Главный документ в истории Америки

Профессор Йельского университета Стивен Пинкус объясняет, как родилась Декларация независимости США и почему американцы, сражаясь с Великобританией, считали, что защищают британскую конституцию

Записал Дмитрий Голубовский, перевел Дмитрий Шабельников

Декларацию независимости читал каждый американский школьник; многих из нас заставляли учить ее части наизусть и декла­мировать на уроках. Любая политическая партия, где бы она ни находилась на политическом спектре, ссылается на Декларацию независимости как на «учредительный документ» Америки. Любой американский политик на каком-то этапе своей карьеры (а зачастую и вовсе ежегодно — 4 июля, в день подписания Декларации) обя­зательно выступает с речью о том, что, по его мнению, означает Декларация независимости — для него самого и для сегодняшней Америки. Но, несмотря на это — а может быть, именно благодаря тому, что все уверены в своем пони­мании значения Декларации, — о ней существует немало мифов. И большин­ство людей на самом деле не пони­ма­ют ее исто­рического контекста. Деклара­ция неза­висимости считается «уч­редительным документом» Америки, но ни один из тех людей, кто ее писал и подписывал, не был на тот момент американским гражданином. Все они были подданными Британской империи. Стандартный подход заключается в том, что Декларация независимости была призвана демонтировать эту импе­рию. Но я считаю, что это не так. 

Джордж Вашингтон и британская конституция

В июле 1776 года главнокомандующий американской армией Джордж Вашинг­тон получает экземпляр Декларации независимости. Он расположился лагерем в северной части Манхэттена, которую позднее назовут в его честь Вашингтон-Хайтс; его войска в основном одеты в синюю форму, но с высоты ему видны тысячи британских «красных мундиров», высаживающихся в Нью-Йоркской гавани на Статен-Айленд  Кампания в Нью-Йорке и Нью-Джерси (1776–1777) — 9-месячная кампания британ­ских войск против Континентальной армии во вре­мя американской Войны за независи­мость, в ходе которой Великобритания уста­новила контроль над Нью-Йорком и — пона­чалу — колонией Нью-Джерси, где удержать­ся не смогла.. И вот он видит эти британские войска, он берет в руки Декларацию независимости и зачитывает ее американским солдатам, а те принимают ее с бурным одобрением, радостно кричат, стреляют в небо и так далее. И тут Вашингтон, который впослед­ствии станет первым президен­том Соединенных Штатов, выезжает к своим войскам, гарцует перед ними на коне и говорит: «Я хочу объяснить вам смысл этого документа. Смысл этого документа в том, что мы воюем, чтобы защи­тить британскую конституцию». 

Почему Вашингтон считал, что именно американцы, а не британцы, защищают британскую конституцию? Думаю, что это один из важных ключей к пони­ма­нию Декларации независимости. Но в таком случае нам нужно понять, что мы имеем в виду под британской конституцией и как она развивалась в тече­ние XVIII столетия. Думаю, один из способов рассказать эту историю и поду­мать о той эпохе заключается в том, чтобы побыть еще немного с Джорджем Вашингтоном и его семьей и посмотреть на их дом в Ма­унт-Вернон, Северная Виргиния.

Более миллиона американцев и иностранных туристов приезжают в Маунт-Вернон каждый год. Мне кажется, что всем им неплохо было бы задавать один вопрос — но, насколько я знаю по своим собствен­ным опросам, мало кто его задает, — почему это место называется Маунт-Вернон? А назы­вается оно так по­то­му, что, как сам Джордж Вашингтон писал в одной из сохранившихся своих бумаг, его старший сводный брат Лоуренс назвал поместье в честь бри­танского адмирала Эдварда Вернона, под началом которого он сражался под Кар­тахеной в 1741 году  Осада Картахены — безрезультатная двух­месячная осада британскими войсками и фло­том испанского города Картахена де Индиас (современная Колумбия) в марте — мае 1741 года в ходе Войны за ухо Дженкин­са. Эта война Британии против Испа­нии и Франции началась за полтора года до это­го; поводом стало выступление в парламенте капитана торгового судна Ричар­да Дженкин­са, который продемон­стри­ровал депутатам свое ухо, отрезанное испанцами в ходе напа­дения на его корабль.. И эта кампания стала одной из самых сокруши­тель­ных катастроф для британского флота в XVIII веке. Легко представить себе, как какое-то место называют в честь великой военной победы, например вок­зал Ватерлоо в Лон­доне, или в честь генерала-победителя. Но после позорного поражения, когда 75–80 % лич­ного состава умерло от желтой лихорадки, назы­вать место в честь полководца немного странно. Думаю, это объясняется тем, что Лоуренса Ва­шингтона больше привлекали политические воззрения Эдвар­да Вернона, чем его военная доблесть. В чем же они состояли и почему могли оказаться так привлекательны для семейства Вашингтон?

Эдвард Вернон и британские войны

Эдвард Вернон был вторым сыном героя революции 1688 года Джеймса Верно­на, который взялся за оружие, чтобы свергнуть c престола Якова II, и стал статс-секретарем при новом короле. Эдвард унаследовал революционную ре­путацию отца. В 1720-е он избирался членом палаты общин, а также служил офицером во флоте. Во время Англо-испанской войны 1727–1729 годов Вернон довольно критически отзывался о режиме тогдашнего премьер-министра Ро­бер­та Уолпола, отправившего флот на Карибы для осады Порто-Белло, испан­ского города в Панаме. Порто-Белло в XVIII веке имел огромное стратегическое значение, потому что через него шло серебро из Мексики и Перу, на котором основывалось богатство Испанской империи. Это серебро было «смазкой» всей тогдашней мировой торговли: когда европейцы в XVIII веке покупали китай­ский фарфор или ситец из Индии, они платили за него южноамери­канским серебром.

Так что нет ничего удивительного в том, что британцы направили свой флот к Порто-Белло. Однако премьер-министр Уолпол, в надежде восстановить мир с Испанией, так и не отдал приказа о нападении. В XVIII столетии это была ката­строфа: москиты на Карибах водились в изобилии, желтая лихорадка была очень распространена, и в результате значительная часть личного состава бри­танского флота умерла. Эдвард Вернон был в ярости. На заседа­нии палаты об­щин он встал и сказал: «Любой моряк, достойный своего жалованья, мог за­хватить Порто-Белло; он был столь легкой целью, что его можно было взять всего с шестью кораблями». Присутствовавший на заседании премьер-министр Роберт Уолпол был человеком могучего телосложения, ростом выше 190 санти­метров и весом килограммов 160, — он бы считался крупным и в наше время, а в XVIII веке он был просто великаном во всех отношениях. Вместо того чтобы ответить Вернону, Уолпол откинулся в кресле и стал смеяться. И все его сто­ронники — он имел большин­ство в парламенте — смеялись вместе с ним. Моло­дой оппозиционный политик Эдвард Вернон выбежал из палаты общин, сгорая со стыда.

Десятилетие спустя, в 1739 году, Британия снова вступает в войну с Испанией. Роберт Уолпол все еще занимает пост премьер-министра, но теперь он вынуж­ден назначить адмиралом Вернона. Тот требует отправить его на Карибы, в ноя­бре 1739 года нападает на Порто-Белло с шестью кораблями и овладевает им меньше чем за 12 часов. Вернон немедленно становится героем: в честь взя­тия Порто-Белло выпускаются монеты и сочиняются баллады, великий ан­глий­ский романист Генри Филдинг даже начал писать эпическую поэму под назва­нием «Вернониада» — она, впрочем, была так себе. Главное, что эта победа воспринималась как победа патриотической партии, с которой связывал себя Вернон. Эта партия находилась в оппозиции партии Уолпола, и она существо­вала на всей территории Британской империи. Она была больше чем парла­мент­ская партия, имея сторонников не только в Англии, но и в Шотлан­дии, Ирландии, Северной Америке, в Вест-Индии, Бомбее, Мадрасе и Калькут­те (больших британских «прези­дентствах» в Индии). Лоуренс Вашингтон и севе­роамериканские добровольцы, отправившиеся в Картахену под началом Эдвар­да Вернона, поддержали это патриотическое движение. Каким же идеалам слу­жила патриотическая партия?

Роберт Уолпол и британский долг

Для того чтобы это понять, нужно разобрать­ся с ключевыми проблемами, которые стояли перед Британской империей в это время. Одной из главных был огромный государственный долг. Мы пр­ивыкли думать, что государствен­ный долг и долговые кризисы — это проблема XX и XXI века, но государства начали сталкиваться с этой проблемой в конце XVII и в XVIII веке. Я, ко­нечно, не хочу сказать, что до этого времени короли, цари и императоры не брали денег в долг, но обычно это происходило так: король — скажем, Филипп II Испанский — решает занять денег, чтобы усмирить непо­корных подданных в Нидерландах. Он обращается к своим итальянским банкирам и просит их о займе. Через 10–15 лет итальянский банкир говорит королю: «Вы заняли у нас много денег, пора возвращать». Филипп II отвечает: «Хочу показать вам, какие у меня есть отличные тюремные камеры». То есть долги часто не возвра­ща­лись. Но в XVIII веке государства начали возвращать долги: отчасти пото­му, что они стали занимать больше денег, чем раньше, а также потому, что по­явил­ся конкурентный международный кредитный рынок. Банкиры теперь да­вали кредиты не только своему королю, но и тем государствам, которые с наи­большей вероятностью вернут долг и согласятся на самую высокую процент­ную ставку.

В 1720–30-х годах Британия имела почти наверняка самый большой долг в Европе, так как к тому времени она уже поучаствовала в двух масштабных войнах с Францией и ее союзниками — в 1690-х и в начале XVIII столетия, — а также в двух небольших войнах с Испанией. При этом Британская империя в XVIII веке сильно отличалась от своих имперских конкурентов. Европейские государства тратили огромное количество денег на ведение войн. Например, Россия при Екатерине Великой, Священная Римская империя, Прусское госу­дарство (особенно после правления Фридриха Великого) — все они тратили подавляющее большинство всех своих доходов от налогов и пошлин на воен­ные нужды. Франция и Республика Нидерланды тратили на войны около 80 %. А Британская империя — около 65 %. Это оставляло огромный запас для того, чтобы так или иначе повышать благосостояние народа, способствовать его счастью. 

На что же тратила деньги Британская империя? Нам известно, что очень не­мно­го из этих денег тратилось в Англии: там были устоявшиеся элиты, кото­рые хотели кон­тролировать самые разные вещи. Например, когда британский парламент в XVIII веке собирался построить дорогу, скажем, между Лондоном и Оксфордом, он принимал закон, в котором говорилось: мы позволим тебе пренебречь правами собственности ради постройки дороги, дорога может пе­ре­секать различные фермерские хозяйства, к примеру, но найти на это деньги на местном уровне и построить дорогу ты должен сам. Так было в Англии — но не в Шотландии, Ирландии, Северной Америке, Вест-Индии или Индии. Там дороги строились на деньги, выделяемые непосредственно британским парламентом. То есть большинство средств тратилось именно в колониях — на такие вещи, как помощь при стихийных и других бедствиях. Когда цикло­ны — а они часто не признают государственных границ — разрушили Гава­ну на Кубе, Кингстон на Ямайке и несколько городов на Сан-Доминго (сейчас это Гаити), испанское государство не предприняло вообще ничего, чтобы восстано­вить Гавану, Франция на год освободила плантаторов Сан-Доминго от налогов, но на Ямайке Британия практически полностью оплатила восстановление Кинг­стона. Кроме того, британское правительство делало довольно много, и очень важно, что оно тратило десятки тысяч фунтов каждый год на суб­сиди­ро­вание иммиграции. Империя оплачивала иммигрантам дорогу и выделяла им подъемные, чтобы они смогли начать новую жизнь.

В 1730-е британский премьер-министр Роберт Уолпол оказался перед пробле­мой огромного государственного долга. При этом он и его сторонники верили, что имущество, капитал, богатство — это результат человеческого труда. Это довольно обычный взгляд, но важно понимать: для них не имело значения, был ли этот человеческий труд свободным (то есть оплачиваемым) или раб­ским. Имело значение только то, что люди что-то производят. В частности, Роберт Уолпол и его сторонники считали, что самое ценное производство в Бри­танской империи в то время — это сбор сахарного тростника на Вест-Индских островах. Сахар в это время только-только перестал быть предметом роскоши и пользовался огромным спросом. Произведенный на Ямайке или Барбадосе, он доставлялся в Британию, и большая его часть реэкспортирова­лась на континент, а британское государство забирало себе таможенные плате­жи. И это было особенно ценно в связи с тяжелой проблемой Британии — госу­дарственным долгом.

Второй способ справиться с долгом и кредиторами для Уолпола — во-первых, использовать доход, который приносит экспорт сахара, а во-вторых, разными способами экономить на расходах. В частности, он не хо­тел тратить много денег на субсидирование иммиграции в Британскую импе­рию и сократил эту статью расходов. Кроме того, он попытался использовать для получения при­были государственную «Компанию Южных морей», обла­давшую эксклюзив­ным правом экспортировать в Южную Америку товары, произведенные в Британии.

Испанская часть Америки была очень богатой благодаря добыче серебра, но все коренное население работало на серебряных шахтах, так что в итоге все мест­ные производства были разрушены. А это означало, что спрос в Испанской империи на английский или европейский текстиль, серебряную посуду, кера­мику и так далее было практически невозможно удовле­творить. Но она разре­шала британцам отправлять в испанскую Америку только два корабля с товара­ми. Товары эти продавались, разумеется, с очень большой прибылью, значи­тель­ную часть которой забирало государство. Это создало для Уолпола и его правительства стимул, чтобы не допустить какой-либо еще торговли с испан­ской Америкой, так как в противном случае цены непременно понизились бы. Наиболее вероятными кандидатами для того, чтобы нелегально торговать с испанской Америкой, были жители британских Вест-Индских островов, кото­рые могли незаконно снаряжать небольшие суда и плавать в находящуюся не­да­леко Южную Америку с целью торговли. Поэтому в 1720–30-х годах Уолпол предпринял усилия для пресечения такой торговли, чтобы прибыль «Компа­нии Южных морей» была выше, и назвал всех тех, кто незаконно торговал с испанской Америкой, пиратами. То есть многие «пираты Карибского моря» в 1730-х не очень походили на романтического героя Джонни Деппа — это были скромные британские торговцы.

Итак, Уолпол стремился превратить Карибы в источник прибыли, развивая там выращивание монокультуры — сахарного тростника, а производством сахара занимались исключительно рабы. Экономика была основана на рабском труде, и это очень хорошо сочеталось с принципами, которыми руководствовался Уол­пол: если всю работу делают рабы, становятся ненужными иммигранты, их не нужно субсидировать. Вторая часть программы Уолпола со­сто­яла в том, чтобы ни в коем случае не увеличи­вать государственный долг. А поскольку войны всегда стоят дорого, то гораздо лучше избегать войн с Фран­­цией или Испанией, а не вступать с ними в какой-либо конфликт — осо­­бенно потому, что война приведет к прекращению поставок сахара в Бри­та­­­нию.

Британские «патриоты» и экономическая политика

Оппоненты Уолпола, «патриоты», вождем которых в конце 1730-х годов был Эдвард Вернон, придерживались абсолютно другой точки зрения. В то время как Уолпол уделял основное внимание колониальному произ­водству, они счи­тали, что единственный способ обеспечить долгосрочный экономический рост состоит в динамичном взаимодействии производства и потребле­ния. То есть нужны были не только производители, но и потребители товаров. Это вело к серьезным выводам. Во-первых, экономика, основанная на рабском труде, никуда не годилась, потому что рабы никогда не станут надежными потребите­лями, даже на самом базовом уровне. Плантатор не станет покупать им три смены одежды каждую неделю, у них не бывает элегантного ужина с восемью переменами блюд — они обычно удовлетворяются одним самым простым блю­дом, то есть даже потребление ими продуктов сильно ограниченно.

Во-вторых, иммигранты — это прекрасно. Когда иммигранты приезжают на но­­­вое место, у них ничего нет. Так что им обычно нужно покупать себе оде­жду, утварь, мебель, инструменты для сельского хозяйства или других за­ня­тий, поэтому иммигранты — это идеальные потребители, а иммигранты в Се­верной Америке и Вест-Индии особенно идеальны, потому что они были вынуждены покупать британские товары, ведь в Северной Америке и Вест-Индии не произ­водилось ничего, там в основном выра­щивали рис, табак, про­до­вольственные культуры, разводили свиней, коров и так далее. Это означает, что они покупа­ют британское, и «патриоты» считали, что такой потребительский спрос будет играть все более важную роль.

Третьим принципом, в который они твердо верили, была свобода торговли. В конечном счете это в XVIII столетии означало свободную торговлю с испан­ской Америкой. Почему они прида­вали этому такое значение? Частично пото­му, что в Северной Америке, восточной или западной, не было своей монеты: золото еще не нашли, там не было серебра, меди. Поэтому един­ственным спо­собом получить валюту была торговля с Южной Америкой, где было большое количество серебряных монет. В XVIII веке, окажись вы на Ямайке, Барбадосе, в Южной Каролине, Нью-Йорке или Массачусетсе, монетой, кото­рой можно было расплатиться на рынке, был испанский песо. «Патриоты» счи­тали, что для того, чтобы «смазать» экономику, сделать ее более сильной, нуж­но открыть торговлю с испанской Америкой.

Хотя здесь я должен сделать оговорку: когда в XVIII веке говорили о свободной торговле, она понималась не вполне так, как сейчас. «Патриоты» не говорили, что государство вообще не должно присутствовать на рынке — скорее действо­вать определенным образом: оно должно сделать рынки открытыми; оно также должно обеспечивать защиту торговцев; во многих случаях государство также должно выделять субсидии для производства товаров, полез­ных на рынках. Иными словами, государство должно играть большую роль на рынке. «Патрио­ты» говорили лишь о снижении тарифных ограничений и защите торговцев. 

Итак, их точка зрения сильно отличалась от подхода «уолполианцев». Послед­ние верили в экономику производства, основанного на рабском труде, а «па­трио­ты» — в творческий и динамичный взаимообмен между производителями и потребителями. Для этого нужны были потребители, зарабатывавшие день­ги, а не рабы.

В 1730-е годы происходил настоящий экспе­римент, который демонстрировал, как могла бы выглядеть «патриотическая» империя — в отличие от «уолпо­лиан­ской» империи. Этот эксперимент проводился в первую очередь старшим братом Эдварда Вернона Джеймсом, который стал одним из членов «Треста по созданию колонии Джорджия в Северной Америке». Провинция Джорджия была создана в 1731 году, и пер­вым же ее законом, полностью соответ­ствую­щим «патриотическим» принципам, был запрет рабства. То есть рабство было в Джорджии вне закона с самого начала, и идея состояла в потребительской экономике.

Если рабы не могли работать в Джорджии, то кто будет работать? Разумеется, иммигранты. Британское правительство потратило в 1730-е годы десятки ты­сяч фунтов на то, чтобы заселить Джорджию иммигрантами: французскими и немецкими протестантами, шотландскими горцами, английскими каторж­никами и бедняками, а также итальянцами — потому что считалось, что Джор­джия будет отличным местом для производства оливкового масла и вина (из это­го, впрочем, ничего не вышло). Правительство выплачивало иммигран­там подъемные на протяжении двух лет, оплачивало им переезд в Новый Свет. Джорджия была идеалом для сторонников потребительской, не основанной на рабском труде экономики. Считалось, что провинция будет импортировать британские товары (так и происходило) и это будет способ­ствовать росту. При этом не нужно будет тратить деньги на то, на что их приходилось тратить в об­ществах, основанных на рабском труде (как на Ямайке, Барбадосе и даже в Юж­ной Каролине), — на подавление восстаний рабов. С рабами обращались плохо, и они восставали при первой возможности, а для подавления восстаний требо­вались хорошо обученные и вооруженные войска быстрого реагирования, кото­рые были очень доро­гими. Идея состояла в том, что в Джорджии сэконом­лен­ные на подавлении восстаний деньги можно будет инвестировать в эконо­мику. 

Вот в чем состояли патриотические идеалы, и адмирал Вернон, под чьим нача­лом служил Лоуренс Вашингтон, стал одним из их глав­ных выразителей.

Джордж Гренвиль и американские колонии

К не­сча­стью для «патриотов» и для Эдварда Вернона, он утратил свой адми­раль­ский пост в 1746 году, в разгар Войны за австрийское наследство  Война за австрийское наследство (1740–1748) — военный конфликт после смер­ти императора Священной Римской империи Карла VI Габсбурга. В нем приняли участие два десятка стран, пытавшиеся переделить владения Габсбургов в Европе, однако часть боевых действий велась и за пределами кон­ти­нента, в частности в Северной и Цен­траль­­ной Америке.. В ка­ком-то смысле его раз­жалование было загадкой: если не считать пораже­ния под Кар­тахеной, основная часть его карьеры была относительно успешной. Он был отправлен в отставку новым руководством адмиралтейства, возглав­ленного молодым британским политиком-карьеристом по имени Джордж Гренвиль. План Гренвиля состоял в радикальной реформе британского военно-морского флота путем введения строгой иерархии: каждый должен был неуко­снительно соблюдать субординацию, чтобы британский флот мог выполнять очень точ­ные маневры, и эта дисциплинированность и субординация позво­лили бы фло­ту превзойти своих имперских соперников. Во многих отношениях так и случи­лось.

Проблема состояла в том, что военно-морская стратегия Вернона была совер­шенно противоположной. Он считал, что морские сражения выигрываются с помощью внезапности, а эффективность внезапных маневров выше, когда даже твои собственные командиры не знают, что ты собираешься предпринять. Поэтому он часто отдавал абсолютно непред­сказуемые команды: идти в обрат­ном направлении, использовать туман, чтобы прокрасться в тыл противника и напасть в тот момент, когда он ожидает нападения спереди, и прочие подоб­ные хитрости. Джордж Гренвиль был в ярости от стратегии Вернона — в том числе и потому, что тот публиковал памфлеты в защиту своей позиции. 

В 1763 году Гренвиль стал премьер-министром Великобритании. В это же вре­мя сторонники «патриотов» оплатили сооружение искусно выполненного велико­лепного памятника адмиралу Вернону, который умер за несколько лет до этого, в Вестминстерском аббатстве — месте, которое было закреплено только за ве­ли­­чайшими героями британцев. Похоронить там Вернона в тот момент, когда человек, вышвырнувший его из флота, был премьер-мини­стром, — это был мощный жест со стороны политической оппозиции.

Почему же оппозиция Гренвилю была так сильна? Дело в том, что он не только унаследовал экономическую политику Роберта Уолпола, но и усугубил ее: в 1757–1763 годах Британия приняла участие в первой европейской глобальной войне — Семилетней. Она получила новые терри­тории в Северной Америке, завоевав французскую Канаду; получила Индию, по крайней мере Бенгалию; одержала значительные победы в Европе — но за все это пришлось заплатить огромную цену, и британский государственный долг вырос до небывалых в истории человечества размеров. Гренвиль стал премьер-министром сразу после окончания войны и был твердо намерен избавиться от долга как можно скорее. Он использовал троякую стратегию.

Во-первых, он повысил собираемость налогов и ввел режим строгой экономии, а это означало прекращение расходов на гражданское общество в самых разных отношениях. Он полностью заморозил долгосрочную программу субсидирова­ния иммиграции. Он предпринимал все возможные меры для того, чтобы пре­кратить выплаты субсидий колониям, а до этого государство выделяло там большие субсидии на высокотехнологичное производство — например, смоло­курни и корабельные верфи.

Во-вторых, Гренвиль делал все возможное для продолжения политики Уолпола в плане недопущения торговли с Южной Америкой. После войны он разместил в Карибском море военно-морской флот, чтобы не допустить торговли между жителями Северной Аме­рики и Вест-Индии и испанской Америкой — точнее, чтобы заставить испанскую Америку торговать непосредственно с Британией и, таким образом, получать прибыль.

Наконец, важным элементом экономической политики стало принуждение ко­ло­ний к выплате огромных средств. С точки зрения Джорджа Гренвиля и пар­ламента, который ему удалось в этом убедить, Британия вела Семилет­нюю вой­ну от имени и для защиты американских колоний, так как Француз­ская империя представляла для них серьезную угрозу. Война началась именно пото­му, что жители британской Северной Америки и Вест-Индии опасались напа­де­ний со стороны французов. И поэтому теперь благодарным американ­ским колонистам пришла пора заплатить за войну, причиной которой они стали.

Для получения дохода от колонистов Гренвиль и его кабинет использовали целый ряд мер. Во-первых, они приняли Закон о сахаре, который заставлял североамери­канских колонистов покупать сахар исключительно в британской Вест-Индии, а не у французских, португальских или голландских производи­телей. Это было важно потому, что в Новой Англии XVIII столетия существо­вала целая индустрия по производству продуктов на основе сахара. По всему берегу Бостонской гавани стояли винокурни, перегонявшие сахар в ром. Вто­рым продуктом, пользовавшимся огромным спросом, была меласса, или черная патока, которая стоила гораздо дешевле обычного рафинированного сахара, и люди использовали ее для повседневной готовки. Одно из таких блюд, гото­вившихся с использованием патоки — на мой взгляд, не очень вкусное и слиш­ком сладкое, — это запеченная фасоль по-бостонски, знаме­нитое бостонское блюдо, которое делается из обычной фасоли, перемешанной с большим коли­чеством патоки. Оно было очень распространено в Новой Англии, поэтому сахар из Вест-Индии пользовался большим спросом. Смысл Закона о сахаре заключался в том, чтобы заставить жителей Новой Англии покупать сахар то­лько в британской Вест-Индии и платить таможенные импортные пошлины, которые использовались британской казной для выплаты долга.

Второй мерой стало принятие в 1764 году Закона о валюте. Как я уже говорил, своей монеты в британской Северной Америке не было, поэтому многие про­винции печатали собственные банкноты. Британское правительство всерьез опасалось того, что провинции не смогут собрать достаточно налогов, чтобы обеспечить банкноты, и начнется инфляция. А ведь именно эти банкноты ис­по­льзовались колонистами для уплаты таможенных пошлин в британскую казну. Идея Закона о валюте состояла в том, чтобы запретить расплачиваться в подверженной инфляции валюте и тем самым обеспечить больший доход для британской казны. Это вызвало большое недовольство колонистов, поскольку без бумажных денег и без монет стало непросто даже купить хлеб на рынке.

Третьим, и самым знаменитым из законов, принятых Гренвилем и его прави­тель­ством, был так называемый Закон о гербовом сборе 1765 года: за каждый документ, который передавался или продавался в Северной Америке, колонис­ты должны были уплатить гербовый сбор. Это означало, например, что цена на каждый экземпляр газеты во многих случаях выросла вдвое. Более важным было то, что любой акт купли-продажи или иной передачи земли и вообще любого имущества должен был быть зарегистрирован судом, что тоже требо­вало уплаты гербового сбора. Это в конечном счете сделало любую передачу имущества крайне дорогостоящей. Понятно, что это тоже вызвало недоволь­ство большого количества жителей Северной Америки и Вест-Индии.

Однако оппозиция по отношению к политике Гренвиля не была исключитель­но североамериканской. Патриоты в палате общин и тысячи людей в самой Британии протестовали против новых законов и требовали их отмены. С их точ­­ки зрения, идея обложить колонистов налогами была невероятна бли­зо­ру­кой. Они не отрицали существования огромного государственного долга, но считали, что оптимальный способ его погашения состоит не в режи­ме стро­гой экономии, а в режиме стимулирования; что нужно стимулировать эконо­ми­ческий рост, а самая динамичная часть экономики Британской импе­рии — это колонии, население которых удваивалось каждые двадцать лет. Нужно сде­лать так, чтобы эти люди могли покупать британские товары. Как это поможет погасить государственный долг? Текстиль, произведенный в Ман­честере, гвоз­ди, произведенные в Бирмин­геме, ножи, произведенные в Шеф­филде, — всё это облагалось налогом в месте производства. Поэтому чем боль­ше этих това­ров будут покупать североамериканские колонисты, тем больший доход полу­чит британская казна. Облагайте их косвенными налогами, но не лезь­те в их карман.

Те же самые аргументы приводили и севе­роамериканские «патриоты». В октя­бре 1765 года в Нью-Йорке был созван так называемый Конгресс по вопросу об Ак­те о гер­бовом сборе, чтобы выступить против соответствующего закона. На самом деле название этого собрания не отражает его сути: делегаты про­тестовали не про­сто против Закона о гербовом сборе — они выступили про­тив политико-эконо­мических принципов, на которых основывались и Закон о гер­бовом сборе, и Закон о валюте, и Закон о сахаре. Одним из выразителей этой точки зре­ния был Джордж Вашингтон, которого обычно представляют грубо­ватым воя­кой, виргинским плантатором без особых идей. Однако он ре­гуляр­но перепи­сывался со многими «патриотами» в Лондоне, и в корреспонден­ции 1765–1766 годов речь идет именно об этом подходе к экономике: что кос­вен­ное налого­обложение работает гораздо лучше и что необходимо стимули­ровать развитие колоний.

Отцы-основатели и их претензии

Теперь давайте перенесемся в 1776 год, когда в разгар войны между американ­скими колонистами и британскими войсками была принята Декларации неза­висимости. Что же в ней говорится? Часть Декларации, изве­стная каждому американскому школьнику, — это замечательные высказывания относи­тельно равенства людей, относительно обязанности государства способствовать сча­стью своих граждан — а в XVIII веке под счастьем имелось в виду благосостоя­ние.

«Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы рав­ными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми права­ми, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспе­чения этих прав людьми учреждаются правительства, чер­паю­щие свои законные полномочия из согласия управляемых. В слу­чае если какая-либо форма правительства становится губительной для са­мих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и уч­редить новое правительство, основанное на таких принципах и формах организации власти, которые, как ему представляется, наилучшим об­ра­зом обеспечат людям безопасность и счастье. Разумеется, благоразу­мие требует, чтобы правительства, установленные с давних пор, не ме­ня­­лись бы под влиянием несущественных и быстротечных обстоя­тельств; соответственно, весь опыт прошлого подтверждает, что люди склонны скорее сносить пороки до тех пор, пока их можно терпеть, не­жели использовать свое право упразднять правитель­ственные формы, ставшие для них привычными».

Декларация независимости США 

Однако дело в том, что эта часть декларации вызывала меньше всего споров. Нам известно об этом, так как английский король Георг III поручил составить два ответа на Декларацию. Более сложный ответ был написан адвокатом Джо­ном Линдом, который был близким другом английского политического фило­софа Иеремии Бентама. В своем памфлете он осудил Декларацию независимо­сти, назвав ее совершенно ужасным, одним из самых предательских и смехо­твор­ных документов, когда-либо написанных в истории человечества. Но это не относилось к абзацу о равенстве и обязанности государства способствовать счастью своих граждан — о нем Джон Линд написал, что эти воззрения разде­ля­ет любой просвещенный житель Европы и тут никаких проблем не возни­кает. Возражения вызывал весь остальной текст документа, около 80 %. Он представляет собой обвинение в адрес политики Георга III. Это важно отме­тить: Георг III взошел на престол Великобритании только в 1760 году. Отцы-основатели США говорили о том, что вплоть до 1760 года Британская империя была благом. Британская конституция, как говорил об этом Джордж Вашинг­тон в 1776 году, была истинным благом, но после 1760 года была введена новая политика, которая, по сути, отменила действие британской конституции. Вот в чем состояла их позиция.

И здесь важно сказать о нескольких вопросах, касающихся Декларации незави­си­мости, которые, мне кажется, не так хорошо известны. Во-первых, Комитет пяти, написавший Декларацию независимости, в который входили Томас Джеф­ферсон, Джон Адамс, Бенджамин Франклин, Роджер Шерман и Роберт Р. Ливингстон, осуждал Георга III за препятствование иммиграции — создание трудностей для натурализации в качестве подданного Британской империи и прекращение субсидирования иммиграции. Это довольно важный момент: первый американский конституционный акт высту­пает в поддержку имми­гран­тов. Это доку­мент, который говорит, что одна из основ Америки состоит в том, что это место, приветствующее иммиграцию. И с этим были согласны «патриоты» по обе стороны Атлантического океана.

Второе, за что осуждался Георг III, — это создание препятствий для свободной торговли, или торговли североамериканцев с остальным миром. Как мы уже говорили, «патриоты» полагали, что торговля необходима в качестве «смазки» экономики. Итак, первый американский конститу­ционный акт выступает в поддержку свободной торговли. Еще раз — не в поддержку свободной торгов­ли без всякого участия государства; «патриоты» поддерживали активное уча­стие государства в виде субсидирования промышленности, продуктами кото­рой за­тем можно торговать с другими странами в отсутствие препятствий. Именно поэтому Александр Гамильтон, первый министр финансов США в 1790-е годы, заявил, что в соответствии с духом Декларации независимости американское государство должно субсидировать промышленное развитие.

И третий малоизвестный факт, касающийся Декларации независимости: она осуждает Георга III за то, что он налагал вето на принимавшиеся в колониях законо­дательные акты. Законодательные акты, на которые налагал вето ко­роль, вызывая серьезный гнев колонистов, объявляли рабство, или работоргов­лю, вне закона. Хотя об этом не говорится в Декларации прямо, мы знаем, что это так, потому что Томас Джефферсон, напи­сал в 1774 году памфлет, в кото­ром прямо осуждал Георга III за использование права вето в отношении коло­ниальных законов, запрещавших рабство и рабо­тор­говлю. Бенджамин Франк­лин также участвовал в 1774 году в пропа­гандист­ской кампании в Филадель­фии, направленной на запрет работорговли. 

Я упомянул три принципа, заложенных в Декларации, которые, как мне кажет­ся, не так понятны. Но самое главное в Декларации независимости описал Джон Адамс. Его очень вдохновило принятие Декларации независимости, после этого он написал торжествую­щее письмо своей жене Эбигейл. Адамс писал: это совершенно замечательное со­бы­тие, мы изменили ход истории человече­ства. Он (послед­ний абзац Декла­рации) замечателен потому, пи­шет Адамс, цитируя его  «Поэтому мы, представители соединенных Штатов Америки, собравшись на общий Конгресс, призывая Всевышнего подтвер­дить честность наших намерений, от имени и по уполномочию доброго народа этих коло­ний, торжественно записываем и заявляем, что эти соединенные колонии являются и по праву должны быть свободными и неза­висимыми штатами, что они освобождаются от всякой зависимости по отношению к Бри­танской короне и что все политические связи между ними и Британским государством дол­жны быть полностью разорваны, что в каче­стве свободных и независимых штатов они полномочны объявлять войну, заключать мирные договоры, вступать в союзы, вести торговлю, совершать любые другие действия и все то, на что имеет право независимое госу­дарство. И с твердой уверенностью в по­кровительстве Божественного Провиде­ния мы клянемся друг другу поддерживать настоящую Декларацию своей жизнью, своим состоянием и своей незапятнанной честью»., что эти соединенные колонии являются отныне госу­дарством, которое будет объявлять войны, заключать мир и вести торговлю — не устраняясь, но ведя торговлю, то есть роль государ­ства состоит в способ­ствовании торговле.

Итак, с точки зрения отцов-основателей Америки, для достижения философ­ских целей, которые никто не подвергал сомнению, типа равенства всех людей необходимо социальное и экономическое равенство или, по крайней мере, со­циальное и экономическое процветание для всех, и в этом и состоит роль госу­дарства.

Декларация независимости и потомки

Это и есть история Декларации независимости, и она очень важна для понима­ния того, на каких принципах была основана Америка. Эта история была неод­нократно пересказана и воспринята американцами на протяжении XIX и XX ве­ка. Однако, уделяя слишком большое внимание первому абзацу, американцы, как мне кажется, утратили понимание некоторых смыслов, заложенных в Де­кла­рации, по крайней мере в XX и XXI столетии. Но американ­цы XIX века их еще понимали. 

Президент Джон Куинси Адамс, сын Джона Адамса, первый американский посланник в России, памятник которому стоит в американском посольстве, пытался объяснить значение Декларации независимости каждый год 4 июля. Он подчеркивал именно те принципы, о которых я говорил: что Декларация независимости объявляет Америку защитницей иммигрантов; что Декларация независимости отвергает рабство и что Декларация независимости провозгла­шает интернационализм, подчеркивая значение Америки не просто как незави­симого государства, но как независимого государства в мире других государств, с которыми ей необходимо торговать.

Но, наверное, самый известный момент, когда Декларация независимости была заново вписана в сознание американцев, настал после битвы при Геттисберге во время американской Гражданской войны. Президент Авраам Линкольн вы­ступил с торжественной речью, посвященной этой великой победе федераль­ных сил над южанами, которые защищали рабство. Геттисбергская речь по су­ти была толкованием Декларации независимости. Линкольн был юристом; на протяжении всей своей карьеры он постоянно ссылался на Декларацию не­за­висимости, а не на Конституцию 1787 года как первый американский кон­сти­туционный акт. И в Геттисберге он сказал, что значение Декларации состояло в противостоянии рабству и он, как президент Соединен­ных Штатов, полно­стью поддерживал это противостояние, — пожалуй, это было сказано впервые за время Гражданской войны. Таким образом, аболиционист­ский элемент Декларации независимости играет важную роль в американском сознании.

Мне не вполне ясно, помнят ли американ­ские поли­тики XXI века, обращаясь к Декларации независимости, обо всех этих ее аспектах — помнят ли они, в част­ности, о поддержке иммигрантов, о том значении, которое отцы-осно­ватели Америки прида­вали свободной торговле, о фундамен­тальном интер­национализме Декларации. Патриоты создали Декларацию независи­мости не по­тому, что они считали империи злом, не потому, что они считали злом связи с Европой, а потому, что злом для них была политика, осуществлявшаяся Геор­гом III. Они хотели создать государство, которое стало бы по сути патрио­тиче­ской империей и которое функционировало бы во взаимо­дей­ствии с осталь­ным миром.

Стивен Пинкус — выпускник Гарварда, преподает историю XVII и XVIII века на историческом факультете Йельского университета, также преподавал в Оксфорде и Чикагском университете. Автор книг «Протестантизм и пат­риотизм: идеологии и рождение британской внешней политики» (1996), «Изме­нившаяся нация: Англия после Реставрации» (2001), «Славная революция в Англии: краткая история и документы» (2006), «Политика публичной сферы в Англии раннего Нового времени» (2007), «1688: первая современная революция» (2009), «Сердце декларации: отцы-основатели за активное государство» (2016).