Мандельштам — шутник

Воспоминания о том, как шутил, веселился и хохотал поэт, придумавший машинку для предотвращения шуток — впрочем, негодную

Авторы Виктория Буяновская, Марсель Хамитов

Несмотря на устоявшийся миф о Мандельштаме как о замкнутом и тяжелом в общении  Вот, например, фрагмент из письма Зинаиды Пастернак: «К нам иногда заходил Осип Мандельштам. Боря признавал его высокий уровень как поэта. Но он мне не нравился. Он держал себя петухом, наскакивал на Борю, критиковал его стихи и все время читал свои. Бывал он у нас редко. Я не могла выносить его тона по отношению к Боре, он с ним разговаривал, как профессор с уче­ником, был заносчив, подчас говорил ему резкости». Другой пример — из письма Андрея Белого: «С Мандельштамами — трудно. <…> Они пускаются в очень „умные“, нудные, витиеватые разговоры с подмигами, с „что“, „вы понимаете“, „а“, „не правда ли“… словом, М. мне почему-то исключительно неприятен; и мы стоим на противоположных полюсах (есть в нем, извините, что-то „жули­коватое“, отчего его ум, начитанность, „куль­турность“ выглядят особенно неприятно)…», обособленном ото всех «борце за свободу», в бытовой жизни, в кругу близких ему людей, он был удивительно веселым человеком, готовым едва ли не в любую минуту либо рассмешить собеседника до слез, либо со­гнуться от хохота. К сожалению, большая часть его шуток так никогда и не была записана, но особое чувство юмора Мандельштама запомнилось почти всем его близким знакомым. Георгий Иванов и вовсе заявлял: 

«Мандельштам — самое смешливое существо на свете. Где бы он ни на­ходился, чем бы ни был занят — только подмигните ему, и вся серьез­ность пропала. Только что вел важный и ученый разговор с не менее важным и ученым собеседником, и вдруг: „Ха-ха-ха-ха…“».  Цит. по: Г. В. Иванов. Петербургские зимы.

Близкий друг Мандельштама Борис Кузин вспоминает:

«…я не могу припомнить ни одного самого мрачного момента, в ко­тором нельзя было бы ожидать от О. Э. остроты, шутки, сопровож­дающейся взрывом смеха. Был у нас даже особый термин „ржакт“ (от глагола „ржать“) — для обозначения веселого и самого разнооб­разного по тематике зубоскальства, которому мы предавались при мало-мальски располагающей к этому обстановке. В этих ржактах порождались многие, часто коллективные, стихотворения и другие шуточные произведения».  Цит. по: Б. С. Кузин. Об О. Э. Мандельштаме.

Генезис одного из таких шуточных стихотворений сохранился в воспомина­ниях Надежды Яковлевны, жены поэта:

«Еще был Нилендер, эллинист и знаток древнееврейского. Бывший морской офицер, он работал в Публичной библиотеке и приходил обычно под полночь, захватив с собой на всякий случай пакетик чаю. Он переводил Софокла и все рассказывал о „золотом сечении“. Одна­жды Шервинский пригласил О. М. с Анной Андреевной послушать перевод. Вдвоем пускать их не следовало: они чего-то там натворили, пришли с хохотом, и О. М. объяснил:

          Знакомства нашего на склоне
          Шервинский нас к себе зазвал
          Послушать, как Эдип в Колоне
          С Нилендером маршировал».  Цит. по: Н. Я. Мандельштам. Воспоминания.

Впрочем, в значительной части шуточных стихотворений Мандельштама шут­ка превращается в тщательно выверенный поэтический прием. Так, например, в цикле «Антология античной глупости» юмор строится на языковой игре и тонкой стилизации, что связывает эти стихи с «серьезной» поэзией Мандель­штама и больше соответствует привычному для нас образу поэта:

В бытовых же ситуациях чувство юмора Мандельштама чаще всего апеллиро­вало к конкретным обстоятельствам или даже просто к случайной игре слов. Артур Лурье, который близко знал Мандельштама, рассказывал Анне Ахма­товой, что как-то «шел с Мандельштамом по Невскому, и они встретили неве­роятно великолепную даму. Осип находчиво предложил своему спутнику: „Отнимем у нее все это и отдадим Анне Андреевне“». Там же.

Сама Ахматова вспоминает остроты Мандельштама в связи с другим поэтом:

«Как-то раз в „Собаке“, когда все ужинали и гремели посудой, Маяков­ский вздумал читать стихи. Осип Эмильевич подошел к нему и сказал: „Маяковский, перестаньте читать стихи. Вы не румынский оркестр“».   Там же.

Шутил он и на ее счет:

«…когда я гостила у Мандельштамов в Нащокинском в феврале 1934 года, меня пригласили на вечер Булгаковы. Осип взволновался: „Вас хотят сводить с мос­ковской литературой?!“ Чтобы его успокоить, я неудачно сказала: „Нет, Булга­ков сам изгой. Вероятно, там будет кто-нибудь из МХАТа“. Осип совсем рассер­дился. Он бегал по комнатам и кричал: „Как оторвать Ахматову от МХАТа?“».  Там же.

Зачастую ирония Мандельштама проявлялась в остроумно-абсурдном ответе на реплику собеседника:

«Вставая из-за стола, отдыхающие стали обсуждать программу вечер­них развлечений. Спросили „профессора“ [Мандельштама], не про­чтет ли он что-нибудь. Тот ядовито обратился к человеку с круглыми покатыми плечами, но в форме летчика: „А если я попрошу вас сейчас полетать, как вы к этому отнесетесь?“».  Цит. по: Э. Г. Герштейн. Мемуары.

«Как-то, вернувшись из города домой, Надя [Надежда Яковлевна Ман­дельштам] весело рассказывала об одной из обычных трамвайных пере­бранок. Они пробивались к выходу, получая тычки и виртуозно отруги­ваясь. Но последнее слово осталось за оппонентом. „Старик беззу­бый“, — обозвал он Мандельштама. Выйдя уже на переднюю площадку, Осип Эмильевич приоткрыл дверь в вагон, просунул голову и торже­ствующе провозгласил: „Зубы будут!“ С этим победным кличем они вышли из трамвая»  Там же..

Конечно, иногда «ржакт» становился сатирическим уколом — особенно в публицистических статьях:

«Маяковский же пишет стихи, и стихи весьма культурные: изысканный раешник, чья строфа разбита тяжеловесной антитезой, насыщена ги­перболическими метафорами и выдержана в однообразном коротком паузнике. Поэтому совершенно напрасно Маяковский обедняет самого себя. Ему грозит опасность стать поэтессой, что уже наполовину совер­шилось».  Из заметки Мандельштама «Литературная Москва» 1922 года. Цит. по : О. А. Лекманов. Мандельштам и Маяковский: взаимные оценки, переклички, эпоха…

«Необычайная свобода и легкость мысли у Белого, когда он в букваль­ном смысле слова пытается рассказать, что думает его селезенка…»  Из рецензии Мандельштама на роман А. Белого «Записки чудака». Цит. по: О. Э. Мандельштам. Слово и культура.

Впрочем, этот «сатирический укол» мог приобретать беззлобно-дружескую форму, как в шутливом опусе о Шкловском, частично сохранившемся в архиве его жены Василисы Шкловской-Корди:

«Его <лысая> голова напоминает мудрый череп младенца <и в то же вре­мя философа-циника> или философа. Это <веселая> смеющаяся и мы­слящая тыква. <Шкловский мог бы диктовать стенографистке-маши­нистке на Театральной площади, окруженный толпой.> Толпа окружает его и слушает, как фонтан. <Скульптура Шкловского.> Мысль бьет изо рта, из ноздрей, из ушей, прядает равнодушным и постоянным током <Мысль Шкловского и сама речь его — его импровизация — постоянно освежающаяся и равная себе проточная струя. Пройдут [годы]>, непре­рывно <освежающаяся>, обновляющаяся и равная себе. Улыбка Шклов­ского говорит: все пройдет, но я не иссякну, потому что мысль — про­точная вода. Все переменится: на площади вырастут новые здания, но <мысль> струя будет так же прядать — изо рта, из ноздрей, из ушей.
     Если хотите — в этом есть нечто непристойное. <Чинные> Машини­стки и стенографистки особенно любят заботиться о Шкловском, отно­сятся к нему с нежностью».  Цит. по: О. Э. Мандельштам. Собр. соч. в 4 т. Т. 2.

Неудивительно и появление шуток «политических» — несмотря на время, мало располагающее к шуткам. Коснувшись вопроса о том, что на художественной выставке «за 15 лет» висят «дрянные» пейзажи Бухарина, Мандельштам добав­ляет:

«Ну что же, читали мы стихи Луначарского, скоро, наверное, услышим рапсодии Крупской».  Цит. по: О. А. Лекманов. Осип Мандельштам. Жизнь поэта.

«Вполне естественно, что адъютанты и все прочие „писали“, но стран­но, каким образом мы не разучились шутить и смеяться.
     В 38-м году О. М. даже придумал машинку для предотвращения шу­ток, ибо шутки вещь опасная… Он беззвучно шевелил губами — „как Хлебников“ — и жестами показывал, что машинка уже находится в гор­ле. Но изобретение оказалось никуда не годным, и шутить он не прекра­щал».  Цит. по: Н. Я. Мандельштам. Воспоминания.

Впрочем, насколько можно судить по воспоминаниям мемуаристов, наиболь­шей смехотворной силой обладали даже не столько шутки Мандельштама, сколько сама его заразительная смешливость, готовность смеяться надо всем на свете. Сразу несколько человек вспоминают его удивление существованию юмористической литературы, когда «всё и так смешно»   Цит. по: И. Бушман. Поэтическое искусство Мандельштама. Смех — страх — нежность. . Вот как описывает своеобразный смех Мандельштама Георгий Иванов:

«Он хохочет до удушья. Лицо делается красным, глаза полны слез. Собеседник удивлен и шокирован. Что такое с молодым человеком, рассуждавшим так умно, так вдумчиво? Не болен ли он?..
     О, нет, не болен. Впрочем — пусть болен. Все-таки это более правдо­подобно, чем если объяснять действительную причину смеха: кто-то чихнул, муха села кому-то на лысину…»  Цит. по: Г. В. Иванов. Петербургские зимы.

«А через четверть часа он за чаем смеялся до слез какому-то вздору, который я рассказал случайно. Что-то о везшем меня извозчике — чушь какую-то. Смеялся как ребенок, уткнувшись лицом в салфетку и зады­хаясь.
     <…>
     <…> На другой день после его приезда я встретил его в „Бродячей собаке“. Давясь от смеха, он читал кому-то четверостишие, только что им сочиненное:
          Не унывай,
          Садись в трамвай,
          Такой пустой,
          Такой восьмой…»  Там же.

Иногда эта неконтролируемая потребность смеяться, как кажется, была силь­нее его самого. Георгий Иванов в «Петербургских зимах» вспоминал:

«Раз мы проходили по Сергиевской, мимо дома, где года два назад Мандельштам, „временно“ проклятый и изгнанный отцом (это слу­чалось часто), жил у тетушки с дядюшкой.
     <…>
     <…> Я заметил на окнах их квартиры белые билетики о сдаче.
     — Твои родные переехали? Где же они теперь живут?
     — Живут?.. Ха… ха… ха… Нет, не здесь… Ха… ха… ха… Да, переехали…
     Я удивился.
     — Ну, переехали, — что ж тут смешного?
     Он совсем залился краской.
     — Что смешного? Ха… ха… А ты спроси, куда они переехали!..
     Задыхаясь от хохота, он пояснил:
     — В прошлом году… Тю-тю… от холеры… на тот свет переехали!
     И оправдываясь от своей неуместной веселости:
     — Стыдно смеяться… Они были такие славные… Но так смешно — оба от холеры… А ты… ты… еще спрашиваешь… Куда пе… Ха… ха… ха… Пе… переехали…»

Однако наиболее полно смешливость Мандельштама давала себе волю в «соав­торстве» — а именно в компании Ахматовой. Именно она выступала его глав­ным партнером по постоянным шуткам — или, как они это называли, по «боль­шому смиезю»:

«В отношениях О. М. и Анны Андреевны всегда чувствовалось, что их дружба завязалась в дурашливой юности. Встречаясь, они моло­дели и наперебой смешили друг друга. У них были свои словечки, свой домашний язык. Припадки озорного хохота, который овладевал ими при встречах, назывались „большой смиезь“ — посмотреть, скажешь: не двое измученных, обреченных людей, а дрянная девчонка, подру­жившаяся по секрету от старших с каким-то голодранцем…»  Цит. по: Н. Я. Мандельштам. Воспоминания.

«В тот год Анна Андреевна часто к нам ездила и еще на вокзале при­выкла слышать первые мандельштамовские шутки. Ей запомнилось сердитое: „Вы ездите со скоростью Анны Карениной“, когда однажды опоздал поезд, и: „Что вы таким водолазом вырядились?“ — в Ленин­граде шли дожди, и она приехала в ботиках и резиновом плаще с капю­шоном, а в Москве солнце пекло во всю силу».  Там же.

А вот как характеризует их «смеховые отношения» сама Ахматова:

«Смешили мы друг друга так, что падали на поющий всеми пружинами диван на „Тучке“  «Тучка» — так Ахматова и Гумилев называли свою квартиру в доме № 17 по Тучкову переулку в Петербурге, где они жили с 1912 по 1914 год. и хохотали до обморочного состояния». А. А. Ахматова. Листки из дневника. Воспоминания об О. Э. Мандельштаме.

В их интимном кружке, в «своем домашнем языке», упомянутом Надеждой Яковлевной Мандельштам, присутствовали отдельные смеховые словосоче­тания, понятные только посвященным:

«В день, когда грохотала бессарабская линейка, появилось еще одно словечко. Я зажарила яичницу из принесенных Харджиевым яиц и во­шла с подносом в комнату. Все трое протянули ко мне руки и закри­чали: „Она наша мама!“, а О. М. тут же переиначил: „Она мама нас!“ Я рассердилась: „Старые, противные, почему я вам мама?“ — но ничего не помогло, и я так и осталась „маманасом“…»  Цит. по: Н. Я. Мандельштам. Воспоминания.

«Услыхав о какой-нибудь нелепой сцене, О. М. всегда говорил: „И ника­кой неловкости не произошло“… Эта фраза тоже имела свою историю. Как-то Анну Андреевну попросили зайти с поручением к старому, пара­лизованному актеру Г-ну… Ее привели к старику и сказали, кто она. Он посмотрел на нее мутным взглядом и произнес: „Совершенно неин­тересное знакомство“… О. М. в незапамятные времена выслушал про этот визит и резюмировал: „И никакой неловкости не произошло“… Так эти две фразы и остались жить… Жизнь делала все, чтобы отучить их смеяться, но они оба туго поддавались воспитанию».  Там же.

Наконец, благодаря сохранившемся дневнику Николая Пунина  Николай Пунин (1888–1953) — историк искусства, художественный критик. С 1923 по 1938 год — гражданский муж Анны Ахматовой., у нас есть возможность заглянуть в «смеховую лабораторию» тандема «Мандельштам — Ахматова»:

«На днях О. Э. Мандельштам, придя к Ан. [Ахматовой], говорит: „А. А., я придумал пол-анекдота, помогите придумать вторую половину“. Ан. с радостью соглашается. О. рассказывает: дело, конечно, было в тот знаменательный момент — годовщину смерти Ильича, в который по пу­шечному выстрелу все проходящие по улице должны остановиться (на тему эту, надо заметить, циркулируют до десяти анекдотов). Оста­навливаются. Два еврея. Один стоит, другой бегает вокруг… „И вот дальше не могу придумать, но чувствую, что из этого должен выйти хороший анекдот…“».  Цит. по: Н. Я. Мандельштам. Воспоминания.

Таким образом, мы видим человека, с одной стороны, всегда (и в любое исто­рическое время) готового к остроумно-абсурдной шутке, с другой — неизбывно смешливого, заразительно смеющегося по любому, даже непонятному собе­седнику поводу. Как же назвать это особое его чувство юмора? На этот вопрос лучше всего отвечает его жена:

«Кто-то выдумал, что Мандельштам был мастером анекдота. Это не­правда: он любил анекдоты, смеялся, недоумевал, откуда они берутся, но его шутка принадлежит к совершенно иному разряду, чем анекдот, — острая сатира кратчайшего размера с фабульным построением. Шутка Мандельштама построена на абсурде. Это домашнее озорство и драз­нилка, лишь изредка с политической направленностью, но чаще всего обращенная к друзьям — к Маргулису  Александр Моргулис (1898 — ок. 1938) — советский педагог и журналист, друг Осипа Мандельштама., ко мне, к Ахматовой. Это  стишок-импровизация „на случай“ или игра вроде тех, в которые он играл с моим братом, например совместное заявление в Комакаде­мию  Комакадемия — высшее учебное заведение, Коммунистическая академия при ЦИК СССР. о том, что „жизнь прекрасна“. В шутке Мандельштама всегда есть элемент „блаженного бессмысленного слова“».  Цит. по: Н. Я. Мандельштам. Воспоминания.