Расшифровка Русский Гамлет

Содержание шестой лекции из курса Алексея Бартошевича «Весь Шекспир»

«Гамлет» для России — особая пьеса. Гамлет в трагедии говорит, что театр — это зеркало, в котором отражаются века, сословия и поколения, и цель театра — держать зеркало перед человечеством. Но и сам «Гамлет» — это зеркало. Кто-то сказал, что это зеркало, поставленное на большой дороге. И мимо него идут люди, поколения, народы, сословия. И каждый видит себя. Применительно к русской истории это особенно верно. Гамлет — это то зеркало, в котором Россия всегда стремилась увидеть свое лицо, стремилась через Гамлета понять себя.

Когда Мочалов  Павел Степанович Мочалов (1800–1848) — актер эпохи романтизма, служил в московском Малом театре. сыграл Гамлета в 1837 году, Белинский написал свои знаменитые слова о том, что Гамлет — «это вы, это я, это каждый из нас». Эта фраза не случайна для русского взгляда на пьесу. Почти 80 лет спустя Блок напишет: «Я — Гамлет. Холодеет кровь…» (1914). Фраза «Я — Гамлет» лежит в основании не только сценической истории этой пьесы в русском театре, эта формула существенна и справедлива для всякой поры русской истории. Каждый, кто решит исследовать историю русской духовной культуры, русской интеллигенции, должен узнать, как в разные моменты истории интерпретировали эту пьесу, как понимали «Гамлета» в его трагических взлетах и страшных падениях.

Когда Станиславский в 1909 году репетировал «Гамлета», готовя актеров к приезду Гордона Крэга  Эдвард Гордон Крэг (1872–1966) — английский актер, театральный и оперный режиссер эпохи модернизма., который ставил пьесу в Московском Художественном театре, он сказал, что Гамлет — это ипостась Христа. Что миссия Гамлета не только в пьесе, а в мире — это миссия, которую можно сопоставить с существом Сына Божия. Это совсем не случайная для русского сознания ассоциация. Вспомните стихотворение Бориса Пастернака из «Доктора Живаго», когда Гамлету в уста вкладываются слова Христа в Гефсиманском саду:

«Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый  
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти».

Очень интересно посмотреть на то, в какие моменты русской истории «Гамлет» выходит на первый план. В какие моменты какая шекспировская пьеса оказывается самой существенной, самой важной. Были времена, когда «Гамлет» оказывался на периферии, когда первым номером становились другие пьесы Шекспира. Любопытно посмотреть, в какие моменты русской истории «Гамлет» оказывается инструментом русской исповеди. Так было в годы Серебряного века. Так было в послереволюционные годы, и прежде всего в Гамлете, сыгранном, может быть, самым гениальным актером XX столетия — Михаилом Чеховым. Актером великим и глубоким, мистиком, для которого главным смыслом Гамлета было общение с призраком, исполнение его воли.

Кстати, в статье Пастернака к переводам шекспировских трагедий есть фраза о том, что Гамлет идет «творить волю пославшего его». Гамлет Михаила Чехова шел исполнять волю пославшего его призрака — который не появлялся на сцене, но который был символизирован огромным вертикальным лучом, спускаю­щимся с неба. Гамлет вступал в этот огненный столб, в это светящееся пространство и подставлял себя ему, впитывая это небесное свечение не только в сознание, но и в каждую жилку своего тела. Михаил Чехов сыграл человека, раздавленного тяжкой поступью истории. Это был крик боли человека, по которому прошелся механизм русской революционной и послереволюци­онной реальности. Чехов сыграл Гамлета в 1924 году, а в 1928-м эмигрировал. Отъезд Чехова был абсолютно неизбежным — ему нечего было делать в стране победившей революции.

Его дальнейшая судьба была драматична. Он умер в 1955 году, а до этого жил на Западе: в Прибалтике, во Франции, потом в Америке. Он играл, был режиссером, педагогом. Но ничего соизмеримого с той ролью, которую он играл в России, он не сделал. И это была его трагедия. В этом была трагедия его Гамлета.

30 лет «Гамлет» не шел на московской сцене. (Если не считать особый случай акимовского «Гамлета» в Театре Вахтангова  «Гамлет» в постановке Николая Акимова 1932 года в Театре им. Вахтангова.. Это была полупародия, расправа с традиционным, обожествляющим Гамлета русским взглядом.) Одной из причин, почему «Гамлет» был отлучен от московской сцены, было то, что эту пьесу терпеть не мог Сталин. Это понятно, потому что русская интеллигенция всегда видела в себе гамлетовское начало.

Был случай, когда в Художественном театре Немирович-Данченко, получивший особое разрешение, репетировал «Гамлета» (спектакль потом так и не вышел). И актер Борис Ливанов на одном из кремлевских приемов подошел к Сталину и сказал: «Товарищ Сталин, мы сейчас репетируем трагедию Шекспира „Гамлет“. Что бы вы нам посоветовали? Как нам подойти к постановке этой пьесы?» Есть несколько версий ответа Сталина, но самая достоверная такая. Сталин с непередаваемым презрением сказал: «Ну он же слабый». «Нет-нет! — сказал Ливанов. — Мы играем его сильным!»

Поэтому, когда не стало Сталина, в 1953 году сразу несколько русских театров обратились к этой полунеразрешенной пьесе. Одновременно в 1954-м вышли премьеры в Театре Маяковского, где пьесу поставил Охлопков  Николай Павлович Охлопков (1900–1967) — актер театра и кино, режиссер, педагог. Ученик и продолжатель традиций Вс. Мейерхольда. С 1943 года возглавлял Театр им. Маяковского., и в Ленинграде в Театре имени Пушкина (Александринском), где ее поставил Козинцев  Григорий Михайлович Козинцев (1905–1973) — режиссер кино и театра, сценарист, педагог. За фильм «Гамлет» (1964) получил Ленинскую премию. еще до своего фильма.

История «Гамлета» в послевоенном российском театре — это очень большая тема, но я хочу сказать об одном. О том «Гамлете», который был «Гамлетом» моего поколения. Это был «Гамлет» Высоцкого, Боровского, Любимова  «Гамлет» в Театре на Таганке был поставлен в 1971 году. Режиссером спектакля был Юрий Любимов, художником и сценографом — Давид Боровский, роль Гамлета исполнял Владимир Высоцкий.. Это было время не страшное, 1971 год, его невозможно сопоставить с концом 30-х годов. Но это было стыдное, позорное время. Всеобщее равнодушие, молчание, немногие диссиденты, которые отважились поднять свой голос, оказывались в тюрьме, танки в Чехословакии и так далее.

В такой стыдной политической и духовной атмосфере появился этот спектакль с Высоцким, и он заключал в себе настоящий русский мятеж, настоящий взрыв. Это был «Гамлет» очень простой, очень русский и очень гневный. Это был Гамлет, который позволял себе восстать. Это был Гамлет-мятежник. Он бросал вызов абсолютной силе трагедии, которая ему противостояла. Ему противостояла не только политическая система, советская тирания — все это Высоцкого не очень интересовало. Ему противостояли силы, справиться с которыми было невозможно. Силы, которые были символизированы в знаменитом образе занавеса  «С помощью авиационных инженеров над сценой была смонтирована очень сложная конструкция, благодаря которой занавес мог двигаться в различных направлениях, меняя декорации, открывая одних действующих лиц, закрывая других, сметая со сцены третьих... Идея подвижного занавеса позволила Любимову найти ключ ко всему спектаклю. Где бы ни находился Гамлет, занавес приходил в движение и останавливался по строгому правилу: Высоцкий всегда оставался особняком, отдельно от других» (из статьи «Гамлет с Таганки. К двадцатилетию спектакля» в газете «Молодой коммунар», 1991 год)., созданного гениальным Давидом Боровским. Это было огромное безглазое чудовище, которое становилось то стеной из земли, то образом смерти, то огромной паутиной, опутывавшей людей. Это был движущийся монстр, от которого не скрыться, не убежать. Это была гигантская метла, смахивающая людей в смерть.

Два образа смерти в этом спектакле существовали одновременно — занавес как символ надличных неизбежных сил трагедии и могила на краю сцены из настоящей, живой земли. Я сказал «живой», но я ошибся. Это была мертвая земля, не та, в которой что-то растет. Это была земля, в которой хоронят.

И между этими образами смерти существовал Высоцкий. Гамлет, сама хриплость голоса которого, казалось, происходила от того, что кто-то цепкой рукой держал его за горло. Этот Гамлет пытался взвешивать все за и против, и это неизбежно заводило его в бесплодие умственного тупика, потому что с точки зрения здравого смысла восстание бессмысленно, обречено на пора­жение. Но в этом Гамлете была святая ненависть, если ненависть может быть святой. В этом Гамлете была правота нетерпения. И этот человек, этот воин, этот интеллигент и поэт, очертя голову, отбросив все сомнения, бросался на борьбу, на мятеж, на восстание и умирал, как умирают солдаты, тихо и не парадно. Никакого Фортинбраса тут было не нужно, никакого торжественного выноса тела Гамлета не было. Гамлет в глубине сцены, прислонившись спиной к стене, тихо сползал на землю — вот и вся смерть.

Замершему залу, в котором сидели люди моего поколения, этот спектакль и этот актер дарили надежду. Надежду на возможность сопротивления. Это был образ Гамлета, ставший частью души моего поколения, который, кстати, был прямо связан с пастернаковским образом Гамлета. Ведь совсем не случайно спектакль начинался с песни Высоцкого на эти самые стихи Пастернака из «Доктора Живаго». Занятно, что Высоцкий из этого стихотворения, которое он исполнял почти целиком, выбрасывал одну строфу «Я люблю твой замысел упрямый и играть согласен эту роль…». Этот Гамлет не любил мировой замысел. Он сопротивлялся любому лежащему в основании мира высшему замыслу. Он не соглашался играть эту роль. Этот Гамлет был весь мятеж, бунт, сопротивление. Это был порыв к воле, к воле-волюшке, к русскому пониманию свободы, к тому, о чем у Толстого говорил Федя Протасов  Федор Протасов — центральный персонаж пьесы Льва Толстого «Живой труп»., слушая цыганское пение. Этот спектакль сыграл в нашей жизни огромную роль. Этот образ остался в нас на всю жизнь.

Есть времена для «Гамлета», есть времена не для «Гамлета». Ничего стыдного в негамлетовских временах нет. В конце концов, есть другие пьесы Шекспира. Гамлетовские времена особенные, и мне кажется (может быть, я ошибаюсь), что наше время не гамлетовское, мы не тянем на эту пьесу. Хотя, если вдруг выйдет молодой режиссер и, поставив эту пьесу, докажет, что мы достойны «Гамлета», я буду первый, кто будет радоваться.