Расшифровка Кочевники Ямала: искусство бесконечного переезда

Зачем кочевники все время двигаются, как переезд может быть уютным и почему стадо должно парить

Автор Андрей Головнёв

Сехэрэвна мюд минга — по-ненецки это означает «по дороге идет караван». В отличие от выражения на русском языке, где акцент делается на послед­нем существительном, «караван», в ненецкой фразе акцент делается на слове минга, глаголе. И в этом состоит не просто предложение, обозначающее движущийся караван, но и философия, выраженная в языке, опора которой — глагол. Тем самым глагол, движение оказывается тем исход­ным и постоянным состоянием, в котором существует ненецкая культура.

Вот эта необычная для оседлого, статичного мировоззрения форма самовы­ражения передает весь тот сложный и многоплановый объем культуры кочевников, который в наилучшем, самом совершенном виде представлен культурой ненцев-оленеводов. Они являются не исключе­нием из правил как кочевники, а, напротив, наследниками того образа жизни, который вело прачеловечество во времена палеолита, когда человек из Африки расселялся широко по всей планете и вел очень подвижный образ жизни. Мы часто оши­ба­емся, представляя себе первобытного предка, топчущегося где-то в пещере. Напро­тив, он двигался и был очень мобильным, иначе бы он не освоил планету Земля. Наследниками этого самого древнего человечества и являются ненцы-кочевники. И они, отступившие на самый край земли (Ямал означает «край земли»), сохра­нили эту динамичную культуру. Впрочем, она не является релик­товой — напротив, я бы сказал, она является школой движе­ния вообще. Поэтому кочевники могут считаться учителями, настав­никами по искусству движения.

Их сложно описать словами, и лучше всего их снимать в кино, потому что кинематограф — это запись движения. Если мы хотим рассказать о культуре кочевников, то лучше снимать кино, а не описывать эту культуру в книге и не пы­таться рассказать в лекции. Тем не менее я сейчас попытаюсь это сделать.

Самое главное — представить себе, что вам хорошо в движении. В русской посло­вице «Переезд равен пожару» («двум пожарам», «трем пожарам», в зави­симости от степени страдания) передается ужас или оторопь от того, что собой представляет переезд. Ненцы только тем и занимаются, что переез­жают. Для них состояние движения, состояние переезда — это состояние уюта. И если кто-то хочет научиться быть кочевником, то нужно научиться испытывать кайф в состоянии движе­ния, в состоянии миграции. И это действительно дости­гается, например, в зимнем ненецком кочевье, где под скрип нарт  Нарта, нарты — деревянные сани для езды на оленях или собаках в север­ных регионах. и олень­их копыт вы вдруг различаете качающийся небосвод, сполохи север­ного сияния и ощущаете, что это состояние почему-то напоми­нает вам какое-то благополучие, и это согревает вас. В этом состоянии уюта и находятся кочев­ники, некоторым из которых приходится кочевать по сто раз в году.

Задаешься вопросом, чего там боль­ше — движения или стояния, каравана или стойбища? За счет чего достигается это состояние уюта? Прежде всего за счет того, что мобильность — это жизнь. Может быть, этому способствует Арктика с ее суровой природой. Арктика, которая ставит условие: либо вы жи­вете и движетесь, либо вы не живете и не движетесь. Поэтому для того, чтобы существовать в Аркти­ке, нужно умело двигаться, нужна стратегия движения или наука, а то и искусство движения.

Энергия, которая для этого необходима, берется из двух сочетаний: «мужчина плюс женщина», «человек плюс олень». В этих двух моторах и заключен перпе­туум мобиле, вечный двигатель, который влечет, который является драйвером кочевого движения. Мужчина и женщина выполняют каждый свою работу. У ненцев не при­ня­то не то чтобы помогать друг другу — это как раз принято, — но не принято замещать функции друг друга. Каждый тянет свою лямку, и там, где прекращает свою активность жен­щина, вступает мужчина, и наоборот.

Она своей заботой и опекой охватывает жилище, жилое пространство, он — открытую тундру. И вот в этом сочетании «он плюс она» становится гармо­ничным сосуществование чума и стойбища и окружающей тундры. Всякий раз, когда завершает свою активность мужчина, он входит в чум, переодевается в домашнюю одежду и вроде бы бездельничает: пьет чай, болтает, курит, — а все вокруг делает женщина. На самом деле его доля закончена — наступает ее фаза поддержания активности. Да, это она собирает чум, кладет его в нарту. А он ведет, он пасет стадо, он следит за движением, он выбирает место для нового стойбища, предварительно опробовав, насколько высок ягель и есть ли он вообще, и по тому, как ведут себя олени, определяет, будут они стоять долго или стоянка будет совсем короткая, в течение ночи.

Точно так же человек и олень. Когда ненца спрашиваешь: «Почему вы опять кочуете?» — он обычно ответит: «Оленям пора идти дальше». Если бы олень мог говорить, он бы наверняка сказал: «Ненцам пора идти дальше». И вот они друг друга подгоняют, ощущая, наверное, себя попутчиками, спутниками на протяжении всей жизни. Иногда приходится видеть, как олень, которому не повезло (он оступился, порезал ногу, или что-то случилось еще, хромает, не может идти), оказы­вается на нарте — и теперь оленеводы везут своего оленя, помогают ему или совершают над ним хирургическую ветеринарную опера­цию, помогая ему избавиться, например, от некробацил­леза (копытки). Или когда мы видим, как ненцы ухаживают за только что появившимися на свет оленятами в месяце тыˮ ниць’ иры, когда идет отёл, удивляешься, насколько проникновенно вот это сочувствие между человеком и оленем. Вся мифология, весь кален­дарь ненцев наполнены этими замет­ками, наблюде­ниями: как олени чистят рога; как на голове оленей, после того как они сбросят рога, появляются шишечки. Словом, вот это взаимодей­ствие и определяет тот заряд, благодаря которому происходит кочевье.

Оно выражается в нескольких, если угодно, модулях, или принципах. Один из этих принципов состоит в том, что у ненцев-кочевников нет разделенного, объективно существующего простран­ства и времени. У нас есть, мы считаем их основными философскими катего­риями, у них — нет. Пространство и время слиты, потому что время как будто кочует по тундре. Меняются места, меня­ются пастбища — и меня­ется положение времени. Равным образом простран­ство имеет свое временное измерение, они как будто вместе. Если попытаться придать ненецкому кочевью форму на карте, то образуются зимний круг и летний круг (соответственно, в лесотундре и в приморской тундре), а между ними — проход по хребту Ямал, и по форме это напоминает восьмерку или гантель. Если мы попробуем нарисовать время, то обнаружится, что оно как бы двухколесное, потому что у ненцев два года — год «зима» и год «лето». Когда спрашиваешь: «Сколько тебе лет?» — иной скажет: «Сто двадцать». Имея в виду, что ему 60, но «зима» плюс «лето» — получается 120. Так вот, эти два года соединены друг с другом точкой, пунктом, где лето перетекает в зиму, — тоже условная восьмерка. Причем это место пересече­ния, или соприкоснове­ния, — реальная остановка, где ненцы меняют зимние нарты на летние, и караван преобра­зуется, летний караван превращается в зимний. И вот этот условный пит-стоп, где ненцы полностью меняют свою сезонную культуру, является тем проходом, через который протекает год.

Интересно, что, в отличие от обычных философских представлений об объ­ективности пространства и времени, это слитное пространство и время абсолютно субъективно: оно существу­ет благодаря вам, вместе с вами. Если угодно, оно совмещенное не только как пространство и время, но еще и как человек и окружающая тундра. Ничего не происходит, помимо вас: это вы кочуете, это вместе с вами движется время, это благодаря вам происходит все, что происходит вокруг. Как-то ненцы уверяли меня, что если вовремя не совершить жертвоприношение нужному духу, то время пойдет не туда. Я уж не знаю, остановится оно или просто что-то произойдет не так, но только что-то будет нарушено — конечно, для вас. То есть ваше время пойдет не так, ваше пространство и время окажутся сломленными, деформированными, и не надо наде­яться, что сосед совершит правильное приношение, а вы благо­даря соседу окажетесь в нужном времени: чудес не бывает. Вы сами должны быть вовлечены, вы сами должны быть тем драйвером, тем источником энергии и магии, которая влечет за собой это движущееся пространство-время. И это слитное пространство-время не само по себе катится по тундре — его тащит, везет на себе, в себе кочующий караван. Словом, кочевье — это для сильных, кочевье — это состояние духа.

Кочевая традиция обладает свойством трансформера. Это означает, что не один и тот же караван движется с определенным количеством нарт в нем, — это означает, что он все время преобразуется, преобразуется при переходе из лета в зиму, преобразуется каждый раз, когда становится стойбищем. Караван раскрывается как стойбище, а затем он снова вытягивается в змею каравана. Мало того, каждый чум — трансформер, потому что легким движе­нием руки он превращается из спальни в столовую, а затем в мастерскую, и все это действительно почти незаметными движениями. В кочевой жизни всё — в разной степени трансформер. И человек — трансформер, потому что он мо­жет легко превратиться из совершенно непробиваемого морозами агрегата в несколько шкур в легкое, подвижное, теплое существо.

Кроме того, ненецкое движение вклю­чает в себя взаимодействие между людь­ми, стойбищем, караваном — и оленями, стадом. По существу, управление стадом столь же сложно, как, допустим, навигация в море, и тундровое стадо­вождение напоминает кораблевождение. Можно легко нар­ваться на риф или столкнуться с другим стадом — это будет означать потерю оленей и долгие мучения, если не разо­рение оленевода. Бедный оленевод, попав под пресс тысячника  Тысячник — стадо в тысячу и более голов., оказы­вается его жертвой, надолго теряет своих оленей и не мо­жет их больше контролировать, поскольку его стадо разбито. Словом, во избе­жание такого стадокрушения необходимо совершать интересные маневры. Ненцы говорят, что они играют в шахматы, уступая друг другу ходы, опережая друг друга.

Раньше в течение зимы проходили целые конференции, когда они догова­ри­вались, кто и в какой последователь­ности перебрасывает свое стадо через Обскую губу. Сейчас появились мобильники, можно позвонить друг другу и согласовать дополнительные движения, но так иногда получается сложнее. Потому что если вы зимой договорились о последовательности и точности дней, то вы это выполняете, а если у вас есть мобильный телефон, то он позво­ляет вам проявить слабость, сделать паузу — а это нарушает общее движение.

Представьте себе: двести тысяч — примерно в одно время они выскаки­вают на ямальский берег. Если кто-то опоздал, пошла шуга  Шуга — мелкий рыхлый лед, появляющийся перед ледоставом и во время ледохода. — всё, оставше­еся на на­дымской стороне стадо может погибнуть, потому что тундровые важенки  Важенка — самка северного оленя. не умеют правильно следить за своими оленятами, они по-другому себя ведут, по-тундровому, и в лесу, в частоколе, в буреломе они плохие матери. Поэтому весь молодняк может погибнуть.

Кроме того, одним из приемов выпаса и движения является «парение» над тунд­рой. Стадо и стойбище постоянно как будто парят, потому что они соприкасаются с тундрой — но слегка. Стоит надолго задержать стадо, особенно летом — оно вытопчет всю тундру и выкопает какую-нибудь язву сибирскую или еще каких-нибудь страшных бацилл, потому что оно утонет, втопчется в землю. Для того чтобы этого не произошло, нужно постоянно кружить. И каждый день вы отгоняете стадо километров за пять-десять от стой­бища, затем возвращаете, у вас образуется такой лепесток; на следую­щий день вы отгоняете стадо еще чуть правее, совершаете таким образом лепестковый круг — у вас получается кружево. Вы как будто стоите на месте, но одновременно вы совершаете круговращение. Затем вы переходите на новую дистанцию и совершаете такой же лепестковый кружевной дизайн. Вы все время в движении, ваши олени все время в движе­нии. Легкость, парение — пастбище цело. Когда стадо, каким бы большим оно ни было, уходит, оставляя после себя целую тундру, годное пастбище, ненцы говорят я пунаˮ хаеда — «земля после нас остается». А когда стадо втаптыва­ется, все перемалывает своими копытами, они говорят: яда тахабэй — «земля сломалась».

От этого, кстати, зависит очень многое, и сегодняшние проблемы Ямала во мно­гом состоят не в том, что оленей слишком много (за это ненцев можно только хвалить), а в том, что где-то теряется скорость. И вообще все тяже­лое, все неуклюжее противоречит самому закону тундры. Тундра легкая, она мигри­рует, там все перелетное, все сезонное. И поэтому как только что-то тяжелое там застревает, оно действи­тельно застревает и корежит террито­рию, землю и так далее. Вот поэтому многое из того, что делается промыш­лен­­ностью, надо было бы делать в стиле ненцев — легко и мобильно.