Дресс-код советского физика-ядерщика (в 110 фотографиях)

Белый халат и чепчик 

Как спецодежда атомщиков стала символом принадлежности к цеху

В СССР, где производили рабочие халаты трех цветов (белого, синего и чер­ного), атомщикам достался белый. Образ оператора в белом халате, располо­жившегося в удобном кресле за пультом управления, прочно вписан в коллек­тивное воображение эпохи НТР  Научно-техническая революция (НТР), нача­ло которой в СССР датируют 1950–60-ми го­дами, знаменует такой период в истории современности, когда наука и техника распо­знаются в качестве главного фактора разви­тия общества и средства решения социаль­ных, экономических, политических проблем.. Это с него начинается институтская история в «Девяти днях одного года»  «Девять дней одного года» — художествен­ный фильм Михаила Ромма, один из ключе­вых советских фильмов 1960-х годов. Глав­ные герои — молодые ученые, сотрудники научно-исследовательского ядерного института.. 

Белый халат соотносится с чистыми, даже стерильными условиями работы на чувствительном, высокотехнологичном оборудовании. Ничего лишнего. Скажем, в здание исследовательского реактора запрещалось вносить ручку или очки без регистрации в специальном журнале. Это не означает, что никто никогда не ронял связку ключей в реактор. Роняли. А потом вынимали всем институтом. 

Выбор в пользу белого хлопка — это еще и решение проблемы индивидуальной защиты от вредных условий производства и воздействия радиоактивных веществ. В 1957 году журнал «Атомная энергия» писал, что плотная белая хлопчатобумажная ткань с атласным плетением отстирывается от радиоак­тивных загрязнений значительно лучше, чем цветная. Работали не только с хлопком, но и с лавсаном белого цвета, поскольку синтетические ткани было легко дезактивировать — то есть очистить от радиоактивных веществ. 

Работники отрасли носили не только халаты, но и куртки (робы), брюки, комбинезоны и полукомбинезоны, спецбелье, всевозможные фартуки из плас­тиката. А когда ремонтировали оборудование в зонах с высокой радиоактив­ностью, надевали пневмокостюмы — комбинезоны из ПВХ-пленки, допол­ненные шлемом из оргстекла и шлангом для подачи воздуха. Их произ­водство началось в 1953 году с первой отечественной модели ЛГ-1. И все-таки образцом профодежды атомщиков стал не пневмокостюм, а халат. Когда выпускников ремесленных училищ зазывали на предприятия атомной отрасли, то обещали, что работать им предстоит «в белых халатиках». «И в туфельках», — добавляли для выпускниц. В реальности все было сложнее и разнообразнее.

В белых одеждах работали научные сотрудники в лабораториях или инженеры и техники в реакторных залах. У начальства из-под халата могла выглядывать рубашка, а то и костюм с галстуком. Кто-то из инженеров носил белые куртки на голое тело. Тогда как рабочие, обслуживающие оборудование и осуще­ствляющие его ремонт, облачались в черные робы. Слишком грязной была их работа. На профессиональном жаргоне атомщиков «грязь» означает «радио­активное загрязнение», но на этот раз речь идет о старой доброй грязи века машин. И как минимум однажды белые халаты сотрудников ЦЗЛ — централь­ной заводской лаборатории — все-таки заменили на синие, техниче­ские. В конце 1970-х на советское режимное предприятие атомной отрасли для наладки оборудования приехали японские специалисты. Чтобы замаскировать стратегический характер объекта, вооруженных солдат у дверей переодели в форму вневедомственной охраны. Чтобы скрыть высокотехнологичный характер производства и наличие большой аналитической службы, лаборантов, техников, инженеров-радиохимиков переодели в синее.

Туфельки можно было носить в административном корпусе и в «чистых» лабораториях. Все, кто так или иначе соприкасался с ядерными материа­лами, должны были переобуваться в чуни, галоши или бахилы из спецрези­ны — обувь, легко подлежащую дезактивации. Разве что кто-то из военпредов  Военпреды — представители Министерства обороны, советского военного ведомства, занимающиеся приемкой продукции на предприятиях советского военно-промышленного комплекса. У атомщиков военпреды принимали бомбы, ядерные субмарины, ядерно-энергетические установки для космоса и т. д. позже призна­вался, что не хотел выглядеть комично в галифе и белых тапочках. А потому не снимал сапог, каждый раз отмывая их от «грязи». Да Игорь Васильевич Курчатов  Игорь Васильевич Курчатов (1903–1960) — физик, научный руководитель урановой проблемы в СССР. обходил цеха и лаборатории в хромовых сапогах и наброшенном на плечи халате. Как главврач.

Белыми — вне зависимости от характера выполняемых работ и места в иерар­хии производства — оставались чепчики. Так атомщики называют маленькие хлопчатобумажные шапочки типа берета. Судя по производствен­ным сним­кам, часть из которых делали для досок почета в отделах и лабораториях, не все головные уборы были маленькими шапочками, аккуратно подогнан­ными по форме головы. Некоторые напоминали колпаки и даже папские тиары. И все же важнее размера и формы чепчиков оказывается манера их носить. Надвинут ли чепчик на лоб, заломлен набекрень или лихо сдвинут на заты­лок — эта манера выдает повадку атомщика: вызов, дерзость, нахаль­ство и готовность рискнуть. Опытный взгляд отличит атомщика от врача, повара или даже программиста именно по тому, как надет чепчик.

Шеклтоны и ковбойка 

Зачем физики ходили в горы и что брали с собой

О том, что советский физик-теоретик брал с собой для восхождения на Памир в конце 1950-х — начале 1960-х годов, можно узнать из списка, сохранившегося в семейном архиве Льва Усачева: 

«Туристическое и альпинистское снаряжение: палатку, два рюкзака, вкладыш, спальник, поролон, ледоруб, ледовый крюк, скальные крючья, кошки. Документы. 
     „Мелочи и ремонт“: мазь для обуви, свечи, проволоку, шпагат, тесьму для шнурков, резинку для трусов, нитки-иголки, цветную ленту для маркировки вещей.
     Питание: кружку, ложку, миску, нож, чернослив, сухой спирт. Туалетную аптечку: бритву, мыло, полотенце, ножницы, „Нивею“  Речь идет о креме Niveja латвийского концерна «Дзинтарс»., вазелин, бинт, мозольный пластырь, анальгин, носовые платки.
     Тару: перкалевый мешок, капроновый мешок (2 шт.), нейлоновый мешок (2 шт.), колбасу (тубус для хранения мелких вещей).
     Одежду: штормовой костюм, анорак, штормовку, рукавицы (кожа­ные, брезентовые, шерстяные), подтяжки, пуховые брюки, ботинки вибрамы, стельки, кеды или тапочки, пуховую куртку, шеклтоны, трубку, очки темные, футляр для очков, ковбойку (2 шт.), лечебное белье, шерстяной тренировочный костюм, шерстяные брюки, лечебные кальсоны (2 шт.), шорты, шерстяные плавки, шерстяную майку, шер­стяной жилет, свитер (2 шт.), трусы (2 шт.), носки простые (3 пары), шарф, шерстяную шапку, сванку, носки шерстяные (6 пар), косынку.
     Берутся в последний момент: очки, часы, авоська, ключи».

Предметы гардероба составляют добрую половину этого списка. Среди понят­ных вещей из брезента и шерсти встречается спецодежда из пуха. Не исклю­чено, что она привезена из первых заграничных командировок. Ведь ко вре­мени восхождения за плечами у составителя списка уже Женева, Париж, Вена. Вибрамы — это тяжелые туристические ботинки из кожзама производ­ства Московской фабрики спортивной обуви. Для того чтобы они не промокали и держали воду, их натирали свечкой и нагревали в духовке. Пока не появились горные ботинки с резиновыми или полиуретановыми протекторами, на по­дошвы ставили зубчатые металлические набойки — трикони, названные так в честь швейцарской фирмы, производившей их с начала ХХ века. Тему обуви для восхождений продолжают шеклтоны, название которых восходит к име­ни британского путешественника Эрнеста Шеклтона  Эрнест Шеклтон (1874–1922) — англо-ирландский исследователь Антарктики.. В этих не то сапогах, не то валенках с двойной кожаной подошвой, как говорят, покоряли Эверест. Внутри шеклтонов — мех, снаружи — брезент. Легкие и теплые. К подошве цепляются кошки. Такую обувь могли изготовить самостоятельно по схеме, перерисованной из иностранного пособия, или привезти готовую пару из-за рубежа. 

Покончив с альпинистским обмундированием, скажем пару слов о ковбойке. Эта рубашка свободного кроя с кокеткой и погончиками изготавливалась из шотландки, вольно отсылала к стилистике вестернов и была исключительно популярна в 1950-е. На черно-белых фото из архива физиков — в городских сценах, во время велопробегов, на пикниках и, конечно, в пеших и горных походах — мужские и (значительно реже) женские рубашки в контрастную клетку мелькают регулярно.

Что касается шортов, то они были не самой привычной для советского муж­чины летней одеждой. По воспоминаниям физиков, те, кто бывал в альплаге­рях на Кавказе, — а составитель списка начал бывать там регулярно с конца 1940-х еще в качестве студента физфака МГУ — переняли привычку носить шорты у альпинистов из ГДР. Так или иначе, на фотографиях из леген­дарного «Алибека»  «Алибек» — альпинистский лагерь в Карачаево-Черкесии. Открыт в 1936 году, до 1946 года назывался «Наука». с середины 1950-х можно обнаружить целые группы, готовые к восхождению: с рюкзаками, ледорубами и в шортах. Говоря о сванке, сложно сказать наверняка, о каком именно головном уборе идет речь в списке: о ма­лень­кой круглой шапке из войлока, украшенной тесьмой, или о войлочной шляпе с мягкими большими полями, которую в те годы охотно использовали горные туристы для защиты от солнца, холода и ветра. Сванкой называли оба варианта. Наконец, косынка, замыкающая список. Ее повязывали и на шею (на ковбойский манер), и на голову (как бандану). 

Почему теоретики столь настойчиво рвались в горы? В книжках про больших физиков и заядлых альпинистов — например, академиков Тамма  Игорь Евгеньевич Тамм (1895–1971) — советский физик-теоретик, лауреат Нобелевской премии по физике 1958 года. или Бло­хинцева  Дмитрий Иванович Блохинцев (1907–1979) — советский физик-ядерщик, член-корреспон­дент АН СССР. — пишут, что их вели «мужество, энергия и страстность» или же «поиск неизведанных путей в науке». Вывод, к которому приходит академик Арци­мович  Лев Андреевич Арцимович (1909–1973) — советский физик, специалист по атомной и ядерной физике, академик АН СССР., точнее и поэтичнее: и мастерство альпиниста, и меру таланта физика следует оценивать по сложности восхождения.

Наш герой был студентом Блохинцева и именно под его влиянием приобщился к альпинизму. Облазил весь Кавказ. Работал инструктором и спасателем. Как-то раз опоздал из отпуска, потому что участвовал в спасательной опера­ции — в семейном архиве хранится справка, объясняющая работодателю всю уважительность причины опоздания. Был на Памире. Терял друзей. Тоже физиков-теоретиков. Сам падал в трещину. Выжил. Создал альпсекцию на секретном Объекте «В». Не только для теоретиков. Кто-то из людей, запечатленных на фотографиях в этой главе — в ковбойках и сванках; в бре­зентовых комбинезонах, полученных в альплагере в качестве альпинистской униформы, и вибрамах; с кошками и ледорубами, — вдохновлен им. 

Светлый плащ и ватник

Как остаться ученым даже на колхозном поле 

Элегантный молодой человек в роговых очках, светлом полуприталенном плаще с приподнятым воротником и летней широкополой шляпе с темной лентой, явно косящий под Хамфри Богарта, держит под руку товарища в клетчатой бандане и ватнике. Мужчины средних лет в залихватски залом­ленных фетровых шляпах позируют на камеру. Тот, что одет в куртку с на–кладными карманами, держит в руке тару — плетеную корзину. Тот, что экстра­вагантно сочетает фетр с «наиболее распространенной и универсальной спецовочной теплой одеждой»  С. Обручев. Справочник путешественника и краеведа. М., 1949., держит руки в карманах. Рядом с коллегой в темных шароварах (свободных сатиновых штанах, собранных внизу на резин­ку), трикотажной майке на пуговицах и высоких производственных перчатках замер Ален Делон с помятым цинковым ведром. На нем светлый гольф, дву­бортный пиджак с заостренными лацканами и мягкие широкие брюки. Это советские физики на уборке картофеля. Не переодеваясь и не перевоплощаясь в тружеников полей, создавая комические контрасты с людьми в технической одежде, неко­торые из них даже на поле остаются представителями одной из самых прес­тиж­ных профессий в СССР 1950–60-х годов. 

Так мобилизованные научно-технические работники помогали деревне, выпол­няя волю партии. Сначала они работали в подсобном хозяйстве, организован­ном для снабжения института молочными продуктами и овощами. Туда ехали без ночевки в открытых полуторках  Полуторкой называли советский грузовой автомобиль ГАЗ-АА. — кто-то поднимал ворот бывалой фрон­товой шинели, а кто-то затягивал грубый шерстяной платок. Обедали в склад­чину, постелив на траве газеты. 

Масштаб и оснащение колхозных работ менялись со временем. На смену подсобному хозяйству 1950-х в начале 1970-х приходит подшефный колхоз. А то и целый район. В крупном НИИ — а ядерные институты были крупны­ми — свои подшефные имелись у каждого сектора. На смену полуторке приходит автобус. Физики вспоминают, что только на бензин они тратили сотни тысяч из бюджета института. На смену ватникам, шинелям и щеголь­ским нарядам приходят импортные стеганые куртки, ветровки, спортивные костюмы. Летом — цветные платья, косынки, майки. Теперь уже никто не вы­глядит на поле или сенокосе интеллектуалом-инопланетянином, сошедшим с иностранного киноэкрана. Выработалась и привычка, и повадка. Больше не было нужды трапезничать на земле: институт выстроил стацио­нарную базу для своих сотрудников, направляемых в колхоз на несколько недель, а то и ме­сяц — помощь приходится оказывать с ранней весны до поздней осени. Теперь полевые работы включены в плановые показатели НИИ наряду с показателями основной деятельности, которой все больше мешает колхоз. По мере укрепле­ния застоя за их выполнение все строже спрашивают в горкоме. Сотрудники институтов строили коровники, ремон­тировали технику, опрыскивали посадки ядохимикатами (и тогда использовали респиратор «Лепесток», бывший в ходу у атомщиков), косили сено, сажали, пололи, убирали. Не только картошку, но и капусту, кукурузу, турнепс. И не только физики. На картошку отправляли школьников, студентов, врачей, учителей, инженеров и прочих представителей городской интеллиген­ции. Но именно образ ученого на картошке стал симво­лом иррациональной смычки города с деревней в эпоху развитого социализма.

Владимир Высоцкий, часто выступавший в наукоградах, со знанием дела пел:

Высказанное бардом предположение, что «гамма-излучение денек повреме­нит», хорошо рифмовалось с тревогой, высказанной завлабом на ученом совете в Институте медицинской радиологии в 1969 году. Он предложил не заказывать короткоживущие изотопы летом: их привезут, а все в колхозе, они и распадутся.

Галстук-боло и мягкая шляпа

В чем физики ходили на демонстрации

Кажется, что Первомай и Октябрь — это символические константы советской цивилизации, обеспечивающие ее ритуальное воспроизводство. И что они были всегда — с перерывом разве что на войну и оккупацию. Однако на се­кретных объектах, созданных для реализации атомного проекта, демон­страций не было целых десять лет — с момента возникновения до середины 1950-х. Праздничные шествия трудовых коллективов вошли в жизнь советских атомщиков после того, как эти объекты трансформировались из секретных поселений в города или же окончательно превратились в закрытые админи­стративно-территориальные образования. 

Серия снимков, сделанных в городе ученых-атомщиков в 1950–70-е годы, — это витрина официальных ритуалов и историческая галерея праздничной одежды физиков. Но интересны они не только этим. По первомайским фотографиям из Обнинска мы можем отследить, как менялась степень видимости секретной отрасли, все более активно заявляющего о себе мирного атома и труда средмашевцев. 

И когда в июне 1954 года на территории секретной Лаборатории «В»  Лаборатория «В» — секретное научно-исследовательское учреждение атомного проекта, преобразованное в 1960-е в ФЭИ. Объект «В», на территории которого она размещалась, в 1956 году стал Обнинском. пустили Первую в мире АЭС, и когда весной 1955 года туда приехали первые ядерные интуристы, праздничных демонстраций на Объекте еще не было. А потреб­ность в демонстрации достижений советского мирного атома уже была. На здании и памятной серии почтовых марок значилось «Атомная станция АН СССР». Это была неправда. И станция, и Лаборатория, и поселение при ней принадлежали Министерству среднего машиностроения. После того как в 1956 году Объект стал Обнинском, колючую проволоку вокруг поселения сняли и лагерь заключенных, работавших на строительстве, ликвидировали, а Соловьев начал фотографировать на улицах города, традиция маскировки, молчания и использования ложных имен сохранялась еще долгие годы. На празднике мира и труда физики демонстрировали себя под вывеской «Мехзавод». А для того, чтобы написать на транспаранте полное и настоящее название своего института или украсить колонну движущимся муляжом своей продукции — реактора нового поколения, — понадобились десятилетия.

Ноябрьская демонстрация 1957 года 

Транспаранты к 40-й годовщине Октября закреплены на административном здании. Колонны не видно. На снимках — трибуна и люди, небольшими группками стекающиеся к площади перед институтом. Мужчины в темных двубортных драповых пальто, скроенных на один манер. Физики в мягких шляпах. Инженеры — в кепках. Руки без перчаток держат в карманах или за пазухой. Женщины в фигурных шляпках и перчатках. Широкие рукава пальто, явно сшитого на заказ, оторочены натуральным мехом. В руках дам ни шариков, ни портретов, а клатч был бы куда более уместен в театре, чем на демонстрации.

Первомайская демонстрация 1958 года

В голове колонны восьмилетней школы  В 1954 году закон «Об укреплении связи школы с жизнью и о дальнейшем развитии системы народного образования в СССР» ввел восьмилетнюю общеобразовательную школу вместо семилетней. несут знамена и гигантский ком­сомольский значок. Мальчики в фуражках и форменных пальто несколько вразнобой держат голубей, готовясь их выпустить. Кажется, только пестрая малышня, размахивающая большими белыми птицами из бумаги, держится весело и органично. В эти годы праздничные репортажи в городской газете на всякий случай ограничиваются описанием шествия школьников и строи­телей, как будто больше никого в городе нет. Тогда как на фотографиях из архива Соловьева все же можно разглядеть колонну без опознавательных знаков, возглавляемую суровой тройкой в тех самых пальто и шляпах. В цен­тре — директор Объекта в светлом. Позади — четыре знаменосца. Следом несут Ленина, украшенного цветами. И уже за ним движется трудовой кол­лек­тив — по отделам. Кое-где шагают в шеренгах и в ногу. Дамы демонстрируют разно­образие вырезов пальто. Кто-то неумело несет транспарант. Кто-то держит коллегу под руку. Молодой отец катит коляску. ИТР  ИТР — инженерно-технический работник. в подпоясанном плаще позирует с шариками и голубем мира на палке. На редкой фотографии из го­родского музея можно увидеть надпись на борту полуторки — «Мехзавод», условное наименование секретной физической лаборатории.

Первомайская демонстрация 1959 года

Колонна идет по центральной улице. Много нарядных зрителей с детьми. Костюмированный пляс под гармошку. Косоворотки, импровизированные кокошники. А кто-то пляшет в чепчике, нацепив поверх лабораторного халата цветной фартук. На площади перед Дворцом культуры тоже танцы. Формально на Объекте больше мужчин, но на этой импровизированной танцплощадке преобладают женщины, вальсирующие друг с дружкой. Платки — грубые шерстяные в клетку, пуховые, штапельные с набивным рисунком. Дамские шляпки. Изредка — беретки. Мужчины, которые почему-то чаще не смотрят на своих партнерш, в кепках, кое-где мелькает редкая шляпа. Социальную стратификацию на Объекте можно охарактеризовать с помощью головных уборов. Шляпы и кепки, дамские шляпки и платки. Люди науки и техники, умственного и физического труда, города и деревни. В книге «Обратный отсчет», посвященной истории Обнинска, Нонна Черных рассказы­вает, что девушки из окрестных деревень стремились попасть на танцы «к научникам», конкурируя за кавалеров. Особенно тех, что в форме. А мест­ные девушки потихоньку вытесняли деревенских с площадки. Кстати, где-то на границе движения без дела застыл статный офицер.

Первомайская демонстрация начала 1960-х годов

Много цветов и улыбок. Вместо вождей несут большой портрет Гагарина. Мужчины и женщины все чаще без головных уборов. Хрупкая девушка кинош­ного облика в легкой газовой косынке. Молодой человек в светлом свободном плаще и галстуке-боло, шнурке с зажимом, — такие ковбойские галстуки были популярны в СССР 1960-х на волне интереса к Америке. В Об­нинск его мог привезти из-за границы какой-нибудь физик — или из Москвы кто-то из участ­ников Международного фестиваля молодежи и студентов 1957 года. Возле ДК снова танцуют под военный духовой оркестр. Дамы в перчатках, но без головных уборов. И теперь это отсутствие однозначно выглядит знаком эпохи. 

Первомайская демонстрация середины 1960-х годов

Почти летний Первомай. Мужчины в светлых рубашках с закатанными рука­вами. Женщины в костюмах и светлых платьях с юбкой-трапецией по колено. Кое-где видны рукава-фонарики. Сложное костюмированное шествие. Дви­жет­ся самоходная установка с серпом и молотом, украшенная лентами. Едет мото­цикл, над которым закреплена конструкция для спортивной пирамиды: сразу пять девочек-подростков создают фигурные композиции с мячами. Идут юноши в одинаковых темных спортивных костюмах с разноцветными флагами. Выделяется группа в национальных костюмах союзных республик. Несут и ве­зут не только вечные лозунги про мир, труд, равенство и братство, но и надпи­си на злобу дня. От жителей молодого города: «Коммунизм — это молодость мира». От ученых: «Поможем совхозу вырастить урожай». От озеленителей: «Украсим город цветами! Сделаем город красивым». От юных техников: «Мы за смекалку, выдумку, дело!» Очень в духе города институтов, где в эти годы не только занимаются наукой, но и играют в КВН. 

Первомайская демонстрация начала 1970-х годов

Холодный Первомай. Мужчины в меховых шапках: кролик, каракуль, пыжик. Пара человек с повязками на рукавах — дежурные по колонне или дружинники. Среди пальто и курток из кожи или болоньи виднеется женская дубленка. Зим­няя одежда из овчины, выделанная мехом внутрь, — предел мечтаний человека эпохи позднего социализма и остродефицитный товар. Цигейковые пальто  Цигейковыми пальто называли дубленки. В СССР они поступали из Болгарии, Румы­нии, Монголии, очень редко — из Кана­ды и Италии. привозят из-за границы или покупают в комиссионках. У физиков такая воз­мож­ность была. А вот еще яркий типаж. Представительный, акку­мули­рующий власть демонстрант в дымчатых очках, шляпе и пижонском пальто с отрезной кокеткой и погончиками запросто мог бы представлять СССР где-нибудь в МАГАТЭ  Международное агентство по атомной энергии.. 

Первомайская демонстрация середины 1970-х годов

Несут портрет Андропова. Парад хорошо сшитых и ладно сидящих по фигуре мужских пиджаков. Есть даже блейзеры. У участницы демонстрации прическа с начесом. Молодой человек с длинными волосами. Женщина в кримпленовом пальто. Общее впечатление не складывается, а настроение ускользает. 1970-е в целом ускользают из коллективной памяти атомщиков: героическое прошлое позади, а Чернобыль, кризис технооптимизма и коллапс социалистической экономики — впереди. 

Первомайская демонстрация конца 1970-х годов

Сразу заметна качественная обувь. Женщины в лакированных туфлях с тупыми носками на невысоком толстом каблуке. А иногда — в сапогах-чулках. Молодой человек пижонской наружности в удлиненной куртке с накладными карма­нами и широких брюках со стрелками обут в полуботинки на толстой подошве. Мужчины в до блеска начищенных туфлях тонкой выделки. На женщине — газовая косынка, модно завязанная под подбородком. На другой — необычная шляпа-каска. У юной девушки волосы собраны на макушке в прическу «маль­винка». Короткие стрижки с легкой химией. Хорошая укладка. Вероятно, какие-то из этих причесок делались по случаю праздника в парик­махерской. Джентльмен нездешнего вида в агрессивной шляпе с длинным ворсом и клет­чатом макинтоше курит папиросу с мундштуком. Что он забыл среди совет­ских людей, вышедших на демонстрацию? После долгого перерыва в кадр попадает мобильная наглядная агитация. Гигантский щит на колесах, на кото­ром слева начертано «Ускорить освоение реакторов на быстрых нейтро­нах», а справа — «Атомная энергетика — ударный рубеж десятой пятилетки». В центре схематично изображена АЭС с ректором нового типа. А газик с откры­тым верхом среди разноцветных знамен везет название главного института города. ФЭИ  Физико-энергетический институт. — три буквы, немыслимые в конце 1950-х, когда в городе прошли первые первомайские демонстрации.

Лыжные штаны и шаровары

Какими видами спорта занимались физики

Занятие буржуазными видами спорта, зачастую требующими специальной и дефицитной экипировки, стало частью культового образа советского физика 1950–70-х. Предполагалось, что академики, большие ученые и юные дарования покоряют вершины в настоящих горных ботинках, недоступных простым смерт­ным. Режутся в большой теннис на кортах при коттеджах, полученных от партии и правительства за решение стратегически важных задач. Ныряют с аквалангом. Занимаются серфингом и ходят под парусами. И конечно, увле­каются горными лыжами. До какой-то степени так и было.

В Обнинске, где материаловед Владислав Соловьев собирал свой фотоархив, были теннисные корты. Их обустроили по всем правилам еще в 1947 году для немецких специалистов, занятых в атомном проекте. В начале 1950-х создали альпинистскую секцию. После того как оборудовали набережную, водные лыжи превратились в настоящее зрелище с посадочными местами для зрите­лей. Не только взрослые физики, но и студенты местного отделения МИФИ в поисках горнолыжных удовольствий добрались и до Карпат, и до Камчатки. Кто-то вспоминает еще о трофейных лыжах и ботинках. Кто-то — о погоне за польскими ботинками Polsport, привезенными из-за рубежа или куплен­ными по случаю у перекупщиков. В 1970-е по инициативе Льва Усачева в городе оборудовали домашний горнолыжный спуск с бугельным подъем­ником: землю, вырытую из котлованов при строительстве жилых и промыш­ленных объектов, свезли в одно место и по всей науке, извлеченной из спец­литературы на французском, оборудовали спуск. Кататься можно и сегодня. 

Однако не эти упражнения чаще всего попадают в кадр местного фотолюби­теля. Мы видим состязания в легкой атлетике на закрытом Объекте в начале 1950-х. В судейской команде — академик и начальник Объекта. В болельщи­ках — все обитатели, ибо особых развлечений нет. Спортсмены одеты кто во что горазд. Сатиновые трусы до середины бедра, а то и по колено. Шаровары на мужчинах и женщинах. Хлопчатобумажные майки с коротким и длинным рукавом. Свитера. На ком-то — забытые длинные носки с подтяжками. Без этой конструкции резинка не держит, так что неудивительно, что у большин­ства спортсменов носки скатаны. На ногах спортивные тапочки и кеды. Номера не нужны: всех знают в лицо. 

Десять-пятнадцать лет спустя, когда в городе будут проводиться массовые лыжные гонки, забеги и велогонки, номера будут сначала писать мелом на груди, потом — набивать на ткани по трафарету и даже изготавливать специальную конструкцию с завязками. 

В первые годы спортивная форма есть только у волейбольной и футбольной команд. На футболистах — темные трусы по колено, гетры и майки с белой полосой. Позируют в кепках, с голкиперским шиком уперев руки в боки. Среди спортивных обществ, за которые выступали, называют и режимное «Динамо», и нейтральный «Труд», и уже откровенно средмашевский «Квант». Олег Казачковский в книге «Записки физика о войне и мире» вспоминал, что в секретные времена волейболисты выступали на районных соревнованиях, маскируясь под спортсменов-любителей с Мехзавода. Взяли какие-то призы и услышали от местных: «Контра со 101-го километра». В те годы классово чужды элементы, граждане, пораженные в правах, или освобождающиеся из зоны зэки не имели права селиться в крупных городах. Радиус полити­ческого отчуждения от столицы СССР составлял 100 километров. Секретная лаборатория находилась на 103-м. 

Летом играют в городки на специально оборудованной площадке. Ходят на байдарках и каноэ, хранящихся на складах секретной лаборатории. Когда в 1958 году достроят стадион, помимо традиционных бегунов, прыгунов в длину и высоту, на снимках будут мелькать толкатели и толкательницы ядра. Форма одежды существенно не изменится. 

Зимой играют в хоккей. Но все же главное развлечение — лыжи. Кому-то мамы и сестры вяжут лыжную шапочку и свитер из грубой шерсти. У кого-то уже есть лыжные костюмы из фланели с начесом. А кто-то катается в неудобных шапках-ушанках и курточках. На ногах — просторные фланелевые или ватные штаны, высокие носки и ботинки. Часто — за неимением специальных — ката­ются в обычных ботинках, закрепляя на них лыжи полужесткими крепления­ми. Это о них как примете времени и поколенческой детали пел Юрий Визбор:

Как-то лыжную команду Лаборатории «В», занявшую второе место на соревнованиях групкома профсоюзов, премировали новыми лыжами и ботинками. Их передали лыжной секции и использовали совместно.

На одном из зимних снимков можно увидеть лыжника, спускающегося с горки с фотоаппаратом на шее. Это Владислав Александрович Соловьев почти 70 лет тому назад. Вопреки представлениям о том, что физики занимаются элитар­ными видами спорта, его камера зафиксировала спорт очень демократический. Тот, что напрямую способствовал появлению на Объекте новых общественных пространств.

Пижама и ковер с оленями

Как выглядела повседневность

Улица, двор, площадь, поляна, тропа, поле — вот главные места, где любитель­ская камера застает инженерно-технических работников, занятых в реализации советских ядерных программ 1950–70-х годов. Они беседуют у дома и гуляют с детьми в нижнем парке, гоняют на велосипедах и фланируют по берегу реки, устраивают пикники на траве и тащат за плечами рюкзак-колобок, участвуют в туристическом слете и терзают гитару. Меняют пальто и плащи на ковбойки, а ботинки — на сандалии. На фоне личных автомобилей, которых в городе физиков немало уже в 1950-е, и старой усадьбы, которая используется инсти­ту­том как профилакторий, жители города выглядят респектабельными гос­тями из другого мира. Однако нарядное летнее платье в диагональную клетку или мешковатый двубортный пиджак, поверх которого выправлен отложной воротник белой сорочки, и в начале 1960-х нередко остаются бессменной приличной одеждой в гардеробе молодых ученых, инженеров, лаборантов. 

Почему в фотоархиве почти нет непрофессиональных снимков с рабочего места, понять несложно. Атомщики трудятся в режимных НИИ, куда нельзя проносить фотоаппарат и где все фотографии, по идее, подлежат строгому учету. Иногда среди кадров, сделанных во время городских мероприятий — демонстраций, спортивных забегов, приемов делегаций, — мелькает подтя­нутый мужчина лет тридцати в светлой куртке и кепке с неизменной камерой наперевес. Это начальник институтской фотолаборатории, который имеет право на съемку внутри НИИ. Его подразделение не только производит фото­гра­фии с электронных микроскопов, но и снимает на комсомольских собра­ниях (президиум, пиджак, графин, транспарант) или праздничных вечерах (кружевные воротнички, укладка волной, улыбки). И все же самые первые снимки в «ядерном фотоархиве» Соловьева сделаны на лабораторную камеру не где-нибудь, а в КБ-11, или Арзамасе-16, где конструировали бомбу. Ничего экстраординарного на этих фотографиях нет. Юноша в буклированном свитере на молнии — сам Владислав Александрович — позирует на фоне слегка обшар­панной стены. Он живет и работает на самом секретном объекте страны, изучая свойства оружейного плутония. Там же застыли в парном портрете его коллеги — две эффектные молодые дамы в пиджаках с накладными плечами. У одной губы подведены бантиком, как на довоенных фотографиях. У другой волосы уложены валиком по моде конца 1940-х, оставляя открытым лоб. А в кармашке пиджака белеет не то кружевной платок, не то искусственный цветок. Для того чтобы увидеть своеобразие этих снимков и оценить степень их экстремальности, необходимо знать обстоятельства съемки. 

Однако в коллекции трудно не заметить отсутствия домашних фотографий, сделанных в общаге или в новых комфортабельных квартирах, которые без промедления получали семейные сотрудники Лаборатории. Имея ограничен­ное количество кадров в кассете, их не жалели на документацию байдарочного похода, но не спешили тратить на бытовуху. Мы видим, как физик бреется у ручья или кашеварит у костра, но домашние рутины остаются за кадром или не в фокусе. 

Мы знаем о повседневности этого поселения из воспоминаний и анекдотов об эксцессах, нарушающих и разрушающих привычный ход вещей. Когда из продажи пропала гречка, готовую кашу приносили домой в бидончиках из столовой секретной лаборатории. А однажды сотрудник Объекта, сдавав­ший рубашки в прачечную в старой папке для секретных документов (абори­гены пояснили, что это была не столько папка, сколько чемоданчик), все перепутал: секретная часть получила несвежие мужские сорочки, а рабочие бумаги чуть было не отправились в стирку. О рутинах не помнят. И в нашем распоряжении нет фотографий, сделанных в магазинах или в прачечных. Тем ценнее редкие этнографические кадры, выхватывающие фрагменты домашней жизни. 

Две молодые женщины расположились на зачехленном диване, обложившись конспектами и книжками. У них короткие стрижки и похожие завивки. На них летние платья в цветочек из ситца и крепдешина. Над ними — олень в дубовых листьях, вышитый крестиком. Плюшевые ковры с оленями станут атрибутом советской повседневности чуть позже — в 1960-е. За ними виднеется книжный шкаф со стеклянными дверцами. Фрагмент круглого стола, покрытого светлой скатертью. Венский стул. Это квартира молодой институтской семьи. Хозяйка дома с подругой готовятся к летней сессии в вечернем институте. Днем они работают в лабораториях, а вечерами учатся. Если на снимке не вечер, то дело происходит в воскресенье (в СССР перейдут на пятидневку еще лет через десять, в 1967 году). О том, как сложно было объединять учебу и работу, часто рассказывают в воспоминаниях. А камера фиксирует издержки тройной (если учесть семью и маленьких детей) нагрузки, приходящейся на студентку-вечерницу. Над конспектом заснула гостья. 

 

Теперь уже хозяйка за конспектами и починкой свитера. На стене большой шерстяной ковер — труднодоступная вещь и обязательная деталь советской квартиры. На фоне таких или похожих ковров пройдет жизнь не одного поколения. Занавески в пол-окна в деревенском стиле. Накидка из тюля на подушки. Никелированная кровать. Хрустальная ваза с веткой сосны — город вырастает среди сосен. Иногда на хозяйке цветной фартук. Но в целом есть ощущение, что домашней одежды не существует: все в том же темном платье с планкой и отложным воротником, виднеющимся из-под трикотажной кофты, молодую женщину можно встретить на улице. А обувь становится домашней по мере того, как изнашивается. 

На Объекте беби-бум. Молодые отцы с колясками попадают в кадр. На домаш­них снимках девочка-трехлетка сидит на диване в валенках (их запросто носили дома в холода), разглядывает книжки (на заднем фоне видна радиола) и помогает по хозяйству. Иногда для детей нанимали няню, но не в этом случае. На пике расцвета города, который еще впереди, только на балансе у главного института будут находиться тринадцать детских садов. 

На кухне, повязав голову косынкой, хозяйничает бабушка. Даже в самые режим­ные годы физики могли получить разрешение на приглашение родите­лей. Кто-то жил с ними постоянно. Однако друзьям и другим гостям доступ на Объект был закрыт.

На фоне фотографической неосвоенности рутин и почти полной невидимости домашней жизни в городе физиков особый интерес представляют гибридные ситуации. Здесь граница между домом и улицей, приватным и публичным пространствами стирается в процессе не самого привычного совмещения места, действия и выбора гардероба.

Чья-то бабушка вяжет на лавочке возле первого многоквартирного дома, вынося занятие рукоделием в дворовое пространство. Рядом с ней — книжки. У ног — кожаная сумка с ручками. Судя по отсутствию платка на голове, трикотажному свитеру с укороченным рукавом и босоножкам на танкетке, рукодельница — горожанка. 

Середина 1950-х. Инженер-физик и известный в городе человек был застигнут фотографом у подъезда дома. Вышел покурить. На нем рабочие туфли и рубашка, но поверх наброшена полосатая сатиновая пижама. В советском кино тех лет («Мы с вами где-то встречались» (1954), «Старик Хоттабыч» (1956) и т. д.) мужская пижама становится атрибутом санаторной жизни или домашней одеждой тех, кто умеет проводить границу между трудом и досугом. Физики, которые работали, не жалея сил, зачастую возвращаясь после ужина в лабора­тории, эту границу проводить умели.