Лекции Александра Осповата о том, как Россия изобретала свой национальный миф, а также рассказы историков о мифах других народов, истории знаменитых цитат о России и 10 вещей, которые нужно знать о правлении Николая I
Речь пойдет о мифологии истории. О том весьма распространенном в последних столетиях, да и сейчас, восприятии русской истории, которое проецирует актуальную картину мира — то, что мы наблюдаем сейчас, — на некую конфигурацию событий, уже имевших место в прошедшем: все, что происходит сейчас, имело прецедент в старину (сам термин — «старина» — очень важное метафизическое понятие), и этот прецедент неуклонно воспроизводится в новых обстоятельствах, каждый раз обнаруживая свой сакральный смысл.
Это восприятие, как можно думать, сложилось достаточно давно, во всяком случае задолго до того, как в середине XIX века два известных русских поэта и политических сочинителя, если не мыслителя, сформулировали все то, что я пытался выразить в современных терминах, в своих сочинениях — написанных, разумеется, на французском языке, который им был гораздо ближе для изъяснения своих мыслей.
В начале Крымской войны Крымская война — война, которую Российская империя безуспешно вела против союзных войск Турции, Британии, Франции и Сардинии в 1853–1856 годах., в 1853–1854 годах, Петр Вяземский Петр Вяземский (1792–1878) — поэт, член общества «Арзамас», а также историк, публицист, государственный деятель и придворный. писал в сочинении, которое характерно называлось «Письма русского ветерана 1812 года о Восточном вопросе»:
«Любопытно следить, как в течение веков одни и те же события воспроизводятся и повторяются с поразительной одинаковостью. Это злые шутки истории, и должно напоминать об них в поучение посредственности, забывчивой и тщеславной.
<…>
Каждый русский имеет врожденное чувство долга и нравственные силы. Он знает из уроков своей истории, что могущественный и единодушный народ, верный своему народному и вероисповеданному преданию, не может быть побежден, если того не хочет, и что, не отступая перед врагом до конца, он наконец своим мужеством и постоянством истощит его и доведет до бессилия.
<…>
Наши враги могут одерживать над нами частные успехи по превосходству сил, если не везде и всегда, то временно, в известных обстоятельствах».
Вот то, что написал Вяземский. Федор Тютчев Федор Тютчев (1803–1873) — поэт, публицист, а также дипломат и цензор. чуть раньше в одной из своих статей «Письмо доктору Густаву Кольбу, редактору „Всеобщей газеты“» впервые было напечатано в Мюнхене в 1844 году. В 1873 году оно было опубликовано в журнале «Русский архив» вместе с переводом на русский, под заголовком «Россия и Германия». , предназначенной для немецкой печати и написанной, повторяю,
«Истинную апологию России пишет История, с чьею помощью Россия вот уже три столетия выигрывает все тяжбы, какие ей уготовила неисповедимая судьба…»
Таким образом, запрограммирована очевидная схема — все, что случится в истории России (прежде всего, в военной и политической), во-первых, уже имело прецедент в прошлом, во-вторых, будет развиваться по одному и тому же сценарию: сначала неудачи, временные и, может быть, даже затяжные, потом происходит некоторое достаточно чудесное возрождение национальных сил, обретение
Тютчев написал свою статью в 1844 году, в ней он упоминает три столетия, и, очевидно, точкой отсчета для него является 1547 год, венчание на царство Ивана Грозного, понимаемое в символическом смысле. То есть здесь подтягивается еще и коннотация богоизбранной нации, которая, естественно, не может реализовывать свое торжество немедленно и сразу, а должна пройти к нему весь путь от временных и затяжных неудач.
И главное модельное испытание, которое запрограммировало весь ход русской истории, — это пережитая в начале XVII века эпоха, известная как Смута: держава оказалась игрушкою, как писали тогдашние историки, противоборствующих политических группировок, подверглась иноземному вторжению, оказалась на грани катастрофы, и в этот момент чудесным образом был спасен юный Михаил Романов, который в дальнейшем был избран на царство и основал новую династию. Я подчеркиваю, не в реальном ходе событий, а именно в восприятии всех основных военно-политических конфликтов России XIX века постоянно возобновляются именно эти сюжеты.
Здесь важно, что в результате некоторые эпизоды истории Смутного времени оказались вычеркнуты из народной — и не только народной, но даже из профессиональной — памяти. В частности, в августе 1610 года русским царем — титулярным, но не коронованным — стал малолетний Владислав Жигимонтович В 1610 году, в разгар войны с поляками и восстания Лжедмитрия II, боярское правительство подписало договор с польским полководцем Станиславом Жолкевским. Согласно этому договору, российским царем становился пятнадцатилетний Владислав Ваза, старший сын польского короля Сигизмунда III, но России гарантировались независимость от Речи Посполитой, сохранение статуса православной церкви и прекращение интервенции. Жители Москвы принесли новому царю, именованному Владиславом Жигимонтовичем, присягу, и войска Жолкевского вошли в город. Владислав должен был приехать в Москву и принять православие, но Сигизмунд III отказался от этого, предложив, что он сам станет правителем. В результате правление Владислава не состоялось; в 1612 году народное ополчение освободило Москву., которому целовали крест москвичи (но не Россия). Об этом решительно никто не хотел вспоминать и думать, как и о некоторых других эпизодах. Такая селекция событий.
Интерес к событиям Смутного времени остро обозначился в самом начале XIX века, после того как Россия потерпела чувствительные поражения в Наполеоновской кампании, прежде всего под Аустерлицем Битва под Аустерлицем (1805) — генеральное сражение армии Наполеона против союзной армии Российской и Австрийской империй, завершившееся сокрушительным поражением союзников и распадом Третьей антифранцузской коалиции. . Тогда появился целый ряд текстов на эту тему — например, современники передавали друг другу реплики из трагедии «Пожарский, или Освобожденная Москва» Крюковского Матвей Крюковский (1781–1811) — поэт и драматург. В 1807 году написал патриотическую трагедию «Пожарский, или Освобожденная Москва».. В этот момент призма, сквозь которую потом станет восприниматься уже кампания 1812 года, только складывалась.
Решающим, конечно, было календарное совпадение: 1812 (вторжение Наполеона в Россию) и 1612 (освобождение Москвы от польско-литовских войск в Смутное время). Уже в манифесте о созыве ополчения Манифест Александра I о созыве народного ополчения был издан 6 июля 1812 года, меньше чем через месяц после начала войны, и предписывал дворянам формировать ополчение из крепостных., который написал государственный секретарь Шишков Александр Шишков (1754–1841) — адмирал, с начала войны — государственный секретарь и автор всех важных рескриптов и приказов. Литератор, глава общества «Беседа любителей русского слова». , прозвучала фраза: «Да встретит он [неприятель] в каждом дворянине Пожарского… в каждом гражданине Минина».
Далее эта обширная рифма 1612 — 1812 побуждала искать и другие переклички, тематические и календарные. Начало войны — это тема измены, которая для эпохи Смуты была чрезвычайно важной, потому что трудно назвать историческое лицо, которое не было тогда с тем или иным основанием заподозрено в измене. А в данной ситуации начало войны — это поведение Барклая-де-Толли В начале войны князь Михаил Барклай-де-Толли (1761–1818), будучи командующим
И вот маленькая деталь в подтверждение продуктивности этой схемы. В 1849 году Николай I послал войска для подавления венгерского восстания В 1848 году в Венгрии, входившей в состав Австрийской империи, началась революция, которая была подавлена в 1849 году с помощью российских войск., и Петр Иванович Бартенев, замечательный историк, издатель «Русского архива» «Русский архив» — журнал, в котором преимущественно публиковались неизданные мемуары, дневники, письма, записки, деловые бумаги и литературные сочинения XVIII и XIX веков. Издавался в Москве с 1863 по 1917 год. , в своих мемуарах, большей частью не изданных, вспоминал, как при объявлении этого похода он, еще юным человеком, «возмущался в церкви, где Святейший синод не потрудился переменить молитву о даровании нам победы, сочиненную еще в 1812 году. Выходило так, что мы несчастные, и венгерцы на нас нападают, тогда как мы задавили венгерцев в угоду Австрии». То есть не только в восприятии, но и формальным образом, в текстах, читавшихся, например, с амвона, не было никакой необходимости менять матрицу: мы всегда в кольце врагов, мы всегда обороняемся, даже когда мы сами на самом деле выступаем в качестве агрессоров или нападающей стороны.
Помимо таких очень отчетливых общих рифм, обращают на себя внимание педантичные разыскивания мелких календарных схождений. Вот, например, фрагмент из журнала «Сын отечества» «Сын отечества» — исторический, политический и литературный журнал, выходивший в Санкт-Петербурге в 1812–1852 годах. 1812 года:
«Стечение обстоятельств за двести лет перед сим имеет большее сходство с нынешним временем. Князь Пожарский, быв призван и разбив 24 и 26 августа 1612 гетмана Хоткевича, ничего не предпринимал до 22 октября, а сего числа совершил последний удар над кичливым неприятелем и, взяв Москву, побил более двадцати тысяч поляков.
<…> Князь Кутузов… [тоже побил] Бонапарта 24 и 26 чисел августа месяца».
Здесь важно было не опереться на
Еще одно важное совпадение отмечено в «Оде на день восшествия на всероссийский престол… императора Александра I» Ода написана Александром Востоковым к
Для восприятия современниками войны 1812 года характерен и тот эффект, который впоследствии будет использовать и Пушкин, и многие другие русские авторы, — это апелляция к мертвому вождю-спасителю.
В «Русской песне во время занятия Москвы неприятелями» «Русская песня во время занятия Москвы неприятелями, посвященная любезным соотечественникам» — стихотворение А. А. Никитина, написанное в сентябре 1812 года и впервые опубликованное в 1813 году в журнале «Русский вестник». есть такой фрагмент:
Встань, Пожарский князь!.. Встань, великий муж,
От глубока сна пробудись на час;
Смерти лютая ты разрушишь власть.
Ах! Взгляни на град, ты который спас,
Посмотри Москву в унижении…
Ну и так далее.
Одновременно в другом тексте, тоже заслуженно забытом, «Чувствования верноподданного» «Чувствования верноподданного, возродившиеся по прочтении призывания к защите Отечества, обнародованного в 10 день июля 1812 года» — стихотворение И. Ламанского, посвященное манифесту Александра I, призывавшего москвичей собирать ополчение. Впервые было опубликовано в 1812 году в журнале «Русский вестник». , мы находим тот же риторический прием:
Воскресни, Минин, из гробницы,
Да добрый дух твой в нас живет!
Внуши любовь в сердца гражданам,
Вещай устами их в народ!
Этот риторический прием усиливается тем обстоятельством — хорошо памятным современникам, — что Кутузов умирает сразу после освобождения России и не принимает участия в последующих походах Михаил Кутузов умер 16 апреля 1813 года, через 3 месяца после начала заграничного похода русской армии.. И тем самым он становится в череду с Пожарским и Мининым. Он сразу в двух ипостасях: это реальный герой, только что спасший Россию, и это мудрый вождь, который покинул здешний мир по исполнении своего долга. Эта концепция держится до конца 1820-х годов.
Главный стимул к возрождению этой темы дало восстание в Польше Польское восстание 1830 года — восстание против власти Российской империи, в конце XVIII века разделившей территорию Речи Посполитой с Австрией и Пруссией, и за восстановление исторической Речи Посполитой в границах 1772 года. В октябре 1831 года было жестко подавлено русскими войсками под командованием Ивана Паскевича., которое началось в ноябре 1830 года и приобрело не только в народном сознании, но и в сознании просвещенной публики все черты национальной войны. Это довольно важно, потому что событие как будто бы достаточно локальное: России никто не угрожал — польское восстание, хотя и имело довольно значительный размах, все-таки напрямую не касалось русских территорий. Но идея национальной войны, участниками и заправилами которой являются поляки, в 1831 году, в момент, когда русская армия готовилась окончательно уничтожить это восстание, была чрезвычайно популярна.
Эта проекция на 1812 год — за которой, конечно же, стоит проекция на 1612 год, — в том числе вызвала известное стихотворение Пушкина «Перед гробницею святой…», которое открывается тем же риторическим оборотом, который мы только что наблюдали у безвестных стихотворцев. Взывая к тени Кутузова, автор возглашает:
В твоем гробу восторг живет!
Он русский глас нам издает;
Он нам твердит о той године,
Когда народной веры глас
Воззвал к святой твоей седине:
«Иди, спасай!» Ты встал — и спас…
Внемли ж и днесь наш верный глас,
Встань и спасай царя и нас…
Опять-таки апелляция к мертвому вождю. И в данном случае Пушкин чрезвычайно точно уловил необходимую и ожидаемую от него эмоцию. Само подавление польского восстания не является героическим поступком; для того чтобы его оправдать, надо сообщить этому событию масштаб национального бедствия, национальной трагедии. Потому что нет ни одного мелкого и незначительного события. Каждое событие,
И нас не удивит, что известное стихотворение Пушкина «Бородинская годовщина», написанное на польское восстание, связывает две календарные даты: 26 августа — это Бородинское сражение и захват предместья Варшавы армией Паскевича. Вот на этом тоже достаточно странном совпадении построена риторическая концепция.
Через двадцать с небольшим лет после польского восстания 1831 года дело дошло до конфликта России с Турцией и европейскими странами, который привел к Крымской войне Крымская война — война, которую Российская империя безуспешно вела против союзных войск Турции, Британии, Франции и Сардинии в 1853–1856 годах..
Тот же Вяземский, верный своему взгляду, писал:
«…Может быть, Россия призвана Промыслом еще раз выяснить два тождественных обстоятельства, именно что в применении к нам наполеоновские идеи оказываются несостоятельными и что Европа не может и не должна быть наполеоновскою».
Понятным образом здесь обыгрывается тождество имен двух французских императоров — Наполеона I и Наполеона III Наполеон III — Луи Наполеон Бонапарт, племянник Наполеона I. В 1848 году был избран первым президентом Франции, в 1852 году восстановил империю и стал императором Наполеоном III. В Крымской войне выступил на стороне Великобритании против России., дяди и племянника.
Тютчев в те же самые дни пишет в частном письме:
«В сущности, для России вновь наступает 1812 год, и, может быть, готовящееся нападение для нее не менее страшно, чем первое, хотя оно и не воплощено в одном человеке… Что до противника, то он все тот же. Это — Запад».
Стало быть, мы ждем временных неудач, после которых неизбежно наступит торжество. Это торжество не наступило. И замечательно, что насколько велика продукция, освещающая спасение России в 1612 году, в 1812 году, в 1831 году, настолько мал и, в общем, незначителен литературный и публицистический заряд, посвященный поражению России в Крымской войне. Оно было воспринято как травма — и травма, которая вряд ли может быть компенсирована в ближайшее время, — но совершенно не поколебало тот стереотип восприятия истории, о котором мы говорили.
Иначе говоря, бегло пробежавшись по некоторым событиям военной и политической истории России, мы можем убедиться в продуктивности схемы, в которой все происходящее есть проекция на прошлое, и все, что сейчас происходит, воспроизводит уже бывшее и поэтому мы знаем финал этой истории. Эта схема чрезвычайно твердо укоренилась в сознании. И исключения, как Крымская война, которые никоим образом эту схему не подтверждают, не влияют на ее жизнеспособность.
Для историков XX века, наверное, было бы чрезвычайно интересно проследить рефлексы этой же схемы при описании тех событий, которые гораздо более памятны в наше время. Во всяком случае, понятно, что идея народной войны, идея спасения, возможной потери столицы и всех катастроф, без которых нет настоящего триумфа, — это все сформировалось задолго до наступления катаклизмов XX века.
Мифологические представления о русской истории, о которых мы только что говорили, обслуживал целый ряд понятий, концептов и терминов, которые до сих пор не потеряли своей привлекательности и актуальности. В этом ряду важное место занимает понятие (или термин, в разных контекстах это можно называть
Сам термин впервые появляется в русском Средневековье. В одной из редакций «Послания великому князю Василию» «Послание великому князю Василию, в котором об исправлении крестного знамения и о содомском блуде» — письмо монаха псковского Спасо-Елеазарова монастыря Филофея, написанное около 1524 года. Словосочетание «святая и великая Россия» встречается во второй редакции послания, дошедшей до нас в сборнике 1580-х годов. мы находим такой титул:
«…Тебе пресветлейшему и высокопрестолнейшему государю великому князю, светлосияющему в православии христианскому царю и владыце всех, броздодержателю же всея святыя и великия Россия».
Вот эта «святая и великая Россия». Здесь как будто нет сомнения, что термин «святая Русь» ограничен территорией Руси.
Между тем целый ряд текстов, в том числе — и прежде всего — фольклорных (это и «Голубиная книга» «Голубиная книга» — сборник русских духовных стихов, наиболее ранние сохранившиеся списки которого относятся к первой четверти XVII века., и иные тексты), позволяют иначе представить себе смысл этого термина. Вот, например, фрагмент, который исследователи давно уже начали толковать, — фрагмент из «Голубиной книги»:
Святая Русь-земля всем землям мати:
На ней строят церкви апостольские;
Они молятся Богу распятому,
Самому Христу, Царю Небесному, —
Потому свято-Русь-земля всем землям мати.
Здесь, как вы видите, действительно создается возможность для двойной трактовки: с одной стороны, можно подумать, что речь идет о Руси, а с другой стороны, это понятие «святая Русь» распространяется на всю территорию, которую занимают православные христиане и которая находится под властью православного царя.
Из других фрагментов «Голубиной книги» явствует, что, вообще говоря, у святой Руси есть свой центр, и это отнюдь не Москва, а Иерусалим. И, таким образом, можно подумать, что святая Русь — это метафизическое пространство, союз православных христиан с Иерусалимом в центре; православие, а не география, не государственность и уж тем более не этничность есть критерий, выделяющий святую Русь среди иных пространств.
Сергей Сергеевич Аверинцев Сергей Аверинцев (1937–2004) — библеист, филолог, историк культуры и религии, философ. Специалист по русской, античной и средневековой литературе и культуре. даже говорил, что за термином «святая Русь» и «земля святорусская» стоит отнюдь не национальная идея: это категория едва ли не космическая, в ее пределы вмещаются и ветхозаветный Эдем, и евангельская Палестина. И таким образом, у святой Руси нет локальных признаков, а есть только два: быть в некотором смысле всем миром, вмещающим даже рай, и всем миром, который находится под знаком истинной веры.
В самом начале XIX века в преддверии большой войны с Наполеоном, при начале первых кампаний «святая Русь» приобретает значение сугубо локальное: это именно Россия, и это подчеркнуто противопоставлением святой Руси и иных территорий.
В 1812 году была сочинена песня московского ополчения вот с таким
катреном Катрен — четверостишие, законченное по смыслу.:
За царя, за Русь Святую,
Под призывный барабан
Соберем семью родную
Крестоносцев-ополчан.
Мы не соединяем в святую Русь всех православных, а противопоставляем себя некоей враждебной силе. И вот так дело и пошло.
Здесь очень любопытны примеры Пушкина, который, как всегда, улавливал (интуитивно, конечно, не рефлексируя) все новые обертоны. В «Борисе Годунове» есть проникновенный монолог сына Курбского Сын Курбского — в пушкинской драме приближенный Лжедмитрия, вместе с ним и его войсками перешедший русскую границу. Он сын Андрея Курбского, приближенного Ивана Грозного, полководца, который в 1564 году, опасаясь опалы, бежал из России в Великое княжество Литовское и стал оттуда вести с царем переписку. Реальный сын Андрея Курбского Дмитрий в походах Лжедмитрия I участия не принимал., который стоит на границе, возвращаясь вместе с Самозванцем из Польши в Россию.
Вот, вот она! вот русская граница!
Святая Русь, Отечество! я твой!
Чужбины прах с презреньем отряхаю
С моих одежд — пью жадно воздух новый:
Он мне родной!..
Здесь двусмысленность ситуации в том, что эта патриотическая речь вложена в уста человека, искренне считающего себя патриотом и преследующего отнюдь не корыстные цели, а вполне патриотические, — однако он выступает против собственной державы и войска, посланного на сражение с Самозванцем.
Дальше в совершенно неожиданном контексте, в «Арапе Петра Великого» — вещь экспериментальная, Пушкиным неоконченная, — один из приверженцев допетровской старины говорит о петиметре Петиметр — молодой светский щеголь, франт., шалопае, вернувшемся из Парижа:
«Не он первый, не он последний воротился из немецчины на святую Русь скоморохом. Чему там научаются наши дети? Шаркать, болтать бог весть на каком наречии, не почитать старших да волочиться за чужими женами».
Таким образом, святая Русь даже ограничивается в своих пределах: это допетровская, московская Русь, отграниченная от всего чужого, что априори несет смятение и разруху.
И, наконец, третий пример, тоже очень характерный. Как любой патриотический слоган, «святая Русь» стала предметом иронии и насмешки. Помимо высокого регистра всегда существует (это мы знаем по собственному речевому опыту) и низкий регистр, где самые патриотические, официозные и официальные речения опускаются и пародируются.
В «Графе Нулине» вернувшийся из Парижа тоже петиметр вынужден по дороге заехать к молодой хозяйке.
Идут за стол; вот он садится,
К ней подвигает свой прибор
И начинает разговор:
Святую Русь бранит, дивится,
Как можно жить в ее снегах,
Жалеет о Париже страх.
В конце 1830 — начале 1840-х годов термин «святая Русь» подвергается особой обработке. В него вкладывается вполне агрессивный смысл по отношению к тем, кто вынесен за пределы распространения этого понятия.
Николай Михайлович Языков, замечательный поэт, в конце жизни, уже в состоянии не очень здоровом, клеймивший своих московских знакомых и незнакомых за излишнее, на его взгляд, поклонение Западу и западным вкусам, западным манерам, написал стихотворение, которое называлось «К не нашим»:
О вы, которые хотите
Преобразить, испортить нас
И онемечить Русь, внемлите
Простосердечный мой возглас! <…>Вы, люд заносчивый и дерзкой,
Вы, опрометчивый оплот
Ученья школы богомерзкой,
Вы все — не русский вы народ! <…>Умолкнет ваша злость пустая,
Замрет неверный ваш язык:
Крепка, надежна Русь святая,
И русский Бог еще велик!
То есть это, в общем, тема национальных предателей и, соответственно, чем глубже падение в бездну предательства, тем выше и святее те ценности, которые противопоставлены вот этим выродкам. Святая Русь и русский Бог — за ними уже не стоит
Такое толкование получило достаточно сильное распространение уже в
У Петра Андреевича Вяземского в 1848 году появилось стихотворение «Святая Русь», где уже нет никакой иронии, а есть, наоборот, попытка интимизации этого понятия.
Как в эти дни годины гневной
Ты мне мила, Святая Русь!
Напоминаю, 1848 год, кругом революции — «година гневная».
Молитвой теплой, задушевной,
Как за тебя в те дни молюсь! <…>О, дорожи своим залогом!
Блюди тобой избранный путь
И пред людьми, и перед Богом,
Святая Русь, святою будь!
Здесь нет непосредственной угрозы тем, кто не верит в святую Русь, или тем, кто эти ценности ставит под сомнение; здесь есть попытка такого усиления: «Святая Русь, святою будь».
Писатель и мыслитель Константин Аксаков Константин Аксаков (1817–1860) — публицист, поэт, идеолог славянофильства., старший из братьев Аксаковых, вводит еще один и, пожалуй, наиболее интересный мотив в эту тему. По Аксакову, Россия — единственный и монопольный носитель православия в прошлом, настоящем и будущем. И он пишет:
«…По заслугам дался и истинный, дался и ложный путь веры — первый Руси, второй Западу».
Богоизбранность выступает, таким образом, как национально-этническая прерогатива. И поэтому сакральные черты обнаруживаются в самом быту русского народа.
Мы — «народ христианский не только по исповеданию, но и по жизни
своей» Цитата из работы Аксакова «О русской истории».. То есть религиозный, единственный аспект святости дополняется еще и некоторой сакральностью, в объяснение которой Константин Сергеевич не входил, а заметил только, что русская история имеет значение всемирной исповеди: она «может читаться как жития святых» Цитата из заметок Аксакова..
Наиболее очевидным образом этот поворот, укрепившийся впоследствии, и прежде всего в наше время, сформулировал Федор Иванович Тютчев, как ему было свойственно, на французском языке:
«…Русский народ является христианским не только вследствие православия своих верований, но и благодаря
чему-то еще более задушевному».
И со временем именно этническая, племенная святость стала доминировать в использовании этого термина.
Оставьте ваш e-mail, чтобы получать наши новости
