Евгений Анисимов о том, как доносили, пытали и наказывали
В России XVIII века действовала жестокая система так называемого великого государственного страха. Существовала Тайная канцелярия, в которую направлялись доносы и которая впоследствии принимала решение о наказании виновного. Доносы были в порядке вещей, но о них речь пойдет позже.
Телесные наказания и пытки также были распространены повсеместно. От кнута не был застрахован никто, ни боярин, ни простолюдин. Били и пороли всех: малых детей, женщин, стариков. Конечно, подобная система телесных наказаний, ставшая за долгие века для народа привычной, не могла не сказаться на его характере и менталитете.
«Естественно, что система великого государственного страха родилась не при Петре. Она была порождена всей предшествующей историей Московского царства, ее обуславливало множество причин. Речь идет о системе самодержавной власти, отрицающей договорные отношения подданных, об отсутствии в стране всяких свобод, об осадной психологии, самодержавной изоляции, да и просто об особенностях управления огромной страной».
Пытали не только подозреваемых, но и доносчиков. Причем участь свидетеля также была незавидной, так как показания он был обязан давать только в тюрьме. Основой этой отлаженной системы политического сыска был свод законов и обычаев, подводящих практически любого подозреваемого к пыточной камере.
Одним из самых тяжелых преступлений был заговор против царя. Но под это определение мог попасть как реальный политический сговор, так и пустая болтовня крестьян. Любой обсуждавший власть мог произнести неосторожное слово и тут же оказаться в Тайной канцелярии.
«В середине XVIII века был составлен целый список дивных государственных преступлений. Обзывание императорского указа воровским, сквернословие при чтении указа, неснимание шапки при чтении указа, хранение в дому запрещенных манифестов, громкое выражение сочувствия наказываемому преступнику, непразднование календарных дней без уважительной причины, брань портрета императорского, изодрание указа и высказывание фразы „На него я плюю“, название своего жития царским. Умаление без умысла государева титула, ошибка при написании этого титула, непитие за здравие и отговорки при неявке на службу якобы по той причине, что за здравие государя принуждали многажды пить».
Также в массе документов того времени встречается упоминание такого преступления, как подозрение. Конечно, юридически назвать это преступлением было сложно, тем не менее подозрение в причастности к любому возможному проступку было одним из поводов для того, чтобы оказаться в Тайной канцелярии. То есть любой мог быть немедленно наказан, даже если он не совершил ничего зазорного или незаконного. Сыскные органы действовали в качестве грубой репрессивной силы, поддерживали и олицетворяли собой образ великого государственного страха, который окружал каждого.
«Итак, подавляющая часть государственных преступлений не угрожала государственной безопасности и здоровью государя. Оценивая в целом массу известных дел политического сыска, приходишь к выводу, что политический сыск был занят не реальными преступлениями, которые угрожали госбезопасности, а по преимуществу болтовней».
Для человека, приближенного к императорскому двору, самым страшным было попасть в опалу, то есть испытать на себе часто немотивированный и необъяснимый гнев государя. Существовала даже пословица «Царев гнев — посланник смерти». Следственные органы начинали искать официальный повод — им могли стать промахи по службе, неосторожные слова, переданные недоброжелателями. Особой удачей для сыска был донос, который существенно облегчал дело обвинению. В итоге человек попадал в настоящую изоляцию, с ним переставали общаться его друзья, коллеги, а в обществе про него говорили: «На него положена метка».
«В этом-то и состояла логика опалы: каждый думал только о себе. Каждый сторонился человека, на которого положена метка, как зачумленного. Куда девались искатели и друзья? Почти все, кто оставил свои мемуары и подвергся опале, пишут об этом: „Где мои приятели, которые приходили к нам в гости?“».
Для того чтобы хоть как-то облегчить свою будущую участь, люди пытались скрыть или уничтожить все возможные улики. Избавиться от своего архива было чрезвычайно важно. Опасавшиеся ареста знали, что на них будет обязательно заведено дело, в котором непременно будут перечислены их сообщники. Поэтому, чтобы не навредить друзьям, человек, попавший в опалу, сам намеренно обрубал все существующие связи. Следствие предполагало, что любое преступление против государства невозможно без «причастников», и ставило цель во что бы то ни стало выявить их. В итоге, когда начинались большие процессы, весь город замирал в ожидании арестов и репрессий.
Часто человека на долгое время помещали под домашний арест, в доме виновного заколачивались все окна, запирались и опечатывались все комнаты, он оставался жить в одной из них под охраной нескольких приставленных к нему солдат. Подобное заключение могло длиться год. А после домашнего ареста человека уже перевозили в крепость. Так как действительные причины опалы не были известны никому, кроме самого государя, то зачастую следователи подолгу не могли придумать повод, по которому может быть арестован впавший в немилость человек. Разбирательство могло тянуться долгое время, до того момента, пока причины наконец не находились.
«Расследование не могло зачастую найти причины, по которой арестовали человека. Один из следователей писал другому, что несколько месяцев назад арестовали канцлера Бестужева, а теперь они ищут причину, по которой его арестовали».
Первые правовые нормы об извете, то есть доносе, появились еще во времена образования Московского государства. Уже при Петре в 1711 году был создан особый институт фискалов, штатных доносчиков, которые занимались сбором информации для правителя. Именно с доносов начиналось абсолютное большинство политических дел. Доносы были и письменные, и устные. С устными доносами связано знаменитое выражение «Слово и дело государево». Так маркировалось публичное заявление неграмотного изветчика о государственном преступлении.
«Как это происходило? Можно было обратиться к любому часовому, стоящему на посту, чтобы он вызвал офицера. Офицер арестовывал доносчика, и начиналось расследование. Другой способ был менее одобряем властями, но очень эффективен и эффектен. Нужно было на базарной площади или там, где собралось много народу, закричать: „Караул!“ А затем кричать: „Есть слово и дело государево!“ Содержание доноса было всегда секретно. И на площади его не разглашали. Знать простой смертный и даже чиновник не имел права. Если „слово и дело“ кричалось в провинции, то либо человек писал, конверт запечатывался и посылался в столицу, либо — чаще всего — человека везли в столицу, в Тайную канцелярию».
За верный донос изветчику полагалась премия, иногда повышение в чине, в исключительных случаях, связанных с раскрытием важного государственного преступления, доносчик мог заполучить собственность преступника, его имущество, лавку или щедрые торговые льготы. В том случае, когда изветчик мог доказать вину подозреваемого, доносительство оказывалось выгодным делом. Но одной из главных причин доносов был страх предстать человеком, намеренно замолчавшим какое-либо преступление. Любого, кто становился свидетелем и не доносил, объявляли государственным преступником и приговаривали к смертной казни. Разумеется, этот способ давления на население был очень результативен. В то же время появился указ о нарушении тайны исповеди, узаконивший практику надругательства над тайной исповеди во имя государственной безопасности.
«Зная сотни, тысячи подобных фактов из истории человечества, невольно приходишь к выводу, что донос не национальная, а общечеловеческая черта. И до сих пор грань между гнусным по моральной сути доносом и исполнением сознательным гражданином своего долга очень тонка, почти неуловима. Но все-таки характерно, что доносы расцветают там, где существует режим всеобщей несвободы, который развивает политический донос, и где государство само поощряет эти доносы с помощью наград».
Особую группу доносчиков составляли родственники, друзья, приятели. Жены доносили на нелюбимых мужей, мужья на неверных жен. Людьми двигало чувство мести и злобы, утолить которое помогал донос на ближнего. Некоторые из доносчиков были движимы искренней идеей: они думали, что служат на благо государства, совершая правое дело. Один раз совершив низкий поступок, люди будто оказывались в зависимости от потребности известить и предупредить, превращаясь в настоящих энтузиастов доносительства. Но в большинстве своем люди страшно боялись доносов. Люди совершали государственные преступления, браня царя или осуждая политику, именно потому, что не могли удержать свои мысли и чувства в условиях абсолютной несвободы. Получался замкнутый круг — один в сердцах выражал свое недовольство, а тот, что стоял рядом, шел об этом доносить.
«Читать бесчисленные доносы — труд для историка тяжкий. От этого чтения зачастую можешь потерять веру в человечество и в народ. И единственным утешением является та мысль, что все-таки среди этого множества дел попадаются сведения о людях, которые говорили: „Не будем доносить, не надо, не пойдем туда“. Мы о них знаем, потому что и на них донесли».
С 1718 года в знаменитой Петропавловской крепости обосновалась Тайная канцелярия, имевшая около 30 помещений для содержания преступников. Несмотря на то что заключенного могли поместить в так называемую одиночную камеру, в одиночестве он не находился никогда: к нему всегда были приставлены три солдата, которые жили с ним в одном помещении.
Эти три человека прикреплялись к колоднику на весь срок заключения, иногда на долгие годы. Простые солдаты называли своих высокопоставленных подопечных «хозяевами». Офицеры и солдаты охраны были в сущности сокамерниками узников, наблюдали за ними, записывали разговоры и передавали начальству.
«Известная самозванка Тараканова, сидевшая в крепости в 1775 году, писала своему следователю: днем и ночью в моей комнате мужчины, и я не могу с ними объясниться. Но это, как и лишение одежды и еды, привычных светской даме, входило в режим ужесточения, который определяли следователи, чтобы добиться от самозванки нужных показаний».
Разумеется, годами жившие вместе в одной комнате заключенные и охранники, несмотря на запреты и увещевания начальства, вступали в отношения, сильно выходящие за рамки официальных. Они дружили, ссорились, доносили друг на друга и снова мирились. Жизнь именитого или богатого узника в тюрьме была, конечно, намного лучше устроена, чем быт простого заключенного. Для обеспеченного «хозяина» готовили солдаты, часто приносили еду из ресторанов, иногда приводили в тюрьму продавцов, чтобы вместе выбрать ужин, который устроит и солдат, и заключенного. Вместе с едой на стол часто подавали вино, и неформальные разговоры охраны с «хозяином» становились в такой атмосфере неизбежны. В многолюдных камерах, где сидели простые люди, каждый новоприбывший обязан был заплатить «влазные» — деньги за еду. Но обстановка в бедных камерах также была неформальной. Конвойные пили с колодниками, позволяли им за определенную плату играть на деньги в карты.
События, пугающие человека в обычной жизни, в тюрьме становились частью повседневного существования. Так, например, когда заключенный входил после пыток в камеру, его приветствовали вопросом: «Ну, как там венички?» (имелся в виду особый вид пытки разожженными вениками). Узник по обыкновению должен был ответить: «Ничего. На вас хватит». Часто охранники давали человеку перед пыткой выпить, чтобы облегчить его страдания. Ужасы тюремного существования переставали быть такими пугающими как для солдат, так и для заключенных, становясь частью их жизни.
«Жизнь в тюрьме вообще мало отличалась от той жизни, которая была вокруг тюрьмы. Человека вели на казнь, он разговаривал, зачастую нес крышку гроба или доску, на которой его потом уносили. Иностранцы поражались: почему русские люди так легко идут на казнь? Да потому что, как сказал один приговоренный к смерти, жизнь на воле была не лучше жизни в Петропавловской крепости».
Традиция публичного наказания уходит своими корнями в глубокую древность. С точки зрения государства, казнь на глазах у тысяч людей служила прекрасным средством воспитания подданных. Зрелище пыток и мучений преступника должно было служить грозным предупреждением и яркой иллюстрацией последствий неподчинения власти. Во многих государственных указах подчеркивалась необходимость публичной казни как примера для народа. Если же провинность человека была невелика, то и наказание было не смертью или пыткой, а простой поркой, впрочем, всегда прилюдной, чтобы другим было неповадно.
«В 1721 году сибирского губернатора, князя Матвея Гагарина не просто повесили перед зданием Двенадцати коллегий, но полгода его труп в цепях висел на глазах чиновников, чтобы, совершая воровство или какие-то злоупотребления, они, поглядев в окно, видели, какая их судьба может ждать».
Иногда толпу специально сгоняли на казни, но чаще всего нужды в принудительном сборе зрителей не было. Народ сам спешил увидеть кровавую экзекуцию. Публичная казнь была нечастым и долгожданным событием, знатные люди заранее получали пригласительные билеты на отдельные места, с которых можно было лучше разглядеть все происходящее. Люди могли часами ждать на морозе вывоза тела знаменитого покойника.
«Известно, что во время декабрьского восстания 1825 года правительственные пушки посбивали больше народу, чем убили декабристов. Всюду — на крышах, заборах, на стройке — сидели люди и с интересом смотрели. Так было всегда. Вспомните телевизионные репортажи об обстрелах Белого дома в Москве в 93-м году, когда несметные толпы зевак сидели на крышах высотных зданий. Людям нужно острое зрелище».
Традиционно действо начиналось с процессии — преступника везли к месту казни на так называемой позорной колеснице, чтобы все могли хорошенько его разглядеть. Публичная казнь была настоящим спектаклем, действо проходило на сцене — высоком помосте, преступник выступал в роли главного героя, был подготовлен определенный сценарий, а иногда зрителей могла ждать и счастливая развязка: некоторых приговоренных в последний момент миловали. Такое событие, как публичная казнь, всегда сопровождалось музыкой. Играли флейты, отбивали ритм барабаны, палач был одет в красную рубаху — все это не могло оставить толпу равнодушной.
Оставьте ваш e-mail, чтобы получать наши новости
