Расшифровка Гвардейцы, гусары, юнкера
Начнем с немного загадочной цитаты из комедии Грибоедова «Горе от ума». Чацкий, который вечно всем возмущается, говорит:
И в женах, дочерях — к мундиру та же страсть!
Я сам к нему давно ль от нежности отрекся?!
Теперь уж в это мне ребячество не впасть;
Но кто б тогда за всеми не повлекся?
Когда из гвардии, иные от двора
Сюда на время приезжали:
Кричали женщины: ура!
И в воздух чепчики бросали!
Давайте попробуем разобраться, что здесь происходит, почему женщины приходят в такой экстаз и бросают чепчики.
Первое и основное деление военной службы в Российской империи — это даже не деление на морскую и сухопутную службу, а на гвардейскую и армейскую. В императорской России гвардия — это до известной степени аналог закрытой частной школы в Англии. Гвардия — это эксклюзивно, это особое самоощущение, это служба в столице или крупных городах, это близко к императору и двору, это круг знакомств и, что самое важное, связи. Служба в гвардии предполагала финансирование со стороны семьи, отсутствие денежных затруднений, а также то, что называлось славными традициями: мужчины одной семьи поколение за поколением могли служить в одном и том же полку, например в гвардейском Семеновском, считая его своим вторым домом. И тогда их личные заслуги суммировались со славой полка и преумножали ее, внушая корпоративное сознание.
Армия — это совсем другое. К первой главе романа «Капитанская дочка» Пушкин ставит эпиграфом диалог двух персонажей из комедии Якова Княжнина «Хвастун»:
— Был бы гвардии он завтра ж капитан.
— Того не надобно; пусть в армии послужит.
— Изрядно сказано! пускай его потужит…
Гвардия — это служба беспечная, а армия — настоящая. В армии нужно, что называется, тянуть лямку и тужить, то есть переносить множество тягот и трудностей.
С этим материалом Пушкин работает не только в исторической прозе, но и в чистой беллетристике. Например, в знаменитом зачине «Выстрела» (это первая из «Повестей Белкина»):
«Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего».
Так Пушкин описывает рутину армейской службы.
В «Метели», второй из «Повестей Белкина», противопоставлены два избранника главной героини Марьи Гавриловны, очаровательной наследницы довольно большого состояния. Первый — ее возлюбленный — «бедный армейский прапорщик, находившийся в отпуску в своей деревне». Это абсолютно нежеланный жених для родителей, и, собственно, вся интрига «Метели» — таинственный увоз, выход замуж в полуосвещенной церкви — из этого и проистекает. И второй ее избранник, перед которым отступают, как пишет Пушкин, иные «искатели», это раненый гусарский полковник Бурмин «с Георгием Орден Святого Георгия, высшая военная награда Российской империи. в петлице». Перед нами два принципиально разных офицера, принципиально разных жениха для состоятельной невесты: один решительно не годится, он бедный, перед ним бесконечно долгая служба, из которой, в сущности, он ничего особенного не выслужит; другой — завидный жених, гусарский полковник. Не гвардеец, но полковник — это очень высокий чин. К тому же кавалерийские полки, в особенности легкая кавалерия — гусары, драгуны, находятся в более привилегированном положении. Они, если угодно, заметнее, их больше любит император, они красивее выглядят на параде, и поэтому их предпочитают артиллерийским частям, военно-инженерным соединениям и, конечно, армейской пехоте.
Прежде чем попасть в тот или иной полк и начать службу, будущие офицеры должны были где-то учиться. Иногда они оканчивали специальные военно-учебные заведения. Так называемые кадетские корпуса в основном находились в Петербурге, но были они и в провинции. Чему же там учили? Самым разным дисциплинам, но, разумеется, в первую очередь точным наукам — математике, геометрии, планиметрии, фортификации. Учили ездить верхом, фехтовать. Учили также иностранным языкам и танцам, поскольку офицер — это все-таки светский человек.
Довольно часто молодой человек сразу поступал в полк, но, как правило, не офицером на младшие должности, как прапорщик, первый жених Марии Гавриловны, а юнкером. Юнкер — это не солдат, но еще и не офицер. Вот так Печорин в романе Лермонтова «Герой нашего времени» описывает Грушницкого, которому «едва ли 21 год»: «Грушницкий — юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель. У него георгиевский солдатский крестик». Дело происходит на Кавказе, Грушницкому предстоит еще некоторое время послужить в юнкерах, солдатскую шинель он носит потому, что хочет показать, что спокойно относится к тяготам юнкерской службы, хотя на самом деле в голове у него только одно — чтобы как можно скорее его произвели в офицеры. И, как только это происходит, Печорин дает себе волю и издевается над дешевым лоском, который наводит на себя новоиспеченный офицер: эполеты, то есть офицерское отличие, у Грушницкого были огромными и загнутыми кверху наподобие крылышек Амура.
Что же должен был делать офицер, каков его круг обязанностей? В мирное время, во-первых, учить солдат, то есть общаться с ними в повседневной жизни, а значит, знать русский язык и понимать солдат, не проявлять бессмысленной жестокости и взыскательности. Про русский язык я сказала совершенно не случайно, потому что в гвардейских полках часто служили аристократы, для которых родным языком, на котором они говорили дома и в своем кругу, был французский. Следовательно, поступая на службу, им приходилось выучивать русский язык и общаться на нем с солдатскими чинами. Во-вторых, совершенствовать собственные офицерские навыки — об этом Пушкин говорит в начале «Выстрела»: утром ученье, манеж. В-третьих, и это, может быть, самое важное, подчиняться кодексу чести. Офицер практически не воспринимает себя индивидуально — он часть корпорации, сословия внутри сословия.
Офицеры не всегда оставались в одном и том же полку до конца службы, можно было переходить из полка в полк, когда открывались более выигрышные с карьерной точки зрения вакансии. О переводах можно было просить или их предусматривало начальство.
Сколько служили? В принципе, пока не надоест. Многие выходили в отставку рано, достигнув некоторых чинов. Всегда можно было сказать: я служил в таком-то полку, а потом счел нужным выйти в отставку, — и дальше заниматься уже чем душе было угодно. Впрочем, чтобы заниматься чем душе угодно, нужно было все-таки иметь некоторое состояние, так что занимались в основном тем, что было необходимо, — собственным имением, чтобы не протянуть ноги с голоду. Были те, кто после военной службы шел в статскую, то есть гражданскую. Но были и те, кто связывал себя с военными силами практически на всю жизнь и выходил в отставку уже довольно пожилым человеком, а иногда и умирал на службе. Вообще умирали на службе довольно часто, в особенности, конечно же, в периоды военных действий.
Мы все говорим про сухопутные войска, но был и морской флот, более того, он составлял особую гордость России. Во флоте, как и в гвардии, дворяне служили целыми родами: Римские-Корсаковы, Лазаревы, Нахимовы — это традиционно флотские фамилии. Это были в основном семейства небогатые. Морскую службу нередко выбирали люди, стремившиеся повидать мир за государственный счет, — понятно, что морской офицер не сидит в порту, а путешествует, ходит на кораблях с той или иной миссией и представляет за границей свою страну. В отставке они, как правило, не могли похвастаться значительным материальным достатком, зато рассказами о виденном — вне всякого сомнения. В комедии Гоголя «Женитьба» моряк, лейтенант в отставке Балтазар Балтазарович Жевакин беден как церковная мышь. Сваха рассказывает, как выглядит его квартира: «...Уж на квартире одна только трубка и стоит Такие длинные трубки курили сидя, они почти доставали до пола.. Больше ничего нет, никакой мебели». И даже если сваха немного преувеличивает, несомненно, что Балтазар Балтазарович беден. Он и сам об этом говорит — мундир, который на нем так замечательно сидит и сукно которого он нахваливает изо всех сил, был сшит несколько десятилетий назад. Зато рассказы Балтазара Балтазаровича о Сицилии, где он был вместе со своей эскадрой, замечательно колоритны:
«Анучкин. А как, позвольте узнать, Сицилия — вот вы изволили сказать: Сицилия, — хорошая это земля Сицилия?
Жевакин. А прекрасная! Мы тридцать четыре дня там пробыли; вид, я вам доложу, восхитительный. Эдакие горы, эдак деревцо какое-нибудь гранатное, и везде италианочки, такие розанчики, так вот и хочется поцеловать.
Анучкин. И хорошо образованы?
Жевакин. Превосходным образом! Так образованные, как вот у нас только графини разве. Бывало, пойдешь по улице — ну, русский лейтенант В лейтенантском чине Жевакин и выйдет в отставку, то есть никакой карьеры во флоте он не сделал.... Натурально, здесь эполеты (показывает на плеча), золотое шитье, и эдак красоточки черномазенькие — у них ведь возле каждого дома балкончики и крыши вот, как этот пол, совершенно плоски. Бывало, эдак смотришь и сидит эдакой розанчик…»В лейтенантском чине Жевакин и выйдет в отставку, то есть никакой карьеры во флоте он не сделал.
Жевакин рассказывает о своих похождениях на Сицилии, совершенно зачаровывая аудиторию.
Что же получали офицеры? Жалованье. Все офицеры, согласно штатному расписанию, обязательно получали некоторые суммы, как правило ежеквартально, то есть четыре раза в год. Другое дело, что в гвардейских полках на жалованье никто не жил — всем присылали из дома, а кое-кто и вовсе жил дома. Да и расходы гвардейского офицера на мундир, на разного рода аксессуары, нужные для военной службы, на лошадей, экипаж, квартиру были таковы, что жалованьем никак не покрывались. Армия — другое дело: там при практически бесплатной кормежке, квартире, которая финансируется государством, и денщике — бесплатном слуге, который вербуется из солдат, можно было прожить на жалованье, тем более в провинции. Но шикарной эту жизнь назвать было никак нельзя. Многие письма офицеров рефреном повторяют просьбу к родным прислать денег. Плюс, разумеется, случались экстраординарные расходы — прежде всего это карточные проигрыши, бич скучной жизни, которую нужно чем-то разнообразить. Отсюда часто проистекали заимствования из полковой кассы и весьма печальные последствия, когда нечем было эти заимствования покрыть. Для многих оставался единственный выход — самоубийство, потому что позор уголовного дела невозможен и несовместим со статусом офицера.
Возвращаясь к грибоедовским чепчикам и экзальтированным московским дамам, поговорим немножко о престиже военной службы. По умолчанию она престижней практически любой статской или, как о ней еще говорили, штатской, то есть гражданской. Военные профессии связаны не только с опасностями, которые нужно бесстрашно преодолевать, но и с постоянными перемещениями, в том числе в другие страны. К тому же военные профессии, можно сказать, более бескорыстные. Военные служат государю и отечеству, а статские — не только государю и государству, но еще и своему карману. Это совершенно не значит, что в реальности военные чины не воровали из государственной казны, безусловно, это тоже было. Но репутация и молва упорно приписывают взяточничество именно чиновникам гражданской сферы.
Чиновники и офицеры оказываются на разных полюсах социального поля, на что очень наглядно реагирует литература. Вот небольшой фрагмент из неоконченного романа Лермонтова «Княгиня Лиговская»:
«Итак, по Вознесенской шел один молодой чиновник, и шел он из департамента, утомленный однообразной работой… <…> …Вдруг слышит он крик: „берегись, поди!..“ Прямо на него летел гнедой рысак; из-за кучера мелькал белый султан, и развевался воротник серой шинели. — Едва он успел поднять глаза, уж одна оглобля была против его груди, и пар, вылетавший клубами из ноздрей бегуна, обдал ему лицо; машинально он ухватился руками за оглоблю и в тот же миг сильным порывом лошади был отброшен несколько шагов в сторону на тротуар… <…>
Когда чиновник очнулся, боли он нигде не чувствовал, но колена у него тряслись еще от страха… горькие думы овладели его сердцем, и с этой минуты перенес он всю ненависть, к какой его душа только была способна, с извозчиков на гнедых рысаков и белые султаны».
Кто же сбил чиновника на улице? Этого человека звали Григорий Александрович Печорин, а между родными на французский лад — просто Жорж. Ему 23 года, у его родителей 3000 душ в Саратовской, Воронежской и Калужской губерниях. Как видим, Печорин — аристократ: белый султан указывает на гвардейский полк, скорее всего кавалергардский. Он вообще не видит в чиновнике человека. Лермонтов этот роман не дописал и даже не довел хотя бы до середины, но, судя по всему, конфликт здесь должен был проходить именно по линии напряжения между блестящим гвардейцем и сереньким чиновником, который ходит по Петербургу пешком.
Реклама. Архив. АО «Точка»
