Расшифровка Авантюристы и прожектеры: от Навигацкой школы до Московского университета

Почему в XVIII веке у Российского государства появился интерес к образованию и кто этим воспользовался

Игорь Федюкин, Александр Архангельский*

Александр Архангельский: В этом выпуске мы поговорим о XVIII веке, когда только появлялись первые образовательные проекты, и были они результатом не столько работы государственной машины, сколько личной инициативы — авантюристов, или прожектеров, как их называет в своей книге о школьных реформах XVIII века  И. И. Федюкин. Прожектеры. Политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века. М., 2020. мой первый гость — Игорь Федюкин, директор Центра истории России нового времени НИУ ВШЭ.

Существует массовое распространенное представление о XVIII веке, что это а) точка отсчета для истории образования в России, до — пустыня, и вдруг в пустыне возникает мираж, а потом мираж превращается в нечто плотное и устоявшееся; б) что Петр сам инициировал большинство образовательных реформ, следил внимательно за всем, писал записочки; в) что это военное и морское образование, а, например, цифирные школы  Цифирные (арифметические) школы — государственные начальные общеобразо­ва­тельные школы для мальчиков из всех слоев населения, кроме крестьянства. Существо­вали с 1714 по 1744 год. Петру I не удалось вести обязательное образование для дворян­ства, духовенства и купечества, и ци­фирные школы с 1720-х годов постепенно сливались с другими типами школ — гарнизонными, архиерейскими и горнозаводскими., где давали начатки арифметики и геометрии и готовили (по крайней мере так задумывалось) чиновников для гражданской службы, не пошли. Давайте начнем с опровержения или подтверждения этих представлений.

Игорь Федюкин: Действительно, картина истории образования, которую мы встречаем в учебнике, примерно так это и описывает. Насколько она верна? Во многом, конечно, верна. Если мы посмотрим на XVII век, на эпоху, предше­ствующую Петру, то мы действительно увидим, что привычного нам школь­ного образования мало или почти нет и государство в лице короны практи­чески не интересуется школьными проектами.

Александр Архангельский: Мы понимаем, что и театром государство не интересуется. Но у элит часто так бывает: для масс — нет, а для себя что-нибудь создается. Для себя тоже не создавали?

Игорь Федюкин: Для себя не создавали, и до некоторой степени это нормально, потому что для себя, для правителей, школы были не нужны и не будут нужны еще долго. То, что мы видим на протяжении XVII века, — это в основном внешние игроки — миссионеры, греки, малороссияне, которые стучатся в ворота Кремля и предлагают свои услуги. Как правило, эти предло­жения не встречают особенного интереса. Отчасти потому, что это не очень нужно — готовить пушкарей и офицеров можно и без школы. Отчасти потому, что школьное образование, школьная модель передачи знаний, ассоциируется во многом с латинством  Латинство — термин, принятый в средне­ве­ковой русской литературе для обозначения католицизма. и поэтому само по себе уже подозрительно. Другое дело, что на протяжении XVII, XVIII и во многом даже XIX века суще­ственная часть знаний и навыков передается вне школ и вне государства. В том числе с помощью частных учителей — это миллионы мелких, как бы мы сего­дня назвали, репетиторов, которые чему-то обучают. Именно так и до Петра, и очень долго еще после Петра продолжает получать основное образование подавляющая часть элит и уж тем более не элит.

Александр Архангельский: Но ведь и Петр, если строго говорить, именно так получал свое образование — даже в Европе, где он проходил практику, а не сидел на скамейке, как недоросль или переросток.

Игорь Федюкин: Государь в принципе в школу не ходит. Так будет и в XIX веке. Так будет и у высшей аристократии. И после Петровских реформ в XVIII веке мы не ви­дим представителей Нарышкиных и Трубецких ни в ка­детском корпусе, ни в университете. Учиться у частных учителей более чем достаточно для того, чтобы получить гораздо более качественное образование, чем то, что могут дать государственные школы.

Александр Архангельский: А что становится точкой перехода, моментом переключения тумблера?

Игорь Федюкин: Переключение происходит, конечно. Действительно, что мы видим при Петре — это взрывной рост присутствия государства именно в сфере образо­вания и взрывной рост финансирования разных более или менее формализо­ванных методов обучения. Во многом это связано, конечно, с пред­ставлениями самого Петра, который — и общий стереотип здесь не совсем безоснователен — действительно постоянно пишет: учить, учить, учить ребят. То есть идея, что нужно учить, у него, конечно, есть.

Александр Архангельский: Но в вашей книге «Прожектеры» о школьных реформах в эпоху Петра и Елизаветы вы пишете, что эти петровские записочки, написанные не очень понятным почерком, чаще всего состояли из общих слов.

Игорь Федюкин: Они задают общий импульс, общую рамку, внутри которой многочис­ленные предприниматели от образования, прожектеры, предлагают самые разные проекты и пытаются изобрести формы институционализирован­ного школьного образования, которых зачастую еще нет и в Западной Европе. Там тоже еще не понимают, нужна ли школа, чтобы обучить морского офицера или артиллериста, и как она должна выглядеть. Может быть, вполне доста­точно, чтобы он пришел в полк или на палубу корабля и там научился всему на прак­тике у опытных старших товарищей. Так что формы государственного обуче­ния этим навыкам приходится изобретать. Происходит это действи­тельно во многом без участия Петра, при его максимально абстрактной поддерж­ке, но у него на самом деле просто не было языка, не было понятий­ного аппарата, чтобы подробно говорить о том, как именно учить, чему учить и кто должен этим заниматься.

Александр Архангельский: И тем не менее, хотя отдельные институции появляются еще до Петров­ских реформ, например Славяно-греко-латинская академия  Славяно-греко-латинская академия — первое в России высшее учебное заведение, учрежденное в 1687 году по инициативе поэта Симеона Полоцкого, именно Петр начинает создавать институты системно.

Игорь Федюкин: Его роль в создании — это выбор учителя-мастера. Как именно это обучение должно происходить, Петр, как мне кажется, не очень представляет — мы нигде не находим у него хоть сколько-нибудь развернутых суждений о том, что это должна быть именно бюрократизированная, регла­ментированная школа — с расписанием, с иерархией учителей и учеников. Представление о такой школе постепенно формируется на протяжении нескольких десяти­летий усилиями предпринимателей, которые во многом тянут в разные стороны или пытаются нащупывать пути движения в разные стороны. И, наверное, неправильно пытаться их всех поместить в рамку единого петровского проекта, петровской парадигмы образования. Такой парадигмы, мне кажется, не было — была мозаика очень разнородных проектов.

Александр Архангельский: Давайте поговорим о самых известных. Навигацкая школа.

Игорь Федюкин: Действительно, Навигацкая школа, наверное, самый ранний и самый яркий из таких проектов. Петр в бытность свою в Лондоне нанимает Генри Фарварсона, или, как его называют в документах того времени, Фархвар­сона, и двух его юных ассистентов. Они приезжают в Россию, и на этом интерес государя к ним заканчивается. Как видно по документам, он не пытается их пристроить ни к какому делу. Молодые люди болтаются в Москве, пытаются преподавать частным образом. И то, что Навигацкая школа все-таки откры­вается, то, что они получают в свое распоряжение знаменитую Сухареву башню и довольно приличный по тем временам бюджет (несколько тысяч рублей), — это во многом заслуга Алексея Курбатова, Алешки Курбатова, как он подписы­вается в письмах к Петру, одного из наиболее ярких и известных прибыльщи­ков петровского времени. Этот выходец из боярских холопов начинает предла­гать Петру самые разные проекты — гербовая бумага, бородовой налог и много чего еще. Он берет болтающийся без дела потенциальный проект в свои руки и начинает его продвигать — пристраивает туда своих людей, выбивает бюд­жет. Школа финансируется напрямую из Оружейной палаты, где Курбатов является дьяком. Почему и зачем он продвигает проект школы, хороший вопрос. Наверное, как большая часть прожектеров, с одной стороны, он пыта­ется таким образом продемонстрировать государю свою активность, инициа­тивность, эффективность как менеджера. С другой стороны, он глубоко укоренен в группе еще допетровской интеллигенции и использует этот проект для того, чтобы ее поддержать, пристроить, дать возможность самореализации.

Александр Архангельский: То есть цели как таковой у создания этих институтов нет. Важно, чтобы они были — и они будут сами приобретать свой смысл.

Игорь Федюкин: Да, так и получается. Была ли у Курбатова идейная программа, вопрос хороший и неочевидный. Он замечен был в связях с иезуитами, возможно, даже в какой-то момент перешел в католичество в бытность свою с Шере­метевым в Западной Европе.

Александр Архангельский: Это была довольно распространенная практика. Многие тогда принимали унию, потом из нее уходили  В 1696 году была принята церковная Брест­ская уния об объединении Православной и Католической церквей с подчинением папе римскому с признанием догматов Католиче­ской церкви, но с сохранением православных обрядов..

Игорь Федюкин: Да, многие люди, которые потом играли ключевую роль в истории Церкви, становились иерархами высшего порядка, для того чтобы учиться, принимали унию или даже католицизм. В какой степени такие квазимис­сио­нерские соображения двигали Курбатовым, вопрос открытый. Но, во всяком случае, та среда, к которой он принадлежал, была в целом в большей степени ориентирована на открытость к латинству, интерес к культуре барочного католического Запада. И, возможно, до некоторой степени это тоже было для Курбатова дополнительным мотивом. Что, в принципе, не уникально, потому что в этот период в целом почти все образовательные проекты, которые мы видим, так или иначе уходят корнями в иноконфессиональную среду.

Александр Архангельский: Пиетисты  Пиетизм (от лат. pietas, «благочестие») — протестантское религиозное течение, уделяющее преимущественное внимание практике христианской жизни, личному благочестию, непосредственной связи верующего человека с Богом., иезуиты  Иезуиты — католический монашеский орден, основанный Игнатием Лойолой в 1534 году. Образование было одной из самых важных сфер деятельности для иезуитов., латинствующие  Латинствующие (латинофилы) были ориентированы на католическую Европу и, например, отстаивали необходимость изучения латыни, общеевропейского языка науки., греки. 

Игорь Федюкин: Православные греки, которые чуть ранее пытаются использовать Москву как базу для того, чтобы готовить кадры, издавать литературу для отстаивания своей веры у себя на родине в Греции.

Александр Архангельский: То есть у разных групп существуют свои интересы, а личный интерес движет институтами. Петр обозначает рамку, в которой этот личный интерес может быть реализован. Его главная политическая заслуга в создании образовательной системы — он дал шанс системе появиться благодаря личному интересу прожектера. Среди прожектеров были, насколько я понимаю, совер­шенно разные люди. Не знаю, можно ли употребить слово «жулики», но когда я в вашей книге читаю про Жозефа де Сент-Илера, создателя Морской акаде­мии, генерала российской службы, который на самом деле не только не имел баронского титула, но даже и звался не Сент-Илером и у которого не было никаких особых познаний ни в области образования, ни в области военно-морского дела, у меня слово «жулик» крутится на языке.

Игорь Федюкин: С жуликами не так все просто…

Александр Архангельский: Сент-Илер, который выдает себя за барона, — он кто?

Игорь Федюкин: Он авантюрист, чья авантюра не удалась. Был ли он в боль­шей степени жуликом, чем Лефорт  Франц Яковлевич Лефорт (1655-1699) — государственный и военный деятель, ближайший помощник и советник царя Петра I. Родился в Женеве. или недоучившийся студент Остерман  Генрих Иоганн Фридрих (Андрей Иванович) Остерман (1686–1747) — сподвижник Петра I, родился в Вестфалии., который приехал в Россию, стал руководителем внешней политики империи и очень много сделал для ее утверждения как великой державы, вопрос, мне кажется, открытый. И если бы тот же Сент-Илер не переругался с местными визави, если бы он был чуть менее конфликтным и чуть более искусным в выстраивании внутриэлитных коалиций, может быть, мы бы его помнили сейчас как выдающегося реформатора образования. Да, прошлое у него было сомнительное, но у кого оно только не было сомнитель­ным в то время. Чем Алексашка Меншиков лучше? Тоже сомнительное прошлое, но тем не менее памятники стоят.

Вы совершенно правы, что огромная заслуга Петра в том, что он не столь­ко сам придумал эти проекты, сколько снял барьеры для их реали­зации. Ключевым барьером на предыдущем этапе была Православная церковь. Уходит идея, что преподавание на иностранных языках, изучение иноземных наук может быть потенциально опасно, что это еретическое дело. Церковь, по сути, теряет тот монопольный контроль за обучением, на который она претендовала раньше. И, соответственно, получают возможность выступать на образовательном поле самые разные предприниматели — от действительно авантюристов высокого полета до массы учителей самого базового уровня, которые используют появляющийся спрос среди элиты на иностранные языки, на математику, чтобы зарабатывать деньги.

Александр Архангельский: Получается, происходит ползучая институциализация.

Игорь Федюкин: Несомненно. Отчасти она, конечно, связана с тем, что по мере того, как государство растет, казна все больше тратит денег на обучение, неизбежно встает вопрос о контроле и упорядочивании. Постепенно изобретаются соответствующие формы — с введением списков, с регулярной проверкой знаний, с регламентацией, за сколько месяцев надо выучить тот или иной предмет, а если кто-то не выучил, то это неэффективное расходование бюджетных средств, надо принимать меры…

Александр Архангельский: И тогда появляется школьный комиссар.

Игорь Федюкин: Конечно. Который должен за всем следить, в том числе за тем, как тратится государева копеечка.

Александр Архангельский: Учреждения растут: от крошечных — к серьезным, от серьезных — к совсем крупным. И это продолжается и после Петра. Появля­ется Шляхетский сухопутный кадетский корпус. К этому моменту, получается, уже был опыт создания учебных заведений? 

1 / 5

Кадет в конном уборе. 1732–1742 годыМузей истории российского кадетства

2 / 5

Гренадер и фузилер. 1732–1742 годыМузей истории российского кадетства

3 / 5

Кадет. 1767–1796 годы Музей истории российского кадетства

4 / 5

Кадет в летней форме. 1767–1786 годыМузей истории Российского кадетства

5 / 5

Кадеты в повседневной и парадной форме. 1767–1786 годыМузей истории российского кадетства

Игорь Федюкин: Корпус появляется в 1731 году, и он интересен и уникален во многих отношениях. Но, наверное, самое главное для нашей темы — это то, что, в отличие от петровских школ, куда (особенно к концу петровского царствования) зачастую определяли учиться принудительно, здесь изначально принципиально делается упор на тех, кто сам хочет учиться. И, как это ни уди­вительно для многих скептиков, оказывается, что можно набрать несколько сотен молодых дворян, которые не хотят служить в армии и готовы учиться. И которые предпочитают таким образом делать карьеру. Это совсем не оче­видная вещь для того времени.

Александр Архангельский: Но все-таки аудитория пока узкая.

Игорь Федюкин: Новый проект, как всегда это бывает, завоевывает опре­де­ленную репутацию и становится привлекательным в глазах дворянства лишь со временем.

Александр Архангельский: Хотя здание отдают роскошное  Меншиковский дворец на Васильевском острове.. И этот симво­лический жест указывает на значимость проекта для власти.

Игорь Федюкин: Власть вполне осознанно — это проговаривается — рассма­тривает проект как инструмент для создания истинного шляхетства  Шляхетство — историческое название дворянства, употреблявшееся в России в первой половине XVIII века.. 

Александр Архангельский: То есть ставится задача не только и не столько образовательная, сколько социальная, идеологическая и символическая.

Игорь Федюкин: Уже сама фраза — истинное шляхетство — очень характерна, по­тому что, если есть истинное шляхетство, значит, есть и какое-то неистинное.

Александр Архангельский: И пропуском в истинное шляхетство становится образование, полученное в конкретном месте от конкретных учителей.

Игорь Федюкин: И усвоение в том числе определенных поведенческих навыков и установок…

Александр Архангельский: И собачек нужно было перевоспитывать, которые жили в комнатах вместе со студентами, и со слугами что-то делать — мемуарист рассказывает, что отдельной проблемой были крепостные слуги, которые спали на полу, гото­вили, обстирывали, и крали, и нечистоту наводили. «Иные паче ходят весьма просто одеты, что страшно и смотреть». 

Игорь Федюкин: А как молодому барину без собачки и без крепостного слуги? Он же как приехал от матушки из поместья, так и живет. С одной стороны, существует идеализированное дисциплинарное видение — мы этих юношей построим, регламентируем, они у нас будут ходить строем и на молитву, и в трапезную, у нас будет и сервировка стола правильная, и скатерть будем менять три раза в неделю, и газеты будем им иноземные читать за обедом, чтобы они не бол­тали, а слушали о делах европейских и думали, как им импе­рией в будущем управлять. С другой стороны, понятно, что реальность очень далека от этого идеала. Тем не менее вырабатывается набор инструментов для воспитания, и впервые в России в таком масштабе реализуется попытка поме­стить учеников в замкнутое пространство с полным контролем за их распо­рядком дня.

Александр Архангельский: То, что вы описываете, — это скорее формиро­вание личности, а не систе­ма­тическое выстраивание знаний. Появляется ли система в самом образо­вании? Учреждаются какие-то регламенты — что учить, зачем учить — или она появляется как раз в воспитании?

Игорь Федюкин: В этом смысле система сводится лишь к набору предметов, который они могут изучать. Характерная примета того времени — не суще­ствует стандарти­зированного набора знаний, которые надо получить. Ученики движутся по ин­ди­видуальным траекториям: изучил арифметику — переходишь к геометрии, изучил геометрию — переходишь к тригонометрии. Из предметов, которые есть у всех, — верховая езда, танцы, какой-то объем математики, иностранные языки, которые изучают еще и потому, что без иностранных языков невоз­можно в то время достичь хоть сколько-нибудь продвинутого уровня в некото­рых предметах. Но дальше зависит от того, насколько каждый из учеников иностранный язык осваивает, что тоже очень индивидуально, — единицы доходят до таких вершин как история, география.

Александр Архангельский: И всегда находится кто-то, у кого есть личный интерес в том, чтобы образовательно-воспитательный проект развивался. Для кадетского корпуса это Миних  Бурхард Кристоф (Христофор Антонович) Миних (1683-1767) — российский генерал-фельдмаршал., который не только занимался строи­тельством Петербурга и реформированием русской армии, но и представил Анне Иоанновне идею корпуса и стал его директором. А для Московского университета — Шувалов.

Игорь Федюкин: Я бы даже вспомнил двух Шуваловых. Ивана Ивановича, знаменитого основателя Московского университета, и его двоюродного брата графа Петра Шувалова, который сыграл важную роль в реформировании артил­лерийского и инженерного образования. И, конечно, для обоих Шуваловых образова­тельные проекты были частью придворной стратегии.

Александр Архангельский: Но все-таки Шуваловы инкорпорированы в элиты. И, видимо, это означает, что сам статус учебных заведений уже повысился. Раньше получить в управление учебное заведение было свидетельством милости государя — вот твой прожект, я тебе позволяю, ты можешь на этом что-то заработать, а может, укрепить свои позиции. А здесь начинается внутриэлитная борьба, потому что принадлежность к реформированию образования и науки — это уже символ государственного статуса. И мне кажется, это колоссальный шаг вперед за полвека.

Игорь Федюкин: Характерно, что на смену Миниху в кадетском корпусе приходит муж правительницы Анны Леопольдовны, за ним — князь Репнин, потом князь Юсупов, и в итоге к 1760 году во главе кадетского корпуса стоит наследник престола Петр Федорович. Так повышается уровень престижности института. Так что участие Шуваловых в прожектировании учебных заведений и в их развитии тоже не случайно. Наверное, Иван Ивано­вич Шувалов — первый, кто видит в образовании не разрозненные учебные заведения, которым покровительствуют разные вельможи, а некую сферу, административную нишу. Он намечает отдельную отрасль государ­ствен­ного управления и попе­че­ния. И, опять же, наверное, это можно объяснять особен­ностями его самопо­зиционирования при дворе: вместо того чтобы пытаться для себя, как для фаворита, отвоевать какую-то нишу у других влиятельных игроков, Шувалов выстраи­вает вроде бы из ничего, из небольших бесхозных фрагментов отдельную новую сферу, где он может быть первым лицом, которое разгова­ривает напрямую с государыней и транслирует ее волю.

Александр Архангельский: Завершая эту часть подкаста, я хотел бы вас спросить, можно ли, предельно схематизируя, описать XVIII век в русской образовательной сфере примерно так: стихийная, интуитивная политическая воля Петра, который скорее угадывает направление пути, чем понимает, куда дело движется, порождает игру заинтересованных лиц, а эта игра заинтере­сованных лиц порождает институты. Эти институты прежде всего связаны с армией и флотом, но затем из них прорастают и светские гражданские учебные заведения, такие как Московский университет. В конечном счете начинается систематизация, и остается сделать следующий шаг, чтобы этот ставший уже государственным институт развивался в бюрократической логике, соединенной с логикой идеологической.

Игорь Федюкин: Я бы только добавил, что параллельно с теми процессами, которые вы описываете, происходит еще и укоренение формирующихся институтов в элитной среде. Появляется социальный слой, который заинте­ресован в том, чтобы эти институты использовать, и который, собственно, этим спросом и придает им жизнь.

Александр Архангельский: То есть от прожектеров, которые предлагают замысел, к спросу, который вызывает к жизни образовательное предложение.

Игорь Федюкин: Совершенно верно.