Путевые заметки о Крайнем Севере: свадебное хватание, белые медвежата и тундра в цвету

Какой жизнь за полярным кругом виделась мореплавателю сэру Хью Уиллоуби, «первому живописцу Арктики» Александру Борисову, геологу и писателю Олегу Куваеву и другим путешественникам

Подготовила Анна Лапикова

Английские мореплаватели — о тундре, русских и ненецком святилище

Маршрут на картах — условный, он показывает направление движения путешественников и не отражает всех нюансов их перемещений. Названия топонимов на картах приведены к современной норме. Символом * отмечены города и поселки, которые больше не существуют.

В мае 1553 года экспедиция сэра Хью Уиллоуби отправилась из Лондона на поиски пути в Китай через северные моря. После шторма в Баренцевом море Уиллоуби потерял из виду самый большой из трех кораблей — «Эдуарда Бонавентуру», которым командовал капитан Ричард Ченслор. Два оставшихся судна — «Бона Эсперанца» и «Бона Конфиденца» — зашли в безымянную бухту у берегов Лапландии, чтобы дождаться перемены ветра. Они остались пришвар­тованными в устье реки Варзины, впадающей в Баренцево море, но Уиллоуби и его экипаж при загадочных обстоятельствах погибли.

«Эдуард Бонавентура» бросил якорь в Двинской губе Белого моря. Оттуда Ричард Ченслор по приглашения Ивана Грозного отправился в Москву, а затем, получив от царя торговую грамоту, — обратно в Англию.

В 1555 году участник английской экспедиции по имени Стивен Бэрроу, служивший штурманом на судне «Эдуард Бонавентура», отправился в новое плавание — дальше на восток, к реке Оби.

О населенности тундры

«На следующий день, 18 сентября, мы вошли в эту гавань… <…> В ней было много тюленей и других больших рыб, а на материке мы видели медведей, больших оленей и иных странных животных и птиц, как, например, диких лебедей, чаек, а также других, неизвестных нам и возбуждавших наше удив­ление. Пробыв в этой гавани с неделю и видя, что время года позднее и что погода установилась плохая — с морозами, снегом и градом, как будто бы дело было в середине зимы, мы решили тут зимовать. Поэтому мы послали 3 человек на ю-ю-з.  То есть на юго-юго-запад. посмотреть, не найдут ли они людей; они проходили три дня, но людей не нашли; после этого мы послали еще 4 человек на запад, но и они вернулись, не найдя никаких людей. Тогда мы послали 3 человек в юго-восточном направлении, которые таким же порядком вернулись, не найдя ни людей, ни какого бы то ни было жилища»  Цит. по: Х. Уиллоуби. Достоверная копия записки, найденной на одном из двух кораблей, а именно на судне «Надежда», которое зимовало в Лапландии, где сэр Х. Уиллоуби и его спутники умерли, замерзнув до смерти в 1553 г. // Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке. Л., 1937..

Из записок Хью Уиллоуби. 1553 год

О русских

«Русские — отличные ловцы семги и трески; у них много масла, называемого нами ворванью, которая большею частью изготовляется у реки, называемой Двиной. Они производят ее и в других местах, но не в таком количестве, как на Двине. Они ведут также крупную торговлю вываренной из воды солью. В северной части страны находятся места, где водится пушнина — соболя, куницы, молодые бобры, белые, черные и рыжие лисицы, выдры, горностаи и олени. Там добывают рыбий зуб; рыба эта называется морж. Ловцы ее живут в месте, называемом Пустозеро  Пустозерск — ныне исчезнувший город в нижнем течении реки Печоры, на терри­тории Ненецкого автономного округа. (Postesora), и привозят рыбий зуб на оленях в Лампожню  Лампожня — деревня в Мезенском районе Архангельской области. (Lampas) на продажу, а из Лампожни везут в место, называемое Колмогоры  Колмогоры (совр. Холмогоры) — населенный пункт в низовье Северной Двины, на территории Архангельской области. (Colmogro), где бывает в Николин день большая ярмарка»  Цит. по: Книга о великом и могущественном царе России и князе Московском, о принад­лежащих ему владениях, о государственном строе и о товарах его страны, написанная Ричардом Ченслором // Английские путе­шественники в Московском государстве в XVI веке. Л., 1937..

Из записок Ричарда Ченслора. 1553 год

Об экскурсии к святилищу ненцев 

«3-го, в понедельник, подняв якорь, мы подошли к другому острову в 5 лигах к в.-с.-в.  То есть к востоко-северо-востоку. от нас. Там мы снова встретили Лошака и съехали вместе с ним на берег. Он повел нас к самоедским  Самоеды — прежнее название ненцев. идолам. Число их было более 300, самой плохой и неискусной работы, какую я когда-либо видел. У многих из них глаза и рты были вымазаны кровью; они имели грубо сделанный облик мужчин, женщин и детей; то, что было намечено из других частей тела, также было обрызгано кровью. Некоторые из их идолов были не чем иным, как старыми кольями с двумя, тремя нарезами, сделанными ножом. <…> Перед некоторыми идолами были сделаны плахи высотой до рта идола; все они были в крови, и я подумал, что эти плахи служат жертвенниками»  Цит. по: С. Барроу. Плавание в направлении реки Оби и открытия, сделанные шкипером Стифеном Барроу, командиром пинассы под названием «Серчсрифт» (Searchthrift), а также другие обстоятельства, достойные примечания, происходившие в 1556 г. // Английские путе­шественники в Московском государстве в XVI веке. Л., 1937..

Из дневника Стивена Бэрроу. 1 августа 1556 года

Степан Крашенинников — о термальных источниках, свадебном хватании и отношениях с медведями

Летом 1733 года из Санкт-Петербурга выдвинулся «отряд академиков» под руководством трех профессоров Петербургской академии наук. Эта научная экспедиция была частью более масштабного проекта (который потом назовут Великой Северной экспедицией) по изучению дальних рубежей Российской империи: арктического побережья, Сибири, Дальнего Востока, а также Японии и Аляски. Три года спустя отряд дошел до Якутска, а оттуда Степана Краше­нинникова, наиболее прилежного студента, отправили исследовать Камчатку. 14 октября 1737 года он прибыл туда морем из Охотска. Почти четыре года Степан Крашенинников провел на полуострове, изучая его географию, флору и фауну, быт и верования коренных народов. Дневниковые записи и различные материалы, собранные за время путешествия, легли в основу монографии Крашенинникова «Описание земли Камчатки».

О термальных источниках

«Особенно интересны два больших источника. Один из них имеет 5, а другой 3 сажени  То есть приблизительно 11 и 6 метров. в диаметре… Вода кипит в них белым ключом, как в огромных котлах, и с таким шумом, что не слышно не только разговора, но и крика. Из источников идет такой густой пар, что в семи саженях  То есть приблизительно в 15 метрах. не видно человека. Поэтому и кипение ключей можно увидеть, только припав к земле. Расстояние между источниками — сажени три  Приблизительно 6 метров.. Все оно колеблется, как зыбучее болото. Итти по нему нужно с опаской, чтобы не провалиться. Эти ключи отличаются от других тем, что на их поверхности плавает вещество, похожее на черную китайскую тушь; оно с трудом отмывается от рук. Встречается также свой­ственная всем горячим ключам разноцветная глина, известь, белый палет и горючая сера. Во всех горячих ключах вода мутная и пахнет тухлыми яйцами.
     Камчадалы, которые считают все горячие источники, как и вулканы, жили­щами духов, опасаются к ним близко подходить. Поэтому они не рассказывают о них никому из русских, чтобы не попасть в провожатые»  Здесь и далее цит. по: С. Крашенинников. Описание земли Камчатки. М., 1948..

О свадебном хватании

«Когда камчадал, высмотрев себе невесту (обязательно в чужом, а не в своем острожке  Острожек — небольшое поселение. По определению самого Степана Крашенникова, «камчатское жилище, состоящее из одной или несколька земляных юрт и из балаганов».), пожелает на ней жениться, он переселяется в острожек, откуда родом невеста. Явившись к родителям невесты, он сообщает им о своем намерении и после того работает, показывая свое удальство и проворство, услуживая всем пуще холопа, и больше всего будущему тестю, теще и невесте, после чего просит разрешения хватать невесту. <…>
     Когда жених получает разрешение хватать невесту, он ждет случая, чтобы напасть на нее при небольшом числе людей, ибо она тогда находится под охраной всего женского населения острожка. Кроме того, во время хватанья невеста бывает одета в двое или трое хоньб  Хоньба — традиционная женская одежда. и так опутана рыболовными сетями и ремнями, что, как статуя, никуда не может повернуться.
     Улучив минуту, когда около невесты окажется мало народу, жених старается стремительно содрать с нее хоньбы и сети, чтобы коснуться ее тела, что у камчадалов считается как бы венчанием. Между тем как сама невеста, так и другие женщины и девушки издают отчаянные крики; охранительницы немилосердно бьют жениха, таскают за волосы и царапают лицо, употребляя все средства, чтобы не дать ему схватить невесту. Если жениху посчастливится осуществить свое намерение, он отбегает в сторону от невесты, а она в знак его победы умильным и жалобным голосом говорит: „ни-ни“. В этом заключается брачный обряд камчадалов. Однако в большинстве случаев жениху не удается добиться сразу своей цели, он предпринимает свои попытки схватить невесту неоднократно, причем проходит иногда целый год, а нередко и больше года. После каждой попытки жениху приходится некоторое время набираться сил и залечивать раны».

О разводе

«Камчадалы разводятся с женами, не выполняя никаких обрядов, ибо весь развод заключается в том, что муж перестает спать с женой».

Об отношениях с медведями

«Особенно много на Камчатке медведей и волков. Первые летом, а вторые зимой ходят по открытым местам, как скот.
     Камчатские медведи не велики и не злые; на людей никогда не нападают, разве кто набредет на сонного. В таком случае они ранят, но не смертельно. Никто из камчадалов не помнит, чтобы медведь кого-либо умертвил. Обычно они сдирают у камчадалов кожу с затылка и закрывают ею глаза, а в сильной ярости вырывают и мясо, но не едят его. Изувеченных медведями на Камчатке довольно много и называют их дранками.
     Интересно, что камчатские медведи не делают вреда женщинам, так что летом они собирают вместе с ними ягоды и ходят рядом, как домашний скот. Но иногда они отнимают у женщин собранные ягоды».

Элиас Лённрот — о дурном зелье, трудностях перевода и упрямых оленях

С 1828 по 1844 годы Элиас Лённрот — крупнейший финский фольклорист, собиратель эпоса «Калевала», — отправлялся в экспедиции 11 раз. В поисках рунопевцев  Руны — эпические песни прибалтийско-финских народов. он объездил финляндскую и российскую Карелии, побывал в Архангельской губернии, Лапландии, Эстонии. В поездках Лённрот делал заметки, вел дневник и писал письма, в которых рассказывал не только о своих злоключениях, но и о быте, нравах и обычаях местного населения.

О протестующих оленях

«Почти половина пути от Кандалакши до Колы  Кола — российский город, расположенный на стрелке слияния рек Колы и Туломы. проходит по озеру Имандра… <…>
     <…> Говорят, что при пурге и встречном ветре олени перестают слушаться, поворачиваются головой к кережке  Кережа — традиционные саамские сани для езды на северных оленях., неотрывно смотрят на ездока и никакая сила тогда не заставит их идти вперед. Наши олени порою поступали так же, но потом все же подчинялись хозяину и шли дальше. А вообще эта манера оленей поворачиваться мордой к кережке и глазеть на тебя — самое неприятное, что я испытал при езде на них. Проходит немало времени, прежде чем заставишь оленя сдвинуться с места. Порой ездоку приходится слезать с кережки и тащить оленя за потяг  Потяг, тяж или постромка — кожаные ремни, элемент упряжи., пока он не соблаговолит идти сам»  Здесь и далее цит. по: Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма. 1828–1842. Петрозаводск, 1985..

О трудностях перевода

«Я оказался прямо-таки посреди настоящего смешения языков, почти такого же, какое можно себе представить после падения Вавилонской башни. <…> …Здесь, в Коле, я заговорил по-русски. И в то же время с женой градо­начальника мы порою беседовали по-немецки, а с доктором — по-латыни, и он, стыдно признаться, владеет этим языком лучше и свободнее, чем я. Кроме того, с крестьянами я порою говорю по-фински. Но, за редкими исключениями, я нигде не могу применить знания шведского языка, второго почти родного для меня языка. Иногда разговариваю на нем с хозяином, а он, в свое время заучив­ший в Вуорейка  Имеется в виду финское название (Vuoreija) норвежкой коммуны Вардё (Vardø). кое-какие норвежские слова, нет-нет да и вставит их в свою речь. <…> Так, например, хозяин однажды спросил у меня по-русски, есть ли у меня жена. Возможно, для того чтобы я лучше понял его, он употребил норвежское или датское слово kona, которое в его русском произношении прозвучало как „коня“ или „кони“. Я подумал, что он хочет узнать, есть ли у меня дома лошадь, и ответил, что у меня их две. Услышав это, хозяйка сперва вытаращила на меня глаза, а когда поняла, в чем дело, смеялась до слез».

О дурном зелье

«Проснувшись утром, мы первым делом сварили чай и позвали лопарей  Лопари — саамы.. К чаю у нас были хорошие сухарики, но лопари к ним не притронулись, опасаясь, что они на молоке, которое теперь, во время поста, они не должны потреблять. И про сахар твердили, что якобы они слышали, будто его рафинируют кровью, поэтому и его не брали, пили лишь горячий чай между глотками вина, которое еще оставалось в бочонках. Нам не терпелось отправиться дальше, но лопари сказали, что об этом не может быть и речи до тех пор, пока не будет выпито все вино до последней капли, и нам пришлось смириться с их решением. <…> Когда я спросил у одного лопаря, не лучше ли оставить немного вина для следующего раза, то услышал в ответ: „Вино — дурное зелье, а от плохого чем быстрей избавишься, тем лучше“. <…>
     <…> И все-таки я не сказал бы, что они большие пьяницы. Ведь многие из тех, кого ни разу не видели пьяным, в год потребляют, может, в десять раз больше крепких напитков, чем лопарь, который много месяцев подряд вообще не пьет. Будучи сами постоянными рабами различных наслаждений, позволим же и лопарям хоть несколько раз в год как-то разнообразить свою жизнь. После бури обычно восхваляют безветрие, после болезни познают цену здоровью. Так и лопарю, оправившись после похмелья, легче смириться со своим уединением и с бесконечными и постоянными снегами».

Александр Борисов — о невкусном чае, оленях, нежности, грусти, покорности, любови, силе и непреклонной воле

В 1897 году художник Александр Борисов, получив субсидию от императора Николая II и удачно продав Павлу Третьякову несколько картин, отправился на пленэр — кочевать вместе с ненцами-оленеводами по Большеземельской тундре. По возвращении он опубликовал путевые очерки «У самоедов. От Пинеги до Карского моря. С автобиографической заметкой и с 36 снимками с картин автора, из коих 16 в красках» (а также с советами о том, как лучше устроить хозяйственную деятельность на Севере).

О том, как расположиться в чуме

«Возле чума  Чум — традиционное северное жилище, состояжее из деревянного конусообразного каркаса, покрытого шкурами. нас встретила высокая, стройная самоедка Иринья… <…> Она гостеприимно пригласила меня в свой чум и указала место по левую сторону огня, которое я впоследствии и занимал во время всей дороги. Она… принялась кипятить огромный медный чайник. Когда чайник вскипел, была подана внуши­тельных размеров деревянная чашка оленьего мерзлого мяса — айбыр­дать  Есть сырое оленье мясо.. Айбырдать для меня было не новостью, а потому я ничтоже сумняшеся с удовольствием стал уплетать вкусную мерзлую оленину, запивая горячим чаем, который пахнул больше дымом и еще какой-то мерзостью, чем чаем. Чум был полон дыму, и, чтобы не задохнуться, приходилось лежать совсем на земле, немного подперев голову рукою. Стенки чума все были в дырах, вследствие чего ветер здесь гулял почти так же свободно, как и на просторе тундры, и мороз немного уступал только тогда, когда горел под котлами огонь; в другое время температура была совершенно та же, что и снаружи чума. И если мне приходилось читать или делать заметки, то я находил всего удачнее забираться в мой благодетельный спальный мешок»  Здесь и далее цит. по: У самоедов. От Пинеги до Карского моря: путевые очерки художника Александра Алексеевича Борисова. С автобиографи­ческой заметкой и с 36 снимками картин автора, из коих 15 в красках. СПб, 1907..

О будничном и возвышенном

«Вечером подул сильный N  То есть ветер с севера., и стало очень холодно; в особенности ветер пронизывал ужасно, несмотря на то что на северо-западе все небо было залито золотистою зарей и напоминало глазам теплый летний вечер юга. Только снег разбивал всю эту иллюзию и составлял полный контраст с небом. Он настолько казался голубым… На этом голубом фоне снега очень резко вырисовывался наш убогий чум. Вправо, одна за другой, тянулись и пропадали в бесконечной дали Болванские сопки. В этой картине было что-то неумолимо суровое и бесконечно прекрасное. <…> Какое-то непонятное, приятное чувство наполняет душу: вместе и нежность, и грусть, и покорность, и любовь, и непреклонная воля, и сила — все сливается в одно!!!…
     Несмотря на такое возвышенное настроение, которое звало меня к палитре, написать этюд не удалось вследствие множества разных хозяйственных забот».

О том, как управлять стадом оленей

«На остановке всех оленей обыкновенно отпрягают и отпускают пастись на волю. На шеи тех оленей, которых трудно поймать, привязывают на веревке или полено дров, или оленьи рога, или еще что-либо иное, чтобы они не могли быстро бегать. На другое утро, чтобы собрать стадо, самоеды поступают так: сначала привязывают своих маленьких детей в чуму на веревке, чтобы те не бегали вокруг чума во время поимки и чтобы олени не затоптали их. Потом из саней своих обозов-аргышей  Аргыш — олений обоз. строят „корсак“ (это нечто в роде баррикад наподобие русской буквы С), а к концам его привязывают длинные веревки; за концы веревок берутся по одному человеку, изображая таким образом как бы невод. После этого один или два самоеда идут к оленям и начинают выкрикивать протяжное „о-о-о-о!“. Олени, почуя этот призыв, собираются в кучу. Тогда самоеды начинают медленно гнать их к этому неводу и, загнав, окружают веревками… <…> Загнав оленей в корсак, самоеды идут внутрь его и начинают хватать и связывать на длинную веревку тех оленей, которые нужны им сегодня для запряжки; они прекрасно знают всех их наперечет, несмотря на то что в таком стаде 1000 и более голов. Самоед ни за что не запряжет два дня подряд одного и того же оленя… на мой же взгляд все олени невероятно похожи один на другого: рога, морды, шерсть и т. д. у всех одни и те же».

Фритьоф Нансен — о цветущей тундре, северном сиянии и жалобе белых медвежат

В 1893 году норвежский зоолог и полярный исследователь Фритьоф Нансен на корабле «Фрам»  Fram — «вперед» (норв.). отправился в Арктику, чтобы подтвердить теорию о существовании в Северном Ледовитом океане течения, идущего с востока на запад через полюс. Он планировал пройти к северу дальше Новосибирских островов, вмерзнуть в льды, дрейфовать с ними до Гренландии и попутно достигнуть Северного полюса. «Фрам» дошел до острова Анжу и начал дрейф вместе со льдами. В середине 1894 года Нансен пришел к выводу, что достиг­нуть полюса на судне не получится, поэтому он решил идти пешком. Вместе с Ялмаром Йохансеном, еще одним участником экспедиции, он на лыжах и собачьих упряжках смог дойти до  86°14’ северной широты — не Северный полюс, но уже довольно близко в нему. После зимовки на острове Джексона Нансен и Йохансен возвратились в Норвегию на судне «Виндворд». За это время экипаж корабля «Фрам», дрейфующего в неизведанных водах от Новосибирских островов до Шпицбергена, сделал несколько важных открытий, собрал множество сведений об Арктике и не потерял ни одного человека. По возвращении Нансен написал книгу об экспедиции — «„Фрам“ в Полярном море». В ней то и дело встре­чаются лирические зарисовки о северной природе.

О жалобе белых медвежат

«Едва медведь упал, как мы увидели двух других, выглядывавших на неко­тором расстоянии из-за тороса  Торос — большая глыба льда.. Это были медвежата, желавшие, вероятно, поглядеть на результаты материнской охоты. Медвежата были большие. Я полагал, что на них не стоит тратить ни времени, ни патронов, так как мяса у нас теперь более чем достаточно, но Йохансен возражал, напомнив, что мясо медвежат гораздо нежнее, чем мясо старого зверя. Он сказал, что убьет только одного, и отправился за ним. Медвежата обратились в бегство. Спустя некоторое время они, впрочем, вернулись, и мы слышали, как они где-то далеко ревели, призывая мать.
     Йохансен выстрелил в одного, расстояние было так велико, что он только ранил медвежонка. Со страшным ревом оба снова бросились бежать. <…> 
     <…>
     Все время, пока мы двигались вперед, позади слышался рев раненого медвежонка: по безмолвному ледяному простору разносилась горькая жалоба звереныша на жестокость человека. Жаль было слушать этот горестный рев; будь у нас время, мы непременно вернулись бы и не пожалели на медвежонка пули»  Здесь и далее цит. по: Ф. Нансен. «Фрам» в полярном море. М., 2009..

О тундре в цвету

«По равнине стелется коричнево-зеленый ковер из трав и мха, усеянный цветами редкой прелести. Всю долгую сибирскую зиму тундру одевает толстым покровом снег. Но едва лишь расправится с ним солнце, как из-под последних исчезающих снежных сугробов пробивается целый мир маленьких северных цветочных побегов, и, стыдливо краснея, раскрываются чашечки цветов, улыбающихся сиянию летнего дня, заливающему светом тундру.
     Крупные цветы камнеломок (Saxifraga), изжелта-белые горные маки (Papaver nudicaule) растут пышными купами; там и сям синеют незабудки, белеют цветы морошки. <…> Невелики эти цветы, лишь редкие из них крупнее пяти санти­метров, но тем они милее и тем привлекательнее для этих мест их красота; среди этих однообразных скудных равнин, где глазу не на чем отдохнуть, эти скромные чашечки цветов улыбаются тебе, и нет сил оторвать от них взор».

О полярной ночи в хорошую погоду

«Луна превращает эту ледяную страну в сказочный мир. Хижина лежит в тени под грозно нависшей над нею темной скалой, а лунный свет серебристым туманом разлился над льдом и фьордом; блеск его отражают все снежные гребни и холмы. Это какая-то бесплотная, призрачная красота, точно красота вымершей планеты, сложенной из сверкающего мрамора. Вот так именно должны выглядеть на ней замерзшие, холодные, как лед, горы, так должны лежать воды, скованные льдом и покрытые снежным саваном. <…> И всюду тишина, жуткая тишина; великое безмолвие, которое наступит когда-нибудь на всей земле, когда она снова превратится в голую ледяную пустыню, когда не будет больше шмыгать здесь среди камней песец, не будет бродить по льду белый медведь, не будут даже бушевать ветры… Бесконечное, беспредельное безмолвие. В пламени северного сияния реет над этими застывшими водами дух пространства. Душа преклоняется перед величием ночи и смерти».

О северном сиянии

«Небо раскинулось над тобой, как необъятный купол, — синее в вышине, зеленое ближе к горизонту, лиловое и фиолетовое совсем внизу. По ледяным полям бегут холодные сине-лиловые тени; и розовеют края льдин, обращенные к отсвету исчезнувшего дня. Наверху, в синеве купола, мерцают так же мирно, как всегда, друзья-звезды, они никогда не изменяют. <…>
     И вдруг северное сияние расстилает по небосводу свое затканное серебром то желтое, то зеленое, то красное покрывало; вот оно расходится, потом опять беспокойно собирается в волнистые складки, развертывается и колышется серебряной лентой. Ярко вспыхивают снопы огней и гаснут на миг, и вдруг взметываются к зениту огненные языки; их внезапно прорезает снизу от самого горизонта мощный луч, и — все покрывало тает в лунном свете. Чудится — точно вздох отлетающего духа огня; лишь кое-где витают светлые облачка, смутные, как предчувствие, — это пыль, стряхнутая со сверкающей мантии северного сияния. Но вот оно снова вспыхивает, новые молнии прорезают небо — нескончаемая игра! А тишина ничем не нарушается, глубокая, хватающая за сердце, бесконечная, как симфония вечности».

Олег Куваев — о птичках, собаках и летней тундре

В 1958 году выпускника Московского геологоразведочного института Олега Куваева назначили начальником экспедиции, отправившейся получать данные о строении земли в окрестностях Певека, поселка на берегу Чаунской губы, где незадолго до этого нашли промышленное золото. Около девяти лет после окон­чания института Куваев провел на Чукотке: руководил работами на острове Врангеля, исследовал дно Северного Ледовитого океана, искал месторождения серебра. В «Дневнике прибрежного плавания» собраны путевые очерки об экспедиционных и туристических поездках Олега Куваева, а также отрывки из записных книжек, задокументировавшие его непосред­ственные — еще не осмысленные и художественно не обработанные — впечатления о Севере.

О летней тундре

«Чаунская долина с каким-то непостижимым дружелюбием демонстрировала нам щедрость чукотского лета. Поставленная на ночь драная сетка наутро была полна хариусами  Хариус — рыба семейства лососевых., кустарник буквально сотрясался от шнырянья бесчис­лен­ного заячьего потомства, стаи линных гусей прятались по берегам тундровых озер… Муромские мужички, словно по непостижимому наитию, мгновенно освоились с тундрой, спецификой нашей работы, и нередко бывало — по вече­рам кто-нибудь из них, лежа у костра и поглядывая на дальние увалы, вздыхал на тему „сколько земли пропадает“. <…>
     Но это было не совсем так — не пропадала бесцельно эта земля. Она хранила кучки рогов на могилах оленеводов, выложенные кольцом камни, прижимав­шие когда-то, а может, совсем недавно нижние края пастушьих яранг  Яранга — традиционное жилище чукчей, может быть как стационарным, так и переносным., и рядом почти неизменно была копия той же яранги из маленьких камушков — извечные игры чукотских детей»  Здесь и далее цит. по: О. М. Куваев. Дневник прибрежного плавания. М., 1988..

О езде на собаках

«Это были не собаки, а кошки. Более мелких псов мне не приходилось видеть.
     <…>
     Собаки суетились, когда их запрягали и, в общем-то, охотно шли в алык и к потягу  Алык и потяг — элементы собачьей упряжи.. Но когда нарта  Нарта (нарты) — сани для езды (в данном случае — на собачьей упряжке). была загружена и оставалось только выдернуть остол  Остол — длинный шест для управления собачьей упряжкой., упряжка, как по команде, подняла отчаянный тоскливый вопль. Ободранные собачьи лапы, тяжкий труд, тысячи километров, пройденных ими в полярной ночи, — все было в этом выразительном хоре.
     Неожиданно концерт кончился. Василий выдернул остол, и упряжка резко взяла с места.
     Василий на ходу объяснял мне принципы управления упряжкой. „Хек“ — пошел, „поть-поть“ — право, гортанное „кхрр“ — налево. Но главное в длинном маршруте — держать на потяге равномерную нагрузку. На бугор подталкивать, на спуске — тормозить.
     — Давай работай, — сказал Василий. И я начал работать. Толкал нарту на заструги, бежал рядом на тяжелом участке.
     — Здоровый парень, — одобрительно говорил Тумлук. — Бегаешь как олень. А ну еще!»

О розовой чайке

«„Я готов хоть раз увидеть розовую чайку и умереть“, — заявил корреспон­дентам Фритьоф Нансен перед началом своего знаменитого рейда на „Фраме“. Его мечта сбылась…
     <…> …Редким экспедициям удавалось видеть ее, и всегда только на севере, во льдах, или в равнинных областях за Полярным кругом. Постепенно розовую чайку возвели в роль своеобразного символа Арктики. <…>
     <…>
     В один из вечеров я заговорил об этом с рыбаками, которые разбили становище рядом с нашей базой, и один из них неожиданно сказал:
     — Да чо там! Она тут рядом гнездится.
     <…>
     Мы остановились у ничем не примечательного озерца. <…>
     — Дай-ка ружье, — сказал рыбак.
     Итак, на ладони у меня очутилась розовая чайка. Ее невозможно описать — слова здесь бессильны, так же как, вероятно, краски или цветная фотопленка. Перья на груди были окрашены в нежнейший розовый оттенок. Такой цвет иногда приобретает белый предмет при закате солнца. <…>
     Спустя несколько лет в низовьях Колымы нам, можно сказать, довелось жить среди розовых чаек, но ничто не могло сравниться с первым впечат­лением. Возможно, для этого надо чайку держать в руках, но в тот раз я дал себе слово никогда не стрелять в них. Эту птицу убивать невозможно». 

СОВМЕСТНЫЙ ПРОЕКТ

Проект подготовлен совместно с «Норникелем» в поддержку художественно-просветительского проекта «Исследователь и художник: искусство в экспедиции», посвященного культурному осмыслению Севера и экспедициям в Российскую Арктику за последние 400 лет