посла. На основе своих впечатлений написал «Анекдоты о Российской империи в серии писем»., автор очень интересной книжки о России, проживший здесь четыре года, — писали об одном и том же. О том, какой ценой дались России Петровские реформы — и что, собственно говоря, было целью этих реформ.
Радищев это отлил в бессмертной формуле «Мог бы Петр славнее быть… утверждая вольность частную». И об этот же вопрос, о проблему личных прав и свобод человека, очень часто спотыкались иностранцы, когда они писали о реформах Петра.
И тут мы подходим к довольно интересной теме в рамках россики — теме противоречий во взгляде иностранцев на Россию. Когда они писали о реформах Петра, все они — ну, почти все, на 95 процентов — воспринимали их как полный разрыв с тем, что было в допетровскую эпоху. Скажем, книга Вольтера о Петре «История Российской империи в царствование Петра Великого» (1759–1763). , которую, кстати говоря, он писал по материалам, присланным ему Ломоносовым из России, заканчивалась фразой «Наконец родился Петр, и Россия приобрела форму». А до Петра I вообще непонятно, что было. И, в общем, с этим пафосом были согласны почти все иностранцы, писавшие о Петре. Строго говоря, с этим были согласны и многие их русские современники. «Он бог, он бог твой был, Россия» Из «Оды на день тезоименитства Его Императорского Высочества Государя Великого князя Петра Феодоровича 1743 года»., — писал Ломоносов. Но это с одной стороны. А с другой стороны, когда иностранцы начинают оценивать средства Петровских реформ, у них в описаниях начинают мелькать
Мы знаем, что в ходе Петровских реформ крепостное право чудовищно интенсифицировалось и фактически начало превращаться в рабство. В XVII веке у крестьян еще есть
Так вот когда иностранцы писали об этом, они говорили, что, в
Все это было очень важной и обширной темой в записках иностранцев о Петре — и дальше, в записках второй половины XVIII века, XIX века, начала XX века. Это проблема царя-реформатора в России. Каким должен быть этот человек? Какими средствами он должен управлять страной? Как мы анализируем эти средства? Как мы их оцениваем — со знаком плюс или со знаком минус?
В записках ганноверского резидента при петровском дворе Фридриха Вебера, которые носят название «Преображенная Россия» «Преображенная Россия» — сочинение Фридриха Христиана Вебера, изданное в трех томах в Германии в 1721–1740 годах., есть замечательная сцена. Это сцена спуска на воду фрегата — и грандиозной попойки, которая была после этого, поскольку все подобного рода мероприятия сопровождались неумеренным «пьянственным питием». Вообще, выпивка и курение в петровской империи были едва ли не обязательны — в отличие от Соборного уложения 1649 года, где курение, как известно, каралось смертной казнью. Так вот, как пишет Вебер, во время пиршества по случаю спуска на воду фрегата Петр решил произнести тост. Он встал, взял в руки бокал и сказал, обращаясь к боярам, что Россию ждет великое будущее, «если только вы поддержите меня в моих важных предприятиях, будете слушаться без всяких отговорок и привыкнете свободно распознавать и изучать добро и зло».
Так ли Петр сказал на самом деле — неизвестно, хотя степень достоверности того, о чем пишет Вебер, довольно высокая. Надо сказать, что были среди иностранцев такие бароны Мюнхгаузены — врали полные, были люди, которые описывали Россию, не выезжая из Европы; но были и очень достоверные авторы.
И сцена с тостом — это, конечно, совершенно гениальная вещь, которую зафиксировал Вебер. Недаром ее так любил Василий Ключевский Василий Ключевский (1841–1911) — российский историк, профессор Московского университета, ординарный академик Императорской академии наук.. Он ее анализировал в своих лекциях, посвященных петровскому времени, потому что в ней проявилась традиционная русская квадратура круга. С одной стороны, вы должны работать и вести себя как свободные люди. С другой стороны, вы должны беспрекословно повиноваться мне как самодержцу, как носителю высшей мудрости, высшей власти. Русские как бы хотят быть европейцами, не отказываясь от опричных методов управления.
Это проблема целей и средств: все ли средства хороши для достижения высоких целей, для реформы страны, для европеизации, для преобразований? Вот это крепостное право в его радикальной форме — такая крайняя форма мобилизации всех сил нации, которая, как раковая опухоль, разъедает само русское общество, — годится ли оно для того, чтобы сделать из страны великую империю, или нет?
Большинство авторов, писавших о Петре, приходили к этой проблеме. Хотя, конечно, они не могли забыть Петру ни европеизацию, ни светские школы, ни первый (хотя и плохо работавший) университет Академический университет Петербургской академии наук был учрежден Петром I за год до смерти и фактически прекратил свое существование в 1766 году.. Все это просветительство, которое было связано с Петром и воплотилось в блистательном Петербурге, они, конечно, не могли сбросить со счетов. Но проблема цены, которую Россия заплатила за петровские преобразования, была для них стержневой. У одного из иностранцев она заключена в формулу «прогресс путем регресса». Прогресс — политический, регресс — социальный и культурный. Я думаю, это очень справедливая формула. Недаром ее потом воспринял и много об этом писал Ключевский.
Одна из главных русских реформ — и вообще одно из главных по своим последствиям событий русской жизни XIX и XX века — это, конечно, отмена крепостного права в 1861 году. Уже не одно десятилетие не одно поколение историков ведет споры о том, хорошо ли отменили крепостное право, плохо ли его отменили, можно ли было его отменить
Мне кажется, что интересно было бы прислушаться к голосу иностранцев как наблюдателей вне нашей системы. Тут, конечно, нужны люди знающие и спокойные, умеренные. Русская жизнь второй половины XIX — начала XX века, в которой контрасты обострились до невозможности, разрывалась разного рода противоречиями, приведшими потом к нашим драмам 1917-го и дальнейших годов. Обстановка вообще не способствовала хладнокровности тех, кто ее описывал. Скорее наоборот: люди занимали ту или иную сторону. Как правило, все очень горячо симпатизировали русским революционерам, стараясь не видеть их кровожадности, террора,
Тут интересен еще один вопрос: а кто, собственно говоря, приезжал в Россию? Какие группы иностранцев приезжали и что они писали? Когда мы думаем про иностранцев, первое слово, которое приходит на ум, — «туристы». Спрашивается: а когда они появились в России?
До эпохи Екатерины II, до второй половины XVIII века, туристы в Россию не приезжали, а приезжали люди с профессиональными интересами, которых историки делят на несколько категорий — как правило, на четыре. Во-первых, это были дипломаты, которые стали здесь появляться со времен Ивана III и Василия III, с конца XV — начала XVI века.
Во-вторых, это были разного рода специалисты — например, медики. При многих русских царях лейб-медики или главные медицинские консультанты были англичанами, немцами, вообще — европейцами. И многие из них написали замечательные записки, как, например, Сэмюэл Коллинз Сэмюэл Коллинз (1619–1670) — английский медик, с 1659 по 1666 год был врачом царя Алексея Михайловича, в 1667-м опубликовал сочинение «Нынешнее состояние России, изложенное в письмах к другу значительным лицом, проживавшим при дворе великого царя в Москве на протяжении девяти лет»., который был лейб-медиком при отце Петра Великого Алексее Михайловиче.
Следующая категория — это военные. То есть люди, которые нанимались на русскую службу, чтобы заработать, и, как правило, приносили русской армии много хорошего. Выше всего процент этих наемников был в XVII веке, уже в XVIII веке их число стали ограничивать, а в XIX веке их уже практически не было — были только их потомки, которые укоренились в России. Это была довольно большая группа.
Ну и наконец, уже после эпохи Петра появилось довольно много разного рода гувернеров, гувернанток, воспитателей, учителей языков. Это тоже своего рода иностранные специалисты.
Другое дело туристы, то есть люди, которые приезжают не для того, чтобы денег заработать, а для того, чтобы увидеть страну. Когда наша страна стала входить в умственный горизонт среднеевропейского человека и благодаря чему? Это интересный вопрос. Началось все с эпохи Екатерины II — точнее говоря,
C 1770-х годов постепенно росло число туристов, приезжавших в Россию. Люди, которые едут в путешествие, чтобы развлечься и узнать
К середине XIX века, к отмене крепостного права, сюда постоянно приезжали не только туристы в огромном количестве (среди них был, например, Льюис Кэрролл, очень интересно описавший Россию в своей книжке «Русский дневник» — путевые записки Льюиса Кэрролла о путешествии в Россию в 1867 году.), но также и иностранные корреспонденты. Во второй половине XIX века постоянные корреспонденты в России были уже у всех крупных западноевропейских газет. Сидели они здесь не год, а, как правило, пять, шесть, семь, а то и десять лет. И многие из них — да почти все в той или иной форме — отразили то, что здесь видели, не только в своих репортажах, но и в книгах, которые они написали, вернувшись домой.
Одна из самых замечательных книг, посвященных пореформенной России, тому, что у нас здесь происходило после Великих реформ Александра II, очень мало у нас известна. Это двухтомная «Россия» сэра Дональда Маккензи Уоллеса Дональд Маккензи Уоллес (1841–1919) — шотландский журналист, редактор и чиновник, российский корреспондент The Times.. Чаще всего его называют просто Маккензи Уоллес. Он был корреспондентом британской газеты The Times и провел здесь долгие годы. Кстати говоря, приехал он в Россию не как корреспондент, а с этнографическими целями: ему очень интересно было узнать все, что можно, про осетин, которые только-только вошли в состав Российской империи, и описать их. Но потом он довольно быстро перешел от осетин к России вообще и написал двухтомную книгу — есть и трехтомное ее издание, — которая выдержала невероятное количество переизданий и вышла на всех европейских языках. Единственный европейский язык, на который эта книга не была тогда переведена, — это русский.
И напрасно. То, что он писал про отмену крепостного права и последующие реформы, про те изменения, которые произошли в русской жизни, — очень важно и очень ярко. При этом Маккензи Уоллес — редкий тип иностранца, который стремится, описывая Россию, быть очень осторожным, аккуратным, умеренным. Я не скажу «лояльным»: к царской власти он относился достаточно критически. Но, во всяком случае, он старался идти средним, срединным путем. Редко кто ставил перед собой такие задачи. Но вот Маккензи Уоллес поставил, и ему это, в
Первое издание «России» Уоллеса вышло в 1877 году, когда прошло больше 15 лет после отмены крепостного права. И очень интересно, как он начинает свой рассказ о жизни русской пореформенной деревни и русского пореформенного общества. Он пишет, что процесс перехода от старой России к новой еще продолжается. Пока остается неизвестным, какого рода постоянный порядок в конце концов выработается из этого хаотического брожения. Вспомним знаменитую фразу Толстого: у нас все только переворотилось и укладывается «…Но у нас теперь, когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как уложатся эти условия, есть только один важный вопрос в России» (Лев Толстой. «Анна Каренина». 1877 год).. Совершенно хрестоматийное совпадение для тех, кто работает с россикой, я испытывала это на себе не раз и не два: ты читаешь записки иностранцев о России и вдруг прямо фразами вспоминаешь Радищева, Гоголя, Толстого или
Маккензи Уоллес еще несколько раз приезжал в Россию, делал апдейт своих материалов. Для него было непонятно: эта реформа — она удачная или неудачная? То, как отменили крепостное право, — это к лучшему или к худшему? Вообще, реформа 1861 года, с точки зрения большинства иностранных современников (да и с точки зрения многих русских современников), все-таки была реформой великой, но неудачной. Один из ее авторов Константин Кавелин Константин Кавелин (1818–1885) — историк, юрист, публицист, автор «Записки об освобождении крестьян»., закончив работу в редакционных комиссиях, сказал такую фразу: «Мы принесли России гражданский мир на 500 лет». Но гражданского мира не получилось даже на 50 лет.
Когда Маккензи Уоллес анализировал, почему реформа не получилась и что бы нужно сделать, чтобы получилась, он парадоксальным образом еще в конце
Если вернуться к реформе 1861 года в восприятии Маккензи Уоллеса, то он на нее смотрел как на громадный по своим масштабам, как он писал, социологический опыт, который еще очень далек от завершения. И надо сказать, он был первым, кто пытался проследить и то, как реформа отразилась на дворянстве, и то, как она отразилась на крестьянстве.
Если не зачитывать долгих цитат, которые плохо воспринимаются на слух, а попытаться это сформулировать двумя словами, то нам придется вспомнить знаменитую формулу Некрасова из поэмы «Кому на Руси жить хорошо»: «Порвалась цепь великая, // Порвалась, расскочилася: // Одним концом по барину, // Другим по мужику!..» То есть и дворяне пострадали, и крестьяне пострадали. И у тех и у других была возможность научиться лучше вести хозяйство. Или дворяне могли понять, что они разорились и что дальше такими путями не смогут выбраться. Но у крестьян зачастую даже такой возможности не было.
В частности, Маккензи Уоллес пишет, что крестьянской патриархальной семье приходится очень тяжело в новых условиях —
Но, помимо снижения выкупных платежей, как пишет Уоллес, нужно было организовать обширную систему переселений, чтобы переместить крестьян из европейской России с ее диким малоземельем за Урал, в Сибирь и, как мы бы сейчас сказали, в Южный Казахстан. Строго говоря, это и стало одним из главных направлений столыпинской аграрной реформы, которая начала осуществляться с 1906 года. А за 30 лет до нее об этом писал Маккензи Уоллес и другие вдумчивые иностранные современники.
Ну и конечно, большинство иностранцев, писавших о преобразованиях при Александре II, отмечали, что реформы такого объема и масштаба нельзя начинать, но не завершать. Начавшись с крестьянской реформы и продолжившись земской, судебной, военной, городской, финансовой, реформой просвещения, эти преобразования должны были закончиться тем, что в стране появятся конституция, парламент и политические партии, а также свобода прессы. Но этого не случилось. В этом многие иностранцы и многие русские люди видели одну из главных угроз стабильности жизни страны. Собственно, введение конституции было лозунгом русских либералов, которые говорили, что заложен фундамент, возведены стены, а теперь нужно увенчание здания, то есть нужны конституция и парламент. Но либералы, как ни парадоксально, оказались очень ослаблены в ходе Великих реформ Александра, а усилились два противоположных лагеря — консервативный и революционный.
Мы очень любим сравнивать пореформенную Россию с Японией, в которой в это время шли знаменитые реформы Мэйдзи Эпоха Мэйдзи — период правления императора Муцухито в 1868–1912 годах; эпоха активной модернизации и вестернизации: в это время в Японии открываются университеты, вводится система обязательного начального образования, проводится реформа армии, принимается Конституция.. Но ведь в Японии в 1891 году появилась конституция — пусть плохая, монархическая, но она появилась. Это произошло почти на 15 лет раньше, чем в России В 1906 году Николай II утвердил «Основные государственные законы Российской империи» — первую конституцию России, действовавшую до 1917 года.. А еще в Японии появились первые политические партии. У нас ничего этого не было.
С этой точки зрения и Маккензи Уоллесу в его замечательном двухтомнике, и многим другим представлялось, что чем дольше реформы будут оставаться незавершенными и чем дальше будут откаты от них, тем сложнее будет потом продолжать курс безболезненных преобразований. И, как выяснилось, они были в этом правы.
В начале XX века Россия стала объектом анализа двух очень интересных и совершенно разных англичан. И тот и другой
Бэринг написал несколько книг о России. Первая была посвящена Русско-японской войне, на которой он был военным корреспондентом. А потом была замечательная и, может быть, первая в британской русистике работа о русской литературе, «Вехи русской литературы». Это был первый такой курс русской литературы, который, кстати говоря, был переведен даже на русский язык, и книжка есть в Ленинке.
А Грэм приехал сюда как восторженный славянофил, который выучил русский язык благодаря Достоевскому. Он приехал в Архангельск и в лаптях прошел от Архангельска до Москвы. Не заходя в Петербург, потому что Петербург не русский город и воплощает все то, что он ненавидел в России: Европу, западничество. За свою долгую жизнь Грэм написал более 60 книг о России. И, кстати говоря, как это часто бывает в россике, здесь он почти никому не интересен. Мне известна только одна диссертация, защищенная в нашем далеком северном городе, которая была посвящена Стивену Грэму.
В противоположность Бэрингу, Грэм отстаивал идею России как святой Руси — и, собственно говоря, он был первым из британцев, кто писал об этом. Главная, основополагающая для молодого Грэма книга, вышедшая в 1915 году, называлась «Путь Марфы и путь Марии». Имеется в виду знаменитая евангельская притча о двух сестрах, которая есть в Евангелиях от Луки и от Иоанна и которая как бы символизирует два способа освоения действительности: деятельный путь Марфы и созерцательный путь Марии. Две сестры, которые
Грэм считал, что путь Запада — это путь Марфы: деятельный, бурный, ориентированный на усовершенствование, прогресс. А путь Марии — созерцательный, мистический, путь внутрь, а не вовне — это вот путь святой Руси. Россия представляет собой альтернативу западному рационализму, прагматизму. В общем, это хорошо известные нам неославянофильские идеи.
Очень интересно, что взгляды Грэма в Британии в начале XX века были гораздо более популярны, чем взгляды Бэринга. На момент 1917 года, когда наша святая Русь полетела в тартарары, именно Грэм считался гуру по России. Редкий случай, когда действительность опровергает выводы ученого.
Но Грэм
Сейчас эти идеи скорее востребованы в разного рода духовно-патриотически ориентированных кругах. А вот идеи Бэринга, к сожалению, почти совсем забыты. Между тем очень интересно посмотреть на его книжки — я даже не говорю о «Вехах русской литературы» или его книге о Русско-японской войне. У него была книга 1914 года, название которой можно перевести как «Основы России» (The Mainsprings of Russia). В ней Бэринг писал о русской жизни, ее основных законах, характеристиках русских людей и их способах обращения с действительностью. Мне кажется, что это звучит актуально, хотя было написано сто лет назад. И это заставляет задуматься над нами и нашими особенностями.
Я приведу несколько цитат:
«Россия — это страна, где издержки на жизнь велики и не пропорциональны качеству доставляемых продуктов… где работа — дорогая, плохая и медленная… где гигиенические условия жизни населения очень плохи… где медицинская помощь и приспособления для нее недостаточны».
Повторяю, это о России начала XX века, которая нам иногда представляется чуть ли не раем:
«…где бедные люди — отсталые и невежественные, а средний класс — беспечный и неряшливый… где прогресс намеренно задерживается и подвергается всевозможным препятствиям… страна, управляемая случаем, где все формы администрации произвольны, ненадежны и мешкотны… где взятка — необходимый прием в деловой и административной жизни… страна, отягощенная множеством чиновников, которые в общем ленивы, подкупны и некомпетентны…»
Тут уже хочется начинать плакать. Потому что кажется, что это написано совсем не про 1914-й, а про
А теперь продолжим работать с характеристиками России, которые дает Морис Бэринг:
«Россия — страна, где свобода совести стеснена; страна плохого управления… где есть всякое попустительство и нет закона… где всякий действует, не принимая во внимание соседа… где вы можете делать все что угодно и не можете критиковать ничего».
Подобные парадоксы можно множить. Этот текст Бэринга достаточно известен, он есть в интернете, желающие могут его дочитать до конца и, что называется, насладиться. Все это сам Бэринг называет «необычайной пластичностью» русской жизни. Я приведу еще одну цитату, которая проясняет его термин «пластичность»:
«Противоречивые качества не просто уживаются в русском. Зачастую их проявления сменяют друг друга очень быстро, мгновенно чередуясь… В этом есть нечто судорожное; русский стремительно переходит от одного настроения к другому, от отчаяния к безудержному веселью, от апатии к энергичной деятельности, от смирения к бунту, от возмущения к покорности».
Как следствие этой пластичности, мгновенных переходов и, следовательно, неуправляемости и малой предсказуемости ситуации, Бэринг пишет еще и вот о чем:
«Качество это — источник и силы, и слабости; оно соединяет в себе взаимодополняющие элементы. В чем же состоят сильные, положительные стороны этой всеобъемлющей пластичности? Первая и наиболее важная — это, вероятно, щедрое и горячее человеколюбие. С ним тесно связано, по сути неотделимо от него, христианское милосердие, сострадание к ближнему, которое, безусловно, составляет наиболее подкупающую и привлекательную черту русских. Именно поэтому русские не только терпимы к недостаткам и слабостям других, но и умеют понимать людей, отличающихся от них, заимствовать у них то, что может быть полезным им самим. Еще одно положительное следствие их пластичности: благодаря своей способности применяться к чужим народам, местам, обстоятельствам, ко всему непривычному они прекрасно осваивают новые территории. <…> Теперь о слабости. Я уже упомянул их поверхностную образованность, находящуюся в прямой связи с бюрократическим идеалом всестороннего образования».
Кстати говоря, интересная формулировка — «бюрократический идеал всестороннего образования». Когда меня учили в Московском университете, у нас тоже была ставка на то, что мы должны знать совершенно всё, что у нас выпускают универсальных специалистов. А Бэринг продолжает:
«Но и гуманность русских имеет оборотную сторону: готовность к всепрощению, часто встречающуюся моральную бесхребетность. <…> Еще одна негативная сторона русской пластичности — недостаток дисциплины».
Такой анализ можно найти не у одного Бэринга. С другими коннотациями, с другими смыслами и прилагательными об этом писал и Грэм. Он показывает крайнюю противоречивость русской жизни, противоречивость поведенческих моделей, которая, конечно, в начале XX века очень усилилась и которую иностранцы, конечно, не могли обойти вниманием. Характерно, что все они писали об ощущении, что приближается окончательный момент, окончательный диагноз,
Собственно говоря, об этом и многие русские люди писали. Мы помним известную строчку из Маяковского: «…В терновом венце революций // Грядет шестнадцатый год». Маяковский ошибся только на один год.
В начале XX века иностранцы затронули очень важные темы: о Руси недостаточно европеизированной, ставшей на путь, по которому она не может завершить свое движение до конца, — или, наоборот, о Руси святой, которая являет собой альтернативу Западу и заключает в себе богатства, которых ни у кого, кроме нее, нет. Разговор на эти темы будет продолжаться, когда иностранцы будут анализировать советский эксперимент — приблизительно в тех же рамках и в тех же категориях. Либо как доведение до конца того, что не завершили цари, либо как
В горбачевское время начался новый виток европейской россики — например, вышла знаменитая книжка «Новые русские» Хедрика Смита Хедрик Смит (р. 1933) — американский журналист, корреспондент The New York Times, получивший в 1974 году Пулитцеровскую премию за статьи об СССР., откуда, собственно говоря, и пошел термин. Интересно, что и в этом новом витке все вертится вокруг тех же самых моделей. Либо мы завершаем
Все это говорит о том, что россика и в XX веке продолжает бить в самые болевые точки России и русских. И тем самым для нас, мне кажется, ужасно интересна.
Оставьте ваш e-mail, чтобы получать наши новости