Что такое иероглифы и почему ими пользуются на Востоке, а не на Западе

Все знают, что в Китае и Японии используют не буквы, а иероглифы: в этих странах одним знаком (иероглифом) может записываться целое слово. Гораздо менее известно, что все без исключения письменности мира изначально зарождались как иероглифические, а уже потом отправлялись в длинный и слож­ный путь к алфавитным системам.

Но в странах Дальнего Востока и прежде всего в Китае развитие пошло по совер­шенно иному пути. И даже профессиональные китаисты нередко затрудня­ются объяснить, что это был за путь и почему китайская цивилизация выбрала именно его.

Самым естественным объяснением того, что иероглифика так прочно закрепи­лась именно на Востоке, является ее органичная приспособлен­ность к нуждам любого языка так называемого юговосточноазиатского типа, к которым отно­сится в том числе китайский. Заимствовать китайскую письменность или изо­брести на ее основе собственное иероглифическое письмо пытались многие «начинающие» цивилиза­ции, но в силу разных обстоятельств, как внутренних, так и внешних, рано или поздно от нее отказывались. Исключение — Япония с ее весьма специфическими культурными традициями, но даже Японии при­шлось вносить в иероглифику существенные инновации, чтобы приспособить ее к особенностям своего языка.

Широко распространено представление о том, что иероглифическая письмен­ность принципиально отличается от алфавитной тем, что иероглиф не привя­зан непосредственно к слову, что он сразу передает смысл, идею, а не звучание. Отчасти это так, и поэтому, например, одним и тем же иероглифом 木, изобра­жающим дерево, можно записывать и китайское слово му («дерево»), и япон­ское ки с тем же значением. Но на самом деле все гораздо сложнее: есть убеди­тельные доказательства того, что иероглифы изначально создава­лись для за­писи слов (причем конкретно китайского языка), а не аб­страктных идей. «Концептуализация» иероглифа, его художественное осмы­сление производи­лось уже позже, в рамках высокоразвитой письменной культуры, и когда в Ки­тае, в эпоху поздней древности и раннего Средневековья, эти представления легкомысленно стали переноситься на эпоху глубокой древно­сти, это создало почву для многочисленных недоразумений и искажений, раз­гребать которые исследователи истории китайского языка и письма по­-настоя­щему стали только совсем недавно.

— Что вас, специалиста по историческому языкознанию, привлекает именно в китайском языке?

— В первую очередь исторический аспект. По своим особенностям китайский язык чрезвычайно сильно отличается от типичных евро­пейских языков, но при этом ему еще и ужасно повезло по сравнению со своими соседями в Юго-Восточной Азии. Он обладает трехтысяче­летней письменной историей, зафиксированной в таком гигантском массиве текстов, что сложных, противо­речивых, нерешенных вопросов там хватит еще на сто лет вперед, если не боль­ше. Чего стоит, напри­мер, один вопрос того, как восстановить звучание древ­некитайских текстов, которое в иероглифике никогда не отображалось на пись­ме непосредственно!

— Как вы стали заниматься иероглифами? 

— Помимо чисто теоретических причин, были и личные: по крайней мере трем замечательным людям, двоих из которых, к сожалению, уже нет в живых, я во многом обязан тем, что сегодня преподаю классический китайский язык и занимаюсь им профессионально. Это мой отец и учитель Сергей Анатольевич Старостин, который сам занимался китайской реконструкцией и этимологией; мой препо­даватель китайского Григорий Александрович Ткаченко — человек с совершенно уникальным научным видением, автор многочисленных исследо­ваний и переводов в области китайской культуры и филосо­фии. Оба они на личном примере учили самому главному — как преодолеть абстрактный страх перед таким гигантским монстром, как китайская цивилизация, и спо­койно подойти к ее исследованию с современных, логичных, методологически корректных позиций. И наконец, большое влияние, конечно, оказал и продол­жает оказывать на меня директор Института восточных культур и античности, где я работаю, Илья Сергеевич Смирнов — великолепный знаток китайской культуры и поэзии, который умеет и в лекции, и в книжке, и в личной беседе оживить эту культуру так, как никто другой.

— Какое место занимает предмет вашего научного интереса в современ­ном мире?

— Иероглифической письменностью сегодня пользуются в своей повседневной жизни сотни миллионов китайцев и японцев — да что там, само слово «иеро­глиф» (вэнь) в китайском языке давным-давно приобрело такие вторичные значения, как «письменный текст», «литература», «культура», «цивилизация», то есть то основное, что отличает человека культурного, цивилизованного от варвара. 

Но при этом чем глубже копаешь, чем больше решаешь старых вопросов, тем больше возникает новых. Чуть ли не каждые несколько лет китайские архео­логи, раскапывающие древние погребения, обнаруживают все новые и новые письменные памятники, так что мы сегодня про иероглифику знаем намного больше, чем было ведомо самым прославленным средневековым китайским мудрецам. 

— Если бы вам нужно было очень быстро заинтересовать незнакомого человека китайскими иероглифами, как бы вы это сделали?

— По-моему, здесь никакого действия со стороны не требуется: дальневосточ­ная письменная культура, хоть в форме вывески на японском ресторане, хоть в виде комикса манги (кстати, в плане популяризации иероглифической куль­туры Япония, конечно, далеко обгоняет Китай), сегодня на виду у всех с самого раннего возраста. А задача профессионала — не дать человеку растеряться, за­путаться, испугаться чрезмерной сложности иероглифической культуры. Важ­но очень быстро показать, что культура эта на самом деле подчиняется опреде­ленным, вполне естественным и логичным законам; что для того, чтобы ею овладеть, не нужно зазубривать пятьдесят тысяч самостоятельных картинок-иероглифов, а нужно только понять простые принципы, по которым сложное в этой культуре строится из простого.

— Можете рассказать о самом странном, с чем вам приходилось встре­чаться во время чтения источников?

— Много историй связано с отдельными частными несуразицами, которые ве­ками передавались от учителя к ученику лишь из-за того, что кто-то по ошиб­ке поставил в тексте один иероглиф вместо другого. Китайцы, кстати, сами это понимали очень давно. Еще в одном тексте, написанном до нашей эры, есть анек­дот про то, как кто-то долго мучился над рукописью, пытаясь понять предло­жение «Полководец с тремя свиньями переправился через реку», пока ему не указали, что в этом месте было на самом деле неразборчиво написано «Пол­ководец переправился через реку в день календаря цзи-хай». Авторитет стар­шего в традиционном (да и в современном) Китае — вещь практически непро­биваемая. Увы, человеку свойственно ошибаться, и для исследо­вателя дальне­восточной культуры самое главное сегодня — научиться сочетать уважение к традиции с грамотным критическим отношением.

— Если бы у вас была возможность заняться сейчас совсем другой темой, что бы вы выбрали?

— На этот вопрос мне трудно ответить, потому что я и так уже по своему ос­новному роду деятельности занимаюсь совсем другой темой — сравнительно-историческим языкознанием, а точнее — построением общей генеалогической классификации языков мира. Изучение истории языков Евразии, Африки, Аме­рики позволяет мне намного лучше понять историю китайского языка, оце­нить, насколько естественны или, наоборот, необычны те измене­ния, которые проис­ходили в его фонетике, грамматике, лексике. В каком-то смысле можно, наверное, сказать, что «совсем другую» тему из области истории культуры —такую, которая бы не была связана с китайской письменностью хотя бы опосре­дованно, — вообще трудно себе представить!

Ольга Завьялова. «Большой мир китайского языка» (2014)

Изданий, серьезно и доступно рассказывающих о том, как устроен китайский язык, его история, диалекты и письменность, на русском языке практически нет — тем значимее для читателя будет это изда­ние, подготовленное одним из лучших отечественных специалистов по китайской диалектологии. Из него можно узнать и про то, чем литературный китайский язык отличается от раз­говорного, и про то, для чего составлялись в традиционном Китае словари ие­роглифов, и массу другой полезной информации. Книга пригодится не только тем, кто уже учит язык, но и тем, кто еще раздумывает, стоит ли его учить.

Михаил Софронов. «Китайский язык и китайская письменность» (2007)

Михаил Викторович Софронов — крупнейший отечественный специалист по истории китайского языка и юговосточноазиатскому языковому ареалу. Книга представляет собой переработанный курс лекций, несколько более спе­циализированный, чем труд Завьяловой, но все-таки, на мой взгляд, доступный для понимания человеку, никогда не учившему китайский язык. Здесь много сведений не только о самом китайском языке, но и о других языках, распро­страненных как в Китае, так и на соседних территориях.

Людмила Федорова. «История и теория письма» (2015)

Любой объект по-настоящему понимается только в контексте ему подобных — поэтому для того, чтобы лучше усвоить специфику китайского и японского иероглифического письма, базовую информа­цию про них стоит получать вме­сте с информацией о других системах письма. Из учебного пособия Людмилы Федоровой, содержащего наиболее актуальные и современные сведения о пись­менных системах языков мира, можно, например, узнать, чем китайские иеро­глифы похожи на египетские (из которых в конечном итоге развились практи­чески все известные нам европейские системы письма), а чем, наобо­рот, карди­нально отличаются от них.