Революция 1917 года

Расшифровка

Последний российский император Николай II был очень скрытным и сдер­жанным человеком, и обычно в своих дневниковых записях он не позволял себе быть откровенным. Но во время Февраля, после отречения, он написал несколько слов — о том, что видел «кругом измену… и обман». Почему в клю­чевой момент своей жизни российский император оказался в одиночестве и в изоляции? Это важный и интересный вопрос. И мало кто мог бы предви­деть это в 1914 году.

Начало Первой мировой войны привело к росту популярности Николая II. Он ездил по стране, и всюду его ожидал хороший прием. По всей видимости, часто люди были искренни, они искренне поддерживали российского импе­ратора. Впрочем, они руководствовались разными чувствами: некоторые были убежденными монархистами, другие были монархистами ситуативными, праг­матичными. Какая-то часть людей считала нужным во время войны поддер­жать главу своего государства. В своих письмах некоторые студенты признава­лись: «Сейчас мы поем не „Марсельезу“, сейчас мы поем „Боже, царя храни!“». Это не обязательно была демон­страция монархизма, это была демон­страция специфического патриотизма военной поры. Даже обычно не очень популяр­ная императрица Александра Федоровна тоже встречала доброжела­тельное отношение. На некоторых фотографиях, запечатлевших патриотиче­ские мани­фестации 1914 года, можно увидеть и портреты императрицы. И вместе с тем через некоторое время царь становится все менее и менее популярным. Об этом есть упоминания в различных источниках: в дневнико­вых записях, в переписке современников. Иногда такие настроения фиксирует даже цен­зура — и полицейская, и военная, — хотя, если мы рассматриваем этот источ­ник, мы иногда сталкиваемся с самоцензурой цензоров.

Но достаточно и других свидетельств. Например, один из источников, который представляет немалый интерес для историков, — это дела об оскорблении чле­нов царской семьи. В дореволюционной России это считалось государ­ствен­ным преступлением. Большую часть государственных преступников составля­ли не социал-демократы, распространявшие антиправительственные листовки, и не социалисты-революционеры, готовившие террористические акты. Самый распространенный вид государственного преступления — это оскорбление члена царской семьи.

Как следует из этого источника, чаще всего ругали государя императора. Обви­нения предъявлялись разные. В некоторых источниках мы фиксируем слухи, совершенно не соответствующие действительности, в основном о том, что царь не хотел победы России. Ходили слухи, что император хотел сепаратного мира, ну а иногда воспаленное воображение современников делало царя чуть ли не предателем. Один простолюдин был обвинен в том, что рассказывал, как царь якобы продал Россию за бочку золота и уехал в Германию по подземному ходу на автомобиле. Это, конечно, совершенно абсурдный слух. Интересно, что тут вкраплены какие-то детали эпохи модерна — совершенно детективная история: по подземному ходу и на автомобиле. Это казусный случай, но такие обвинения предъявлялись.

Однако чаще всего в обвинениях простых крестьян, ругавших царя, звучит дру­гая тема. Царя называли дураком, ему вменялось в вину то, что он не подгото­вил Россию к войне. Иногда даже российская правительственная пропаганда могла переводиться людьми совершенно непредсказуемым образом. Так, в ней часто миролюбивое отечество противопоставлялось воинственной Германии. Глав­ным антигероем пропаганды был германский кайзер Вильгельм II. Герма­ния-де­ сорок лет готовилась к войне. Сам Вильгельм II царствовал, конечно, не столь долго, но Германия и правда примерно сорок лет не воевала. И для многих людей это как раз было доказательством сообразительности герман­ского императора. Они буквально говорили следующее: «Вот германский-то император сорок лет готовился к войне, пушки заготавливал и снаряды от­ли­вал. А наш-то дурак только водкой торговал». Это намек на водочную мо­нопо­лию в довоенной России. Получается, что царь проявляет свою профес­сиональ­ную непригодность: он не готовится к тяжелой године заранее, его страна небоеспособна и беспомощна перед тяжелыми военными испытаниями. Конеч­но, это говорили малограмотные и вовсе неграмотные крестьяне. Но примерно такие же настроения охватывали и гораздо более образованных современников. С этих монархом, с этим государем, с этим царем войну не выиграть. И многие, в том числе и убежденные монархисты, считали так и накануне 1917 года.

Очень важный персонаж в слухах военной поры — это императрица Александра Федоровна. Царица никогда не могла быть особенно популярной, хотя некото­рых успехов добилась в начале войны благодаря своим патриотическим ини­циа­тивам. Императрица и две ее старшие дочери прошли курсы военных сес­тер милосердия, сдали соответствующие экзамены, получили необходимые дипломы и участвовали в медицинских операциях — при этом царица сама была больным человеком, и иногда она ассистировала во время сложных меди­цинских операций сидя. На самом деле она выполняла тяжелый патриотиче­ский долг и во многих отношениях видела войну точнее, чем ее супруг импе­ратор. Он посещал фронт, но смотрел на аккуратно выстроенные войска, спе­циально подготовленные к императорскому смотру. Царица же видела жертв войны, истерзанную человеческую плоть, она переживала смерть людей, про­исходившую буквально на ее глазах, людей, к которым и она, и ее дочери успе­вали привязаться, которых они старались вылечить.

Бесспорно, царица была большой патриоткой России, и это проявлялось не только в словах, но и в действиях. Однако удивительным образом даже ее пат­риотические инициативы воспринимались порой непредсказуемым образом. Это было связано, в частности, с тем, что изменился культурный контекст.

Первоначально образ сестры милосердия в российской пропаганде и в россий­ском искусстве эпохи Первой мировой войны был символом мобилизующейся нации. Сестра милосердия олицетворяла русских женщин, выполняющих свой профессиональный, патриотический и христианский долг. Но постепенно ситуация изменилась. Сестру милосердия все чаще воспринимали как символ разгульного тыла, как символ лихачества и даже разврата. Ходила такая по­го­ворка: «Японскую войну господа офицеры пропили, а эту с сестрами милосер­дия прогуляли». Некоторые профессиональные проститутки одевались в попу­лярные костюмы сестер милосердия, и это считалось одеждой, выгодной для их профессии. В таком контексте многочисленные почтовые открытки и плакаты, на которых императрица и ее старшие дочери были изображены в форме сестер милосердия, могли восприниматься совер­шенно непредсказуе­мым образом и подтверждали самые невероятные и несправедливые слухи о якобы близости царицы с Распутиным. 

Александра Федоровна также воспринималась как человек, который приобрел власть над царем. Николай II в таких слухах представал каким-то зомбиро­ван­ным существом, подкаблучником, которым манипулирует царица и так назы­ваемая немецкая партия. Конечно, по большому счету это чепуха. Правда, в го­ды Первой мировой войны реальное влияние императрицы несколько воз­росло. Мы это можем видеть даже по переписке царя и царицы: она дает ему политические советы, и иногда их взгляды совпадают. Тем не менее слухи об этом влиянии были фантастически преувеличены.

В некоторых же слухах императрица изображалась как прогерманский полити­ческий деятель, иногда как сторонница сепаратного мира, иногда и вовсе как германский агент влияния. Ходили даже слухи, что в царском дворце располо­жена секретная радиотелеграфная станция, которая передает секретную ин­формацию в Германию, — и этим якобы объясняются причины поражения русской армии на фронте. После революции эту телеграфную станцию пыта­лись найти, но, конечно, безрезультатно.

Не так важно то, что было на самом деле, как то, что множество людей верили в эти слухи. Причем их распространяли не только необразованные современ­ники, но и офицеры генерального штаба, и дипломаты, и офицеры император­ской гвардии.

Возникает вопрос: а кто придумывал слухи? Сама постановка вопроса мне представляется не вполне корректной. Обычно у слухов не один автор, а много. Иногда говорят, что слухи намеренно распространял противник. И действи­тельно, в годы Первой мировой войны этим занимались все воюющие держа­вы. Говорилось и о том, что фабрикой слухов были различные оппозицион­ные организации. Ради дискредитации монархии они якобы сознательно создавали эти слухи и распространяли их. Возможно, в определенных случаях это и было так. Но вместе с тем некоторые слухи возникали на низовом уровне. Они на­поминают какие-то фольклорные сказания, анекдоты и не встречаются ни в каких других слоях общества. Они присущи в основном крестьянам.

Например, в источниках, созданных интеллигентными современниками, мы практически нигде не встречаем вдовствующую императрицу Марию Федо­ров­ну. При этом в делах по оскорблению царской семьи Мария Федоровна уди­ви­тельным образом появляется. Это может быть доказательством того, что та­кие слухи возникали по разным причинам, на разном уровне и по разным об­раз­цам. Кроме того, распространению самых невероятных слухов в значитель­ной степени способствовала сама атмосфера Первой мировой войны — атмо­сфера шпиономании и германофобии.

В разных странах, не только в России, везде видели шпионов. Но России это было присуще в значительной степени. При этом немалую роль в распростра­нении слухов сыграла и Ставка Верховного главнокомандующего, которым был в начале войны родственник царя, великий князь Николай Николаевич — млад­ший. В 1915 году в результате расследования, инициированного командо­ва­нием Северо-Западного фронта и поддержанного Ставкой, был арестован, осужден и довольно быстро — даже подозрительно быстро — казнен офицер Мясоедов, ранее служивший в жандармерии, а в годы Первой мировой войны оказавшийся в разведке. Ему в вину вменялось предательство, измена. Аресто­вали также и нескольких людей, связанных с ним, часть из них потом казнили. Сейчас историки установили, что для такого обвинения и тем более для такого приго­вора никаких реальных оснований не было. Мясоедов должен был стать козлом отпущения: изменой могли объяснить поражение русской армии. Но это способствовало и нарастанию атмосферы шпиономании и ксенофобии в стране.

Слухи поползли наверх: обвиняли уже не только отдельных офицеров, а воен­ного министра царской России Владимира Сухомлинова. Его сняли с долж­ности, а потом назначили следствие. Министр был арестован. Царь понимал, что в вину Сухомлинову можно было вменить халатность, но никак не измену родине и обвинения против него были явно сфабрикованы. Он перевел Сухо­млинова на положение домашнего ареста. Но это еще более подогрело слухи, и теперь уже в измене стали обвинять не только генералов, не только бывшего военного министра, но и самого царя.

Вернемся к вопросу, который мы задали в начале нашего разговора. В критиче­ский момент своего царствования, когда царь вынужден был отречься, он ощущал себя покинутым всеми, он ощущал кругом измену и обман. Чем это можно объяснить? Накануне Февральской революции значительная часть населения страны, включая и многих представителей политической элиты, искренне верила, что измена существует на самых верхах, а сам царь если не изменник, то покровитель изменников. Это было, конечно, не так. И царь, и царица были патриотами России, они хотели ее победы в войне. Но если миллионы верят слухам, то это становится фактором не менее значимым, чем сама реаль­ность.  

Расшифровка

Как начинается революция? Кто начинает революцию? Кто организовывает революцию? Эти вопросы историки будут задавать все время о каждой рево­люции. И российская революция не является исключением. Ее очень часто описыва­ют как революцию, организованную каким-то центром, каким-то актором. В совет­ское время по понятным причинам всячески указывалось на роль партии большевиков в свержении монархии. Все факты складывались в большое повествование об организующей роли партии.

Есть и другие сюжеты, которые сейчас приобретают все большее распростране­ние. Одни авторы писали и пишут о роли германских спецслужб в организации российской революции, другие говорят о роли российских союзников, напри­мер Ве­ликобритании, в подготовке свержения монархии и об их контактах с россий­ской либеральной оппозицией. Третьи — о роли российских масонов, четвер­тые — о заговорах предреволюционной поры, в обсуждении которых принима­ли участие и общественные деятели, и даже генералы, гвардейские офицеры и члены российской императорской семьи.

Все это было. Были и заговоры, и подпольщики, и масоны, и спецслужбы. Но можем ли мы российскую революцию объяснить заговорами? Что должны сделать историки, чтобы понять непосредственные причины революции? Предположим, что мы найдем некие новые источники, дополняющие наши знания, скажем, о действиях каких-то специальных служб или о каких-то за­говорщиках. Все равно причин будет очень много. Полезно посмотреть на сам ход российской революции, как она произошла и что ей непосред­ственно предшествовало. И тут главным героем нашего повествования становится сам город, городское пространство.

Бывший Петербург, после начала Первой мировой войны ставший Петрогра­дом, очень изменился во время войны. Чертой городского пейзажа стали «хво­сты» — соб­ственно, и само слово появилось в это время: это очереди перед раз­лич­ными магазинами, лавками, в первую очередь перед булочными. Они фик­сиро­вались как что-то новое, необычное, экзотичное. Последующим поколе­ниям жителей России это покажется, может быть, странным, но тогда хвосты вызывали особое раздражение и считались чем-то совершенно новым. В горо­де чувствовалась война. Стало меньше солдат гвардейских полков в их яркой фор­ме. Но появились и другие персонажи. В городе оказались беженцы из запад­ных губерний Российской империи, некоторые из них находились в страшном состоянии. Иногда появлялись и дезертиры из армии, их число накануне Фев­ральской революции было очень значительным. Все это — благоприятная питательная среда для преступности самого разного рода, и современники фиксировали некоторый рост преступности еще и до революции.

На улицах города возникли и совершенно новые персонажи. Война для кого-то была тяжелым страданием, но для кого-то — шансом и возможностью. Появи­лись так называемые мародеры тыла — люди, сделавшие деньги на войне, и та­ких было немало. Одним из способов существенно округлить свое состоя­ние стала контрабанда: в нейтральных странах можно было закупить герман­ские медикаменты, как-то переправить в Россию, а потом продать втридорога. Гер­мания была крупнейшим производителем лекарств до Первой мировой войны, а в России их не было или было крайне мало. Появлялись новые деньги — не только новые, но и не очень чистые. Можно себе представить, как люди, потерявшие своих близких, терпевшие различные лишения в годы войны, смо­трели на этих новых богачей. Недовольство строем, системой, режимом подпи­тывалось и этим ощущением несправедливости, всевозможной коррупцией.

Одним из полей действий коррупционеров был призыв в армию. Люди, при­езжавшие в Петроград из столиц других воюющих стран: из Лондона, Пари­жа — были потрясены тем, как много мужчин призывного возраста, внешне вполне здоровых, гуляют по столице, какая веселая жизнь царит на централь­ных улицах этого города. Это также подпитывало ощущение несправедли­вости.

Важной чертой городской жизни были и всевозможные слухи. И вот очереди, хвосты, назывались иногда фабриками по производству слухов. Возбужден­ные люди на улице порой готовы были поверить самой невероятной молве.

Градус недовольства в городе подпитывался и речами в Государственной думе. Особенно современникам запомнилась речь председателя Конституционно-демократической партии Павла Милюкова 1 ноября 1916 года. Он обличал раз­личные недостатки и преступления, творившиеся в стране, и каждый фраг­мент своей речи заканчивал риторическим вопросом: «Что это — глупость или из­мена?» Вопрос предполагал различные ответы, но бóльшая часть современ­ни­ков как в Думе, так и за ее пределами склонна была истолковывать слова Милюкова в определенном смысле. Это — измена. Ощущение измены под­тачи­вало режим.

Некоторые другие депутаты Государственной думы поднимали планку осу­ждения режима. Александр Федорович Керенский, лидер фракции трудови­ков, назвал существующий режим оккупационным и фактически призвал к сверже­нию власти, даже к физическому уничтожению ее высших представителей. От ареста его уберегала только депутатская неприкосновенность.

Но оппозиционные речи произносили не только традиционные оппозиционе­ры. Даже близкие к режиму политики, такие как Владимир Пуришкевич, лидер правых, выступали с зажигательными речами, и это отражало настроения мно­гих современников. Даже самые лояльные монархисты к этому моменту пере­ставали быть опорой режима, они просто не могли его поддерживать.

В такой вот атмосфере и началась российская революция. Когда она началась? Историки спорят об этом. Чаще всего датой революции называется 23 февраля старого стиля, по новому стилю это 8 марта. И речь идет о забастовках на Вы­боргской стороне Петрограда. Иногда эта точка зрения оспаривается — и на­чало революции ведется от речи Милюкова. Некоторые историки напоминают, что огромный Путиловский завод бастовал за несколько дней до забастовки на Выборгской стороне и реакция властей на это была достаточно жест­кой. Был объявлен локаут, то есть предприятие фактически приостановило работу. Это гигантский завод, и мероприятия затронули десятки тысяч рабо­чих, но все-таки Путиловский завод находился на рабочей окраине, сравни­тельно далеко от центра. Выборгская сторона — это, во-первых, необычайно развитый индустриальный район города, с огромной концентра­цией промыш­ленных предприятий и рабочей силы. А во-вторых, он находится в двух шагах от центра города. Достаточно пересечь Неву по Литейному мо­сту — и вы уже находитесь в самом центре: здесь правительственные здания, недалеко нахо­дится и Государственная дума, и особняки, доходные дома — место прожива­ния элиты страны.

Итак, 23 февраля старого стиля, 8 марта нового стиля. День не был случайным. Еще до начала Первой мировой войны Интернационал  Второй интернационал — международное объединение социалистических рабочих партий. Создано в 1889 году, распалось в начале Первой мировой. Среди участни­ков Второго интернационала были Карл Каутский, Владимир Ленин, Вильгельм и Карл Либкнехты, Роза Люксембург, Георгий Плеханов, Ираклий Церетели, Клара Цеткин. объявил его Между­народным днем солидарности трудящихся женщин. В годы войны эта ини­циатива была забыта — почти везде, но не в России. И различные социали­сты — и большевики, и меньшевики, и социалисты-революционеры, и пред­ставители более мелких групп — планировали какие-то акции на этот день, печатали листовки, готовили речи. Но они не ожидали, что их выступле­ния приведут к такому результату. Предполагалось, что для большой революции это время неподходящее. Подпольщики готовились к каким-то большим ак­циям поздней весной 1917 года, в мае.

Но 23 февраля несколько фабрик забастовали. Инициаторами выступления неожиданно для активистов-социалистов стали не рабочие-металлисты — грамотные, политизированные, так называемый авангард рабочего класса, — а работницы-текстильщицы, в значительной части своей неграмотные, ранее политикой не интересовавшиеся. Они очень часто принуждали своих товари­щей принять участие в забастовке, шли на соседние фабрики и снимали их с работы.

Почему инициаторами российской революции стали простые женщины? Есть две причины. Во-первых, женщины испытывали особые трудности: на них лежало обеспечение семьи продуктами, а это становилось все более трудным делом. Во-вторых, женщины очень часто не боялись в тех ситуациях, когда мужчины побаивались. Чего же боялись мужчины? Многие мужчины, ра­бо­тающие на промышленных предприятиях, были освобождены от военной службы. А к 1917 году все меньше людей хотело оказаться на фронте. Этого боялись и рабочие, в том числе и политизированные. Однако столкнувшись с тем, что их снимают с работы, некоторые, с большей или меньшей охотой, присоединялись к забастовкам. Постепенно, одна за другой, фабрики Выборг­ской стороны начинали бастовать. Когда толпы возбужденных забастовщиков хлынули на улицы, они смешались с очередями, стоящими перед лавками, булочными. Часто это выливалось в погромы булочных, иногда во время погромов в магазинах находили припрятанные продукты. Это подстегивало самые невероятные слухи: продукты припрятывали иногда для того, чтобы получить потом лучшую цену, но ходили слухи, что голод провоцируется наме­ренно и сознательно.

Когда забастовщики хлынули на улицы, то сил полиции просто не хватило, чтобы их сдержать. И это была серьезная проблема. Дореволюционную Россию можно назвать полицейским государством, но с недостаточным количеством полиции. Хорошая полиция стоит дорого. Поэтому в России очень часто для различных целей, в том числе и для решения полицейских задач, использова­лись вооруженные силы, в первую очередь казаки. Память об этом существо­вала, как и напряжение между казаками и городским населением. Когда за­бастовщики и манифестанты встретили отряды чубатых всадников на лоша­дях, ожидание было достаточно напряженным. Но неожиданно казаки дей­ствовали по принципу итальянской забастовки. Они беспрекословно выпол­няли приказы своих офицеров, но никакой инициативы не проявляли —ника­ких жестоких атак, ударов нагайками. Люди почувствовали, что в казаках они препятствия не встретят.

Правда, существовала другая проблема. Выборгская сторона была отрезана от центральной части города Невой, и полиция, действуя в соответствии с раз­работанным уже планом, попыталась блокировать Литейный мост, чтобы не допустить забастовщиков в центр города. В значительной степени это уда­лось, однако Нева была покрыта льдом, и группы забастовщиков ринулись по реке в центр города. Интересно, куда же они пошли. Рядом, фактически на той стороне Невы, находилось здание Государственной думы — Таврический дво­рец. И к нему призывали идти многие меньшевики: они хотели использо­вать это для поддержки депутатов-оппозиционеров и для того, чтобы под­толкнуть Думу к более решительным действиям. Но большая часть манифе­стантов пошла иным путем.

Традиционным местом политического протеста в городе был Невский про­спект, в особенности площадь перед Казанским собором. Манифестанты знали, куда идти, — полиция знала, где их встречать. И первые группы протестую­щих пробивались именно на Невский проспект. Но тут очень многое зависело от по­ведения публики. Невский проспект — место демонстративного потребле­ния, здесь находятся рестораны, дорогие магазины, театры, банки, правитель­ствен­ные ведомства. Здесь студенты, офицеры, банковские клерки, дамы, делающие покупки в магазинах. Отношение публики Невского проспекта было непред­сказуемым, но очень часто она сочувственно относилась к манифестан­там-забастовщикам. А те останавливались на каких-то перекрестках, кричали «Хлеба, хлеба!» Иногда появлялись импровизированные красные флаги, иногда начинали петь куплет революционной песни. Полиция первоначально доста­точно быстро справлялась с этими небольшими группами, но они появлялись вновь и вновь, возникали импровизированные манифестации, пользовавшиеся поддержкой публики.

Невский проспект притягивал протестующих и в последующие дни. 25 февраля он превратился в место гигантской манифестации. Полиция не могла практи­чески ничего сделать, а казаки занимали позицию, близкую к нейтраль­ной. Власть не могла контролировать самую главную улицу столицы империи. И мне кажется, что изложение хода событий в эти первые дни революции по­зволяет нам дать ответ на вопрос, который был задан в начале этого разговора.

Если бы революция действовала в соответствии с замыслами заговорщиков, то они бы избрали целью своих действий инфраструктуру власти. Однако в эти дни — 23, 24 и 25 февраля — участники антиправительственных манифестаций не атаковали министерства и ведомства, не уделяли внимание почте, телефону, телеграфам. Роль стихийного начала в возникновении Февральской револю­ции — когда множество людей нескоординированно действовали в одном направле­нии, руководствуясь только политической традицией радикального протеста, — что-то говорит нам о ходе российской революции.  

Расшифровка

Волнение, начавшееся в Петрограде 23 февраля и перекинувшееся в центр города, привело к тому, что уже 25 февраля в столице огромной империи во время войны власти не смогли контролировать главную улицу страны — Невский проспект. Его заполнили манифестанты, которые пели революци­онные песни и выкрикивали антиправительственные лозунги. Полиция не могла с этим справиться. Возникает вопрос: а почему власти не исполь­зовали войска?

Российская империя очень много внимания уделяла безопасности. В мирное время в стране было сложно устроить беспорядки чисто технически, во всяком случае в столице. Дело в том, что значительную часть столичного гарнизона составляли гвардейские полки. Российская императорская гвардия была мощ­ной силой, главной задачей которой оставалась охрана императорской семьи.

В современном Лондоне одна из туристических достопримечательностей — это смена караула у Букингемского дворца, все любуются на английских гвар­дей­цев. Английская гвардия, дислоцированная в Лондоне, состояла из пяти пехот­ных полков и двух кавалерийских. Это совер­шенно несопоставимо с тем, что находилось в Петрограде: несколько дивизий императорской гвардейской пехоты, по четыре полка в каждой. В столице и при­городах находилось две дивизии императорской гвардейской кавалерии, по четыре полка в каждой. Плюс несколько полков гвардейских казаков, императорский конвой, гвар­дейские саперы, гвардейский экипаж, морской экипаж, гвардей­ская артил­лерия, гвардейская конная артиллерия, батальоны стрелков импера­торской фамилии. Это была настоящая армия с артиллерией, со вспомогательными войсками, главной задачей которой была защита императорской семьи.

Огромное внимание уделялось до войны подбору личного состава. Крепкие парни, получившие должные характеристики полицейских властей, которых набирали из крестьянских районов империи, не тронутых влиянием города, — таких людей брали в императорскую гвардию. О них специально заботились, их специально снабжали, кормили и обучали. Ресурсы империи были таковы, что в разные полки стремились набрать похожих солдат. В один полк — рыжих, в другой — блондинов, в третий — брюнетов. Курносых ребят направляли в Павловский полк — напоминание об императоре Павле I.

Специальным был и отбор в офицеры. Очень часто в одном и том же полку служили дворяне, члены одной и той же семьи. В кавалерийских полках — представители аристократии. А в первых кавалерийских полках — представи­тели очень богатой аристократии. Не все могли себе позволить службу в импе­ратор­ской гвардии из-за значительных трат. Для того чтобы поддержать эту служ­бу, требовались большие семейные деньги. Офицеры были спаяны, знали друг о друге очень много. Гвардеец мог сидеть на том же стуле, что и его дед рань­ше, и есть из той же тарелки, а напротив него мог сидеть его дядя-офицер. Он даже мог знать детскую кличку отца своего сослуживца по батальону.

Гвардейские полки соревновались в преданности императорской семье. Во вре­мя революции 1905 года преданность императорской гвардии чисто техниче­ски сыграла немалую роль. Когда в декабре началось восстание в Москве, туда перебросили Семеновский полк, который действовал реши­тельно и крайне жестоко. Противостоять этой силе было очень сложно. Возникает вопрос: почему она не была использована в дни Февральской революции? Дело в том, что этой силы уже более не существовало.

Российскую императорскую гвардию двинули на фронт, и многие солдаты и офицеры погибли на полях Польши и Галиции. В столице же оставались только запасные батальоны этих полков, главная задача которых была подго­товка пополнения солдат. Их набирали в армию, а затем направляли в гвар­дейские казармы в Петрограде, где они проходили начальный курс обучения, после чего отправлялись на фронт. Они назывались батальонами, но были необы­чайно разбухшими: в каждом по несколько тысяч солдат. Должного количе­ства офицеров не было, да и качество очень часто подводило: это был не специально отобранный офицерский состав дореволюционного времени, а прапорщики военного времени, иногда из студентов, люди совсем другой культуры и с иными представлениями о военной дисциплине. Некоторые понимали, что вскоре их самих пошлют на фронт, и не очень много внимания уделяли своим обязанностям командиров.

Солдаты очень часто находились не в лучших условиях. В казармах не хватало стекол, не всегда было хорошим питание. Многие солдаты болели и оказыва­лись в госпиталях, не доехав до фронта. Из опоры режима императорская гвар­дия могла превратиться в толпу вооруженных людей, для этого режима опас­ных. И поэтому генералы побаивались использовать эту силу. Тем не менее они получили вполне определенный приказ от императора, который находился в это время в Ставке, в Могилеве: он повелел прекратить беспорядки, совер­шен­но недопустимые во время войны с Германией и Австро-Венгрией. Было реше­но использовать войска. В качестве силы решили применять учебные команды соответствующих полков. Это были солдаты, которые готовились стать унтер-офицерами. Они проходили специальную подготовку, о них лучше заботились, их держали в более жестких рамках.

26 февраля учебные команды различных запасных батальонов гвардейских полков расположились на улицах столицы. Солдаты применили оружие. Под­чиняясь приказу своих офицеров, они стреляли по толпе. Некоторые делали это без особого энтузиазма, но все же подчинялись. Однако немедленного эффекта это не оказало. Эйфория, восторженный напор предшествующих дней сменился каким-то ожесточением, которое вряд ли было бы долговременным. Но толпы собирались после обстрелов вновь и вновь, люди оттаскивали уби­тых, раненых, иногда им оказывалась первая помощь. На молодых солдат кри­чали, на них оказывалось очень мощное психологическое давление.

И в этот же день, 26 февраля 1917 года, произошел первый бунт. Бунтовщиками стали солдаты, ветераны, которые были выписаны из госпиталей и перед от­правкой на фронт находились в своем батальоне. В каждом батальоне была специальная рота, четвертая, состоявшая из таких ветеранов. И солдаты Пав­ловского полка, расположившегося недалеко от Невского про­спекта, бросились туда, чтобы снять свою учебную команду и вернуть ее в казармы. Они не хоте­ли, чтобы их полк участвовал в полицейской акции. Однако до Невского про­спекта солдаты не добежали, они буквально столкнулись с конным отрядом полиции и обстреляли его. Стало ясно, что это уже бунт с использованием силы, и запасной батальон Павловского полка забурлил. Во время этого вы­сту­пления были убиты несколько офицеров, но восставшими солдатами никто не руководил, и они не знали, что делать. Некоторые сочли за лучшее попросту исчезнуть из казарм, другие как-то болтались. Ночью казарма Павловского полка была окружена надежными войсками. Зачинщиков или тех, кого считали зачинщиками, вывели на улицу и под конвоем отправили в Петропавловскую крепость. Это были последние узники старого режима, которые оказались в этой знаменитой тюрьме.

Казалось, первая попытка восстания была подавлена, однако важные события в это же время проходили в другом конце города, в огромном квартале гвар­дейских казарм, где был расположен, помимо прочих, запасной батальон Во­лынского полка. В обычное время, до войны, полк находился в Вар­шаве, входя в так называемую Варшавскую гвардию. Но в ходе войны, после того как Вар­шава была оставлена, его перевели в Петроград, в столицу империи. В казар­ме учебной команды Волынского полка шли разговоры, унтер-офицеры собрались и решили, что на следующий день они не будут участвовать в обстрелах и не станут подавлять движение на улицах. Они рассказали это солдатам, те согласились. Конечно, мало кто спал в эту ночь, все очень нервничали.

Наутро они построились, взяли винтовки и в строю ждали офицеров. Когда появились офицеры и перед ними начал выступать командир роты, солдаты начали его перебивать, крича: «Ура!» Это была демонстрация неповиновения. Офицер попы­тался взять ситуацию под свой контроль, но это ему не удалось, и он побежал. Солдаты кричали, вслед ему раздались выстрелы, и один вы­стрел достиг цели. Офицер был убит. Для солдат пути назад не было: они не только восстали во время войны, но и убили своего командира. Они броси­лись на плац и стали выводить на улицы солдат других частей, находившихся рядом. Это был военный городок в центре города, буквально набитый солда­тами. Не все они хотели выходить на улицы, некоторых пришлось застав­лять силой, кто-то убежал. Однако и тех, кто вышел, было очень много. У них не было никаких командиров, к офицерам относились с подозрением.

Среди солдат оказалось два оркестра, которые стали играть «Марсельезу», и толпы солдат, без особого порядка, как цунами, двинулись по параллельным улицам по направлению к Литейному проспекту. Они двинулись на Выборг­скую сторону, которая в предшествующие дни была эпицентром протестного движения. Их пытались задержать на Литейном мосту, но этих неорганизо­ванных, плохо дисциплинированных солдат было так много, что они буквально прорвали оцепление. И когда солдаты оказались на территории мятежного рабочего района, это стало некоторой точкой невозврата. Две силы — бастую­щие рабочие и восставшие солдаты — соединились. Лидеры иногда появлялись буквально на улице. Возникла мысль освободить заключенных из тюрьмы, которую называли «Кресты», по форме корпусов. Стражу заставили открыть ворота и освободить всех заключенных. Освободили не только поли­тических, но и уголовных преступников, людей, которые были заподозре­ны в шпионаже в пользу противника, освободили финских сепаратистов.

Солдаты иногда призывали, иногда заставляли встать на свою сторону всё но­вые воинские части. Впоследствии в эмиграции немало говорилось о том, что хватило бы одного дисциплинированного батальона, чтобы разогнать эти сол­датские толпы. Но в условиях восстания обычная дисциплина и стандарт­ная логика военного повиновения действует не всегда. В эти дни в Петрограде оказался один очень решительный и боевой гвардей­ский офицер — Александр Кутепов. Получив приказ, он повел сводный отряд для того, чтобы противо­стоять восставшим. Однако, двигаясь по городу, на­полненному революцион­ными толпами манифестантов, он через некоторое время ощутил, что никто за ним не следует, никакого отряда за ним нет. Как кусок твердого сахара, брошенного в стакан с горячим чаем, этот отряд просто растворился в толпе. Никаких сил, поддерживающих власть, в городе не было. Проправительствен­ные силы таяли и таяли.

И в это время центр событий переместился в Государственную думу, в Таври­ческий дворец. На протяжении нескольких предшествующих дней там произ­носились горячие оппозиционные речи, и это также влияло на ситуацию. Однако император повелел приостано­вить заседание Государственной думы, и депутаты решили собраться на част­ное совещание. Они обсуждали, что им делать в этой ситуации: оппозицион­ных речей было уже недостаточно. Нарушить царское повеление о роспуске Думы означало бросить открытый вызов власти. Левые депутаты, прежде всего Керенский, стремились подтолк­нуть Думу к решительным действиям. Думское большинство опасалось таких шагов, но ситуация менялась вслед за тем, как толпы солдат и манифестантов подходили к Таврическому дворцу. На каком-то этапе солдаты оказались в самом здании Думы. И депутаты приняли решение, хотя и не без колебаний, создать Временный комитет Государственной думы.

Первоначально его задачи были не очень определенно названы. Фактически Дума действовала как протоправительство, как некий центр власти, который пытается взять контроль над ситуацией. Однако в тот же самый день в Госу­дарственной думе возник еще один центр власти, которым стал Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. Некоторое количество активистов-социалистов и радикальных интеллигентов, оказавшихся в Думе, при поддерж­ке Керенского и некоторых других депутатов выпустили обращение к рабочим. Они призывали рабочих избирать своих представителей и направлять их в зда­ние Таврического дворца. Через некоторое время этот призыв распростра­нился и на солдат. Так возникла первоначальная сложная ситуация, которая потом вошла в историю как двоевластие. Это очень сложная комбинация, и роль Думы в этом тоже была достаточно велика.

Во-первых, поведение Государственной думы влияло на очень многих людей — чиновников, офицеров, генералов. Дума пользовалась авторитетом. Не будь Думы, вряд ли восстание одерживало бы такие победы. Но и появление Петро­градского совета было необычайно важным, потому что подталкивало к более решительным действиям, и для людей, уже втянутых в противостояние на ули­цах в предшествующие дни, совет был достаточно авторитетным органом. Свой авторитет Петроградский совет укрепил 1 марта старого стиля, 14 марта нового стиля, когда издал Приказ № 1. Это был один из важнейших документов в истории российской революции. Приказ был обращен к армии, в первую очередь к петроградскому гарнизону: солдатам предоставлялись гражданские права, но самое главное — приказ требовал создания войсковых выборных комитетов в частях и подразделениях. Таким образом, двоевластие перено­силось на армию. Параллельно с властью офицеров, которая ограничи­валась, появилась вторая структура — структура военных комитетов. И это было необычайно важно для дальнейшего хода революции.

Хотя революция побеждала на улицах Петрограда, положение в стране в целом оставалось непонятным, и в Таврическом дворце начались переговоры между представителями либеральных политических партий и социалистов о создании временного правительства. Оно начало действовать 2 марта 1917 года. Возгла­вил его московский общественный деятель князь Георгий Львов, получивший широкую известность как лидер Земского союза — общественной организации, отвечавшей за снабжение армии в годы Первой мировой войны. Львов был необычайно популярен, его рекламировали как крепкого хозяйственника и эффективного менеджера, способного навести порядок в стране.

Важнейшие события в это время происходят и в Пскове. Дело в том, что Нико­лай II решил покинуть Ставку верховного командования в Могилеве, потому что понимал, что ему нужно быть ближе к столице. Он также беспокоился за судьбу своей семьи. Однако к этому времени комиссары Временного коми­тета Государственной думы уже контролировали железные дороги, пробиться в Петроград императору было достаточно сложно, и он оказался в Пскове, где находился Штаб Северного фронта. Фактически он был там заперт. И в Пскове Николай II принял решение об отречении.

Первоначально предполагалось, что он отречется в пользу своего сына, царе­вича Алексея, но затем царь изменил свое решение и отрекся в пользу брата, великого князя Михаила. Впрочем, он не предполагал, что произойдет даль­ше: великий князь Михаил Александрович, находившийся в Петрограде, после совещания с представителями Государственной думы решил, что он не сможет занять престол, и отказался от этого. Таким образом, в России власть перешла к Временному правительству, которое должно было суще­ствовать вплоть до созыва Всероссийского учредительного собрания. Однако де-факто власть Временного правительства с самого начала была ограничена Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов.  

Расшифровка

В России в марте 1917 года пала монархия. И сейчас мы, наверное, даже не мо­жем представить, каким шоком это событие было для современников. Дело не только в том, что монархия существовала долго, казалась прочной и при­вычной. Просто внезапно для людей изменился весь политический мир, рань­ше замыкавшийся на императоре. Возникает вопрос: как нужно отно­ситься к новым политическим деятелям? Как их называть, какие слова использовать? Можно ли над ними смеяться? Можно ли над ними шутить? Допустима ли тут ирония? Какие эмоции должен пробуждать видный политический деятель? 

Монарха следовало любить. Язык монархии насыщен эмоциями — вроде слово­сочетания «возлюбленный государь», которое встречается довольно часто. А следует ли любить политического лидера республики? Требовались новые слова, новые отношения, символы, ритуалы. Новый политический язык в зна­чительной степени нужно было изобрести, принять и усвоить. И это была большая проблема.

Первоначально человеком, который олицетворял Февральскую революцию для многих людей в стране, был председатель Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко, который стал и председателем Временного комитета Думы — своего рода протовременного правительства. Родзянко — бывший гвардейский офицер, представитель очень известного дворянского рода, вла­делец больших имений, человек абсолютно связанный с дореволюционной политической элитой — именовался борцом за свободу; ему было адресовано множество приветственных писем и телеграмм, написанных с разной степенью искренности, которые направлялись в это время людьми со всей России.

Термин «борцы за свободу» неслучаен. При строительстве политической куль­туры новой революционной России использовались блоки подпольной, альтер­нативной политической культуры России. На подготовку русской революции ушли десятилетия. И немало креативных людей создавало символы, ритуалы, песни, стихи, тексты революционного подполья. Важным элементом этой альтернативной политической культуры стал культ борцов за свободу — муче­ников и героев, боровшихся за приближение революции. После свержения мо­нархии этот культ фактически стал государственным, различные церемонии в память павших борцов за свободу проходили по всей стране. Этот образ ис­пользовался и при описании новых лидеров революционной России. Со време­нем это обращение, ставшее своего рода титулом, стало адресовываться в пер­вую очередь Александру Федоровичу Керенскому — депутату Государственной думы, главе фракции трудовиков, который был еще и связан с революционным подпольем и сыграл немалую роль во время Февральской революции.

Почему именно Керенский стал олицетворением Февральской революции? От­части это объясняется его политической позицией. Он был членом Временного комитета Государственной думы, он вошел во Временное правительство в каче­стве министра юстиции, и он также был заместителем председателя исполкома Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. То есть в ситуации двое­властия он одновременно находился и в одной, и в другой власти. Такое положение может оказаться довольно сложным. Нередко мы слышим слова «нельзя сидеть на двух стульях», которые адресованы политикам. Но это зави­сит от техники усидчивости, иногда можно на этих стульях сидеть достаточно прочно. И Керенский использовал эту возможность — свой статус пребывания в двух институтах власти.

Помимо этого, Керенский занимал и очень важную политическую позицию, хотя и не был лидером какой-либо политической партии. После Февральской революции он объявил о том, что является членом партии социалистов-рево­люционеров, которая вышла из подполья. Эта партия набирала силу, стала самой массовой в России: по некоторым данным, ее численность достигла миллиона человек. Но Керенский в этой партии был новичком и не пользовал­ся большим влиянием среди центральных органов. Произошел даже скандал: Керенского не избрали в Центральный комитет эсеров.

Временное правительство после февраля опиралось на соглашения между уме­ренными социалистами и либералами. Это соглашение было не очень простым. Правительство распадалось, создавалось вновь, однако каждый раз основу этого правительства составляло соглашение, которое потом было оформлено в виде коалиции либералов и умеренных социалистов. Керенский не принадле­жал ни к тем, ни к другим. Он был как раз посередине между этими силами. Но не только политическая позиция определяла значение и первоначальные успехи Керенского — важно сказать и о его особой политической специали­зации.

Как политические лидеры пытались руководить своими сторонниками? Для ответа на этот вопрос подойдите к книжной полке, на которой стоит пол­ное собрание сочинений Ленина. Вы увидите несколько томов, которые состоят из работ, написанных Лениным в 1917 году. Что из этого следует? Ленин значи­тельную часть времени в эпоху революции провел за письменным столом, сочиняя статьи, письма и даже находя время для написания брошюр и книг. А для того чтобы писать, нужно было немало читать. Так же проводили свое время некоторые другие политические лидеры. Павел Милюков, лидер русских либералов, почти ежедневно писал для газеты своей политической партии. Эсер Виктор Чернов, меньшевик Юлий Мартов, большевик Лев Троцкий и мно­гие другие деятели российской революции — все они пытались руководить сво­ими сторонниками с помощью написанных текстов. Это продолжало извест­ную российскую традицию: политический деятель должен быть одновременно и властителем дум.

Керенский мало писал, но довольно много говорил. Он был публичным поли­тиком с опытом парламентских выступлений. Но еще лучше он чувствовал себя в эпоху революции, когда стал митинговым оратором. Дело в том, что после Февральской революции мы отмечаем явную тенденцию к театрализо­ванности политики. Театр политизировался, политика театрализировалась. Керенский в детстве подумывал о карьере оперного певца, он даже брал спе­циальные уроки, и хорошо поставленный голос очень пригодился ему, когда он выступал перед огромными аудиториями на площадях и в первую очередь в театрах. Лучшие театры страны: московский Большой театр, Алек­сандринский театр в Петрограде, Одесский театр, театральные площадки других городов — все они видели Керенского в 1917 году. Он получал явное удовольствие от произнесения этих речей, и его аудитория требовала именно таких выступлений, в которых политика смешивалась со специальной теат­рализацией. Специализация политика-оратора, который руководит таким образом своими сторонниками, была в это время востребована.

Но было и еще одно важное обстоятельство: необычайная эйфория после фев­ральских дней, колоссальный, очень наивный энтузиазм. Людям казалось, что сказка революции делает возможным все. Стихотворение той эпохи:

Россия вся в сиянье солнца,
Наш Петроград — четвертый Рим.
Эй! Гряньте «Марсельезу» громко,
Свободного народа гимн.

Казалось, что отомрет преступность, станут ненужными тюрьмы, в новой жизни будут совершенно недопустимы бордели и даже ругательства. Это была наивная вера во всемогущество революции, которая изменяет все стороны жиз­ни. Такая вера не могла быть долгой. Но короткий период энтузиазма был важ­ным политическим ресурсом, и многие политики старались использовать этот ресурс — правда, с разной степенью искренности.

Для многих либеральных политических деятелей, не говоря о консерваторах, Февральская революция изначально зашла слишком далеко влево, для них она была левее здравого смысла. Для социалистов, даже для меньшевиков и эсеров, революция была все-таки буржуазная, не совсем своя, и они не могли себя пол­ностью отождествлять с нею. А вот Керенский, энтузиаст Февральской револю­ции, полностью отождествлявший себя с ней, был адекватен этому эйфориче­скому состоянию. Действия Керенского как министра юстиции были популяр­ны, потому что в стране существовал некий консенсус по отношению к мерам, предпринимаемым этим ведомством. Отмена смертной казни, поли­тическая амнистия, реорганизация суда — это нравилось большинству населе­ния. Но по­сле апрельского кризиса, когда было реорганизовано Временное правительство, Керенский занял новую позицию, еще более важную: он стал военным и мор­ским министром.

В этой сфере единства в стране не существовало. Вопрос об армии и об участии или неучастии России в войне раскалывал буквально все общество. И Керен­ский взял на себя колоссальную задачу: перестроить армию на основах револю­ционной дисциплины, провести ее демократизацию, использовать военные ко­митеты. Он связал свою судьбу с подготовкой наступления российской армии. 18 июня старого стиля, 1 июля нового стиля, российская армия пошла в свое последнее наступление. Начато оно было на участке Юго-Западного фронта. Наступлению предшествовала колоссальная артиллерийская канонада, войска шли в атаку под красными знаменами, оркестры играли «Марсельезу». Перво­начально атакующие колонны добились некоторых успехов, которые преуве­личивались в тылу. Но затем последовал мощный контрудар немецких войск, часть из которых была переброшена заранее с Западного фронта, потому что Германия и ее союзники знали о готовящемся наступлении. Удар был страш­ным, многие части и соединения Российской армии его не выдержали. Отступ­ление превращалось в бегство. При отсутствии снабжения армия переходила на самоснабжение, иногда это перерастало в погромы. И современники, и исто­рики очень часто спорили о том, почему это наступление закончилось пораже­нием. Эти споры кажутся излишними: оно было изначально обречено.

Многие из нас носят наручные часы. Это такой обычный и привычный для нас инструмент измерения времени. На самом деле наручные часы — мода эпохи Первой мировой войны. До этого часы очень часто носили в жилетном или каком-нибудь другом кармане. Но часы оказались необычайно важны во время Первой мировой войны, потому что минуты или даже иногда секунды могли спасти жизнь. На фронте, если атакующая пехота поднимется на не­сколько минут раньше, она может попасть под огонь собственной артиллерии, которая еще не закончила обстрел. А если она поднимется на полминуты позже, то пу­леметчики противника смогут выбежать из укрытия и занять свои позиции, и тогда вас встретит мощный огонь. Часы были важны — это знак времени. В британской армии, к примеру, их сверяли дважды в день. В ходе Первой ми­ровой войны стало ясно, что координация различных частей и родов войск, дисциплина и точность исполнения приказа необычайно важны.

Российская же армия после Февральской революции была демократизирована. Многие важные приказы обсуждались, иногда выносились на голосование — причем не только военным комитетом, но и общим собранием соответствую­щей части. В этой ситуации уместно ставить вопрос не о том, почему Россий­ская армия потерпела поражение, а почему она вообще смогла начать наступ­ление. Ведь многие солдаты демократическим путем обсуждали вопрос о своем участии в боях и сами голосовали за то, чтобы подвергнуть свою жизнь смер­тельному риску. Как случилось, что тысячи и тысячи солдат добровольно, по собственному выбору участвовали в такой сложной операции? Дело в их пропагандистской обработке. Многие российские солдаты верили, что насту­пают за демократический мир, что несут свободу и революцию народам Евро­пы. Некоторые пропагандисты призывали их водрузить красный флаг над гер­манским Рейхстагом и обещали им, что своим наступлением они помогут германским социал-демократам и приблизят революцию в лагере противника.

И огромную роль в пропагандистской обработке российских солдат сыграл Керен­ский. Он ездил по фронту и бесконечно выступал перед ними. Не всегда выступления Керенского на фронте были успешными, но в целом они сыграли свою роль при подготовке наступления. Впоследствии Керенского назвали «главноуговаривающим». И это прозвище носило, конечно, негатив­ную окраску. Однако в конкретных условиях мая — июня 1917 года только так можно было организовать гигантское наступление. Успех Керенского основы­вался и на том, что ему оказывали поддержку члены многочисленных войско­вых комитетов — активисты, младшие офицеры, унтер-офицеры, вольноопре­деляющиеся. Те, кто делал карьеру в эпоху революции, смотрели на Керенского как на своего лидера, считали его образцом для подражания. Керенский мог исполнять свои обязанности главноуговаривающего, потому что его поддержи­вали десятки тысяч уговаривающих батальонного, полкового, дивизионного, корпусного и армейского уровней.

Наступление закончилось страшным поражением. Однако иногда поражение также становится политическим ресурсом. Как ни странно, Керенский, орга­низатор неудачного наступления, лишь укрепил свою власть в июле 1917 года.

С чем это было связано? В июле 1917 года в Петрограде произошел кризис. Большевики и их политические союзники, в первую очередь анархисты, бро­сили вызов власти Временного правительства. Они инициировали демонстра­ции на улицах города и надеялись, что те перерастут в штурм, который при­ведет к реорганизации власти, где найдется место и им. Впоследствии Керен­ский и его сторонники обвиняли большевиков и их союзников в том, что они нанесли удар в спину наступающей армии. Таким образом, вся ответственность за поражение была списана на них. И дело не только в том, что после этого июльского кризиса Керенский, сохранив за собой пост военного и морского министра, стал главой Временного правительства, то есть еще более укрепил свою власть.

В ходе наступления возник настоящий культ Керенского, культ вождя. Многие слова, которые впоследствии использовались большевиками на протяжении десятилетий для описания своих политических лидеров, были найдены в это время для описания Керенского и укрепления его авторитета.  

Расшифровка

В августе 1917 года возник конфликт между главой Временного правительства Александром Федоровичем Керенским и верховным главнокомандующим генералом Лавром Георгиевичем Корниловым. У этого конфликта были очень серьезные последствия — последствия необратимые: сценарий гражданской войны в России стал неизбежным. Июльский кризис создал для Керенского необычайные возможности — он потерпел поражение на фронте, но власть Временного правительства, казалось, укрепилась. Большой вопрос, почему этот конфликт состоялся и каковы были его послед­ствия.

Во время июльского кризиса большевики и их союзники попыта­лись оказать давление на правительство. Они требовали от лидеров советов и комитетов, находившихся под контролем меньшевиков и эсеров, взять власть в свои руки. Этого не последовало. Большевиков арестовали, некоторые их га­зеты были закрыты, а часть сторонников — разоружена. Казалось, возникла возможность для некоторой стабилизации страны. Двое­властие прекратило свое существова­ние, потому что лидеры меньшевиков и эсеров объявили правительство прави­тельством спасения революции и декларировали свою безусловную поддержку Керенскому, чего они не де­лали по отношению к пред­шествующим правитель­ствам. Однако, хотя двое­властие и прекратило свое существование, единовла­стия Временного прави­тельства так и не наступило. Некоторые советы и коми­теты все-таки сохранили изрядную долю своего влияния. Это и советы рабочих и солдатских депутатов, это и войсковые коми­теты в армии, и некоторые дру­гие организации, которые возникли в это время в империи, например Цен­тральная рада в Киеве, созданная украинскими национальными активистами.

Вместе с тем ситуация во власти осложнялась еще одним обстоятельством. В результате июльского кризиса, после наступления, сменившегося пораже­нием, резко возросла роль Ставки верховного главнокомандующего. И тут важна роль не только институции, но и роль человека, возглавившего этот орган власти. Новым верховным главнокомандующим был назначен Лавр Георгиевич Корнилов. Это удивительно смелый человек, крайне решитель­ный, уверенный в себе, довольно образованный. Он с детства знал несколько восточных языков, получил академическое образование, действовал в качестве разведчика на территории различных азиатских стран. Он был довольно из­вестным путешественником, своего рода герой Киплинга на русский лад. Его отчет о путешествии в Кашгарию, Восточный Туркестан, территорию, контро­лируемую Китаем, представляет собой том, который мог бы потянуть на док­торскую диссертацию. Вместе с тем этот смелый, образованный и решитель­ный человек был, как и многие другие генералы того времени, политически наивным. Традиция российской армии требовала от офицеров быть людьми аполитичными, и суждения многих генералов в годы революции поражают своей простотой и неподготовленностью к этому времени.

При этом Керенский и Корнилов во многих отношениях имели и немало схо­жего. Оба — провинциалы, оба — люди внешние по отношению к дорево­лю­ционной элите, оба — безусловные патриоты. Керенский пытался по-своему восстановить боеспособность российской армии. А Корнилов готов был сотруд­ничать с революционной властью: он носил красный бант, использовал рито­рику революционного времени, приветствовал Керенского с красным знаменем в руках. То есть для некоторых старорежимных генералов, в душе своей сохра­нявших лояльность по отношению к императору, Керенский и Корнилов были похожи. Корнилов выглядел для этих людей выскочкой революционного времени.

Таким образом, у них были точки соприкосновения, но вместе с тем союза не получилось. В это время политические круги — либеральные, консерватив­ные и правые — решили, что настало время остановить революцию и обратить ее вспять, и своим инструментом они избрали генерала Корнилова. Но это создавало определенные проблемы. Если раньше в качестве уникального спа­сителя страны рекламировался Керенский, то теперь на эту роль претендо­вал Корнилов. У страны не может быть двух уникальных вождей-спасителей, и это уже закладывало основы для некоторого конфликта.

Кроме того, Корнилов и поддерживающие его политические силы начали решительное наступление на войсковые комитеты в армии. В этом были свои резоны, потому что восстановить традиционную дисциплину при комитетах было невозможно. Но вместе с тем это было явной политической наивностью. В комитетах были десятки, даже сотни тысяч энергичных, амбициозных лю­дей, часто с боевым опытом, которые ощущали себя новым политическим классом России, которые участвовали в подготовке наступления. Некоторые их товарищи погибли в результате этого наступления, некоторые были ранены. Они ощущали себя героями и не готовы были принять все обвинения со сторо­ны Корнилова, генералитета и либерально-консервативной прессы.

Кроме того, сторонники Корнилова решили расширить фронт своего насту­пления на политические партии и стали обвинять в бедах России не только большеви­ков и анархистов — все больше огонь критики сосредотачивался на лидере со­циалистов-революционеров, партии, где формально состоял и Керенский. Этим человеком был Виктор Михайлович Чернов. Удар нано­сился по наиболее известному и авторитетному лидеру самой крупной поли­тической партии России.

Тем не менее Керенский и Корнилов пытались достигнуть какого-то соглаше­ния. Разговор был непростой, стороны преследовали разные цели, при этом и Корнилов, и Керенский весьма зависели от своего окружения. Но в общем соглашение было достигнуто: Корнилов перебрасывал под Петроград несколь­ко элитных кавалерийских дивизий Российской армии с тем, чтобы потом командование могло, опираясь на эти войска, навести порядок в петро­градском гарнизоне, затянуть дисциплину сначала в Петрограде и Кронштадте, а потом и во всей стране. Теоретически предполагалось, что тем самым укрепится власть Временного правительства.

Однако соглашение было очень непрочным. Керенский и его сторонники про­должали интриговать против Корнилова, а тот со своими сторонниками — против Керенского. Между участниками соглашения не было доверия. Все это затруднялось еще и тем, что Корнилов большую часть времени находился в Могилеве, где была Ставка верховного главнокомандующего, и встречи с Керен­ским в Петрограде и Москве, во время московского государственного совеща­ния, не во всем способствовали нормализации отношений. Кроме того, по­средники между Керенским и Корниловым тоже иногда вели свою игру и недо­статочно точно формулировали послания.

Политику сложно представить без интриги, но в данном случае было слишком много интриг, затенявших это политическое решение. Керенский получил сведения о том, что Корнилов нарушает достигнутые между ними соглашения в отдельных очень важных деталях. Действуя, возможно, чрезмерно импуль­сивно, без должной проверки, он объявил об отстранении Корнилова от долж­ности верховного главнокомандующего. Зная Корнилова лучше, можно было бы предположить, каким будет его ответ. Корнилов не только отказался сдать свою должность, но фактически объявил, что во Временном правитель­стве находятся предатели России. С этого момента Корнилов бросил вызов не только советам и комитетам, но и власти Временного правительства.

Казалось бы, у Керенского нет никаких шансов на победу. В Петрограде нахо­дится демократизированный, не очень дисциплинированный гарнизон — а к городу двигаются по трем железным дорогам три боевые элитные кавале­рийские дивизии Российской армии. Казалось, что они сметут всех и вся. Од­нако логика политического конфликта отлична от логики военного времени. Брошенные в политический конфликт дисциплинированные части оказывают­ся совсем не таким эффективным механизмом. В результате кавалерийские дивизии, в разной степени распропагандированные, застыли, не достигнув Петрограда. А деморализованный по большому счету и непригодный к боль­шой войне петроградский гарнизон оказался достаточно решительным для того, чтобы оказать в случае чего сопротивление Корнилову.

Лавр Корнилов потерпел поражение еще до того, как он выступил против Алек­сандра Керенского. Вызов, брошенный им войсковым комитетам, факти­чески лишал его каких-то шансов на политическую победу. Укрепления власти Кор­нилова не хотел никто: ни дезертиры, ни боевые солдаты, которые были чле­нами войсковых комитетов. В равной степени, хотя и по разным причинам, Корнилов для них олицетворял абсолютное зло. В конце концов Корнилова арестовали. Причина его поражения объясняется не только поведением Керен­ского, они лежат гораздо глубже. Нельзя провести военный переворот против воли армии. Роль войсковых комитетов здесь была колоссальной, недооценка их влияния стала фантастической ошибкой.

Почему же — еще раз зададим этот вопрос — Керенский и Корнилов не до­стигли соглашения? Свой ответ на него дает Федор Степун, русский философ, который в это время служил начальником политического управления армии. То есть был сотрудником Керенского, хотя и во многом симпатизировал Кор­нилову. Он говорил о том, что за конфликтом этих людей стоит некий куль­турный конфликт, культурный раскол в русском обществе. Для Керенско­го, хотя он и пытался восстановить армейскую дисциплину, армия все-таки была чем-то чужим. Он воспринимал Российскую армию с позиции радикаль­ного интеллигента, с антимилитаристским зарядом. Он не чувствовал внутрен­ней дисциплины традиционной армии, не понимал красоты этой дисциплины, писал Степун. В свою очередь и Корнилов не был обычным генералом, генера­лом-солдафоном. Но и для него Керенский был не просто человеком, а олице­творением совершенно иной и чуждой ему социальной группы. Для кадрового офицера Корнилова Керенский — интеллигент, адвокат, краснобай, человек, заменяющий дела словами. Они пытались найти некоторые точки соприкос­новения, но им это не удавалось.

И если мы поместим этот конфликт, который не был, конечно, конфликтом только личным, в международный контекст, то получим материал для срав­нения. Вскоре после начала российской революции произошло немало других революций. В ноябре 1918 года началась революция в Германии. Всякая рево­люция — потенциальная гражданская война, и это нужно понимать тем, кто в ней участвует и в ней живет. В Германии возникли локальные гражданские войны. В январе 1919 года произошел конфликт в Берлине, который закончился убий­ством коммунистов Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Была подавлена Советская республика в Баварии, после чего там начался «белый» террор. Эти конфликты вспыхивали в Германии вплоть до 1923 года. Но там локальные гражданские войны не переросли в гражданскую войну. Отчасти это объяс­нялось тем, что с самого начала был заключен некоторый пакт между немец­кими социал-демократами и генералитетом. Генералы и социал-демократы не очень-то любили друг друга, они были из разного теста. Но в годы Первой мировой войны некоторые из них имели опыт сотрудничества. Они смогли немножко притереться друг к другу, и при сохранившемся недоверии им уда­лось заключить брак по расчету, который выдержал некоторое испытание временем.

В России это было не так. Российские социалисты — гораздо более левые и ме­нее опытные, чем их немецкие партийные товарищи, — не обладали никаким фактическим опытом участия в государственной деятельности. А российские генералы совершенно не представляли себе социалистов. Поэтому стабилизи­рующий союз, сдерживающий страну от сползания к гражданской войне, не мог сложиться, и это одно из важнейших последствий так называемого дела Корнилова. Механизм гражданской войны был запущен.

Казалось, Керенский выиграл от поражения Корнилова. Но на самом деле он оказался проигравшим, потому что терял базу своей поддержки. Некоторые организации, всевозможные революционные комитеты, созданные для борьбы с Корниловым, фактически сохранили свое существование и позже. Они кон­тролировали запасы оружия, сохраняли контроль над цензурой, то есть во мно­гие рабочие поселки Центрального промышленного района Октябрь пришел уже в сентябре. Но это касается и некоторых других, более крупных террито­рий. Страна распадалась на регионы с совершенно разными политическими режимами. Возможности для общенационального компромисса были урезаны. Линия соглашения между либералами и умеренными социалистами, между кадетами с одной стороны и меньшевиками и эсерами с другой стороны становилась все более неопределенной, а возможность коалиции — все менее вероятной.

В конце концов Керенскому удалось воссоздать коалиционное правительство, в которое вроде бы вошли и меньшевики, и эсеры, и представители тех, кого тогда называли буржуазией. Но показательно, что в это правительство не во­шел ни один крупный политический деятель ни с одной, ни с другой стороны. Это правительство оставалось в первую очередь правительством Керенского, терявшего свою популярность.  

Расшифровка

В советское время, в 1920–30-е годы, многим детям давали революционные имена. Часто они были посвящены Ленину — например, один мальчик получил имя Вилсор, это аббревиатура: «Владимир Ильич Ленин совершил Октябрь­скую революцию». Это имя отражало некоторые марксистские пред­ставления о роли личности в истории, удивительным образом сочетаясь с мнением о том, что вождь всемогущ и только его точные и своевременные действия сделали возможным такое событие, как революция.

Если мы посмотрим исторические работы, как советские, так и другие, мы уви­дим, что они лениноцентричны. И тут авторы-антикоммунисты ничем от ком­мунистов не отличаются: знак оценки разный, но в центре повествова­ния все­гда оказывается Ленин и его действия, его тексты, его поступки. Поэтому авторы совершенно разных взглядов говорят: не будь Ленина, не было бы и Октября.

Допустим, что Ленина по каким-то причинам действительно не было бы. Был другой вождь, Троцкий, который тоже многое сделал для того, чтобы эти события совершились. Представим себе, что Ленину на голову упал кир­пич и он был исключен из политического процесса той поры. Допустим, для про­стоты, что и по какому-то совпадению Троцкого переехал трамвай. Я сильно сомневаюсь, что он в это время ходил пешком, но вот предположим, что и Троц­кого нет. Как могли бы развиваться события в этой ситуации? Я думаю, что все равно коридор возможностей был достаточно узок. В его рамках могли действовать и Ленин, и Троцкий, и другие, может быть, не столь известные персонажи. Однако некоторые конфликты программировались логикой вза­имодействия институтов.

С самого начала Февральской революции существовало определенное проти­воречие между Временным правительством и Петроградским советом. Они боролись за власть, и главным объектом этой борьбы были вооруженные силы России — в первую очередь петроградский гарнизон. От контроля над ним зависело очень многое. Ситуация перетягивания власти в петроградском гар­низоне возникла не осенью 1917 года, а значительно раньше: этот конфликт существовал и в то время, когда Петроградский совет контролировали мень­шевики и эсеры. После дела Корнилова в Петроградском cовете руководящую роль занимают большевики — исполком возглавляет Троцкий, вступивший уже к этому времени в партию большевиков. Таким образом, большевики получили прежде всего довольно большой и слаженный аппарат Петроградского совета: комнаты, телефоны, другие материальные ресурсы, которые важны для осуще­ствления власти. Но самое главное — большевики получили уже сложившийся авторитет Петро­градского совета. Не все солдаты петроградского гарнизона готовы были делать что-то ради большевиков, таких было, конечно, меньшин­ство. Но авторитет Петроградского совета был очень и очень важен и значим.

К этому времени возникла довольно сложная ситуация на фронте. Немецкая армия осуществила совершенно неожиданную операцию по захвату Моонзунд­ских островов. Это одна из первых в мировой истории операций, где взаимо­действовали армия, флот и авиация, и это был новый уровень координации. Захватив острова, немцы, казалось бы, прокладывали себе дорогу в Финский залив — то есть опасность уже приближалась к Петрограду. Правительство требовало посылок из Петрограда, подкрепления на фронт.

Но тут Петроградский совет во главе с Троцким сделал очень сильный такти­ческий ход. Совет заявил, что генералам он не доверяет, потому что те поддер­живают Корнилова, что они, может быть, и скрытые, но корниловцы в душе, и для обеспечения действий в петроградском гарнизоне создается Военно-ре­волюционный комитет. Формально целью комитета было обеспечить защиту революционного Петрограда от немцев, но де-факто он становился органом легальной подготовки к борьбе, к противостоянию с Временным правитель­ством. Через Военно-революционный комитет Петроградский совет рассылал своих комиссаров в полки и другие части петроградского гарнизона.

Но когда мы говорим о событиях Октября, мы должны говорить не только о большевиках и не только о Петрограде. Если Февральская революция может в значительной степени описываться как реакция огромной страны на то, что происходило в Петрограде, то Октябрь — явление гораздо более сложное. Октя­брей было очень много, они были очень разные и очень по-разному протекали в разных частях страны.

В некоторых случаях Октябрь начался уже в сентябре. Чрезвычайные органы власти, революционные комитеты, созданные для борьбы с Корниловым, да­леко не везде прекратили существование, несмотря на все призывы Керен­ского. Они продолжали осуществлять власть в первую очередь в различных рабочих поселках промышленных районов. В Харькове, например, большевики, дей­ствуя вместе с левыми украинскими эсерами, фактически получили власть, а это центр очень важного индустриального района России.

Временное правительство теряло Финляндию, причем как бы в двух измере­ниях. С одной стороны, финские элиты уже решили к этому времени макси­мально дистанцироваться от Временного правительства, чувствуя для себя опасность в связи с происходящим в России. Но одновременно вызов Времен­ному правительству бросали и расположенные в Финляндии гарнизоны рос­сийских войск.

Гельсингфорс, нынешний Хельсинки, был главной базой Балтийского фло­та. Там, в частности, находились броненосцы, в том числе и первая бригада линейных кораблей, состоявшая из дредноутов. Дредноуты, мощнейшие линейные корабли, были своеобразной входной карточкой в клуб военных держав. Если после Второй мировой войны таким признаком было наличие ядерного оружия, то во время Первой мировой статус великой державы опре­делялся обладанием дредноутами, современными линейными кораблями. И вот первая бригада — четыре дредноута Российского военно-морского флота — вместе с другими соединениями Балтийского флота бросили вызов Временному правительству, заявив, что не подчиняются его распоряжениям.

Таким образом, многие районы страны еще до октябрьских событий в Петро­граде бросали вызов центральной власти. Но делали это не только левые. На Дону казаки избрали свое казачье правительство во главе с генералом Кале­диным и тоже далеко не во всем следовали указаниям Временного правитель­ства. Этот процесс привел к образованию областей с разными политическими режимами, их можно назвать протобелыми и протокрасными областями. Установить какой-то общий знаменатель в это время было уже достаточно сложно. Механизм гражданской войны был запущен.

Но все-таки постараемся взглянуть на ситуацию не со стороны большевиков и других противников Временного правительства, а со стороны самого прави­тельства. Его власть ослабевала, и одним из проявлений этого было падение авторитета Керенского. Так же как накануне Февральской революции цирку­лировали совершенно немыслимые слухи о Николае II, Александре Федоровне или Распутине, так и накануне Октября левые и правые передавали невероят­ные слухи о Керенском — о его пьянстве, любовных похождениях, привер­женности наркотикам. Но были и собственно политические слухи.

В английских архивах мне доводилось встречать документ, полученный бри­танским министерством иностранных дел от своих агентов, где они говорили, что Керенский де-факто уже заключил соглашение с Германией о перемирии и его противостояние с большевиками просто внешняя маскировка. Я не хочу сказать, что английское министерство иностранных дел на сто процентов верило в это. Но точно можно утверждать, что они не отбрасывали это как совершенную чушь и абсолютную ложь, чем это было на самом деле.

В пропаганде большевиков мы можем встретить утверждения о том, что гер­манский империализм и английское правительство на самом деле заключили тайный сговор против мировой революции и элемент этого сговора — ковар­ный план сдачи революционного Петрограда немцам. Эта мысль совершенно абсурдна, невозможно представить, чтобы в это время, в момент напряженной борьбы, англичане и немцы о чем-либо могли говорить. Но многие люди ве­рили: «Вот смотрите, у нас идут бои на Балтике, мы потеряли Моонзундский архипелаг, а что делал в это время хваленый английский королевский флот? Союзники не помогли нам ничем». Или, например, Керенский и Временное правительство рассматривали планы по перевозу столицы в Москву, потому что ситуация была достаточно опасной. И люди говорили: «Видите, это они хотят намеренно сдать Петроград немцам, чтобы тем самым подрезать и подорвать революцию».

Против Керенского в это время плели интриги не только левые — большевики, левые эсеры, анархисты, меньшевики-интернационалисты, которые составляли достаточно широкий и противоречивый фронт. Против Керенского вели ин­тригу и правые силы. В уличной прессе в это время встречаются колоссаль­ные яростные атаки на Керенского. И аргументы левых и правых иногда одинаковы.

Само по себе это свидетельствует о фантастическом сужении политической базы Керенского. В это время, конечно, мало кто хотел умирать за большеви­ков, за установление власти Советов. Но уж точно никто не хотел поддержи­вать Керенского. Кроме того, многие люди консервативных взглядов рассмат­ривали это как возможный элемент политической игры. Керенский — оты­гранная карта, на Учредительное собрание надежды нет — так считали многие генералы, представители бизнеса консервативных и даже некоторых либераль­ных кругов. Учредительное собрание все равно будет социалистическим, вряд ли это будет деловой работающий орган; может быть, и неплохо, если больше­вики скинут власть Керенского: их опереточная власть продержится не очень долго, и это будет естественный шаг на пути к установлению нор­мальной креп­кой военной диктатуры. Многие же искренне верили в то, что хуже Керен­ского ничего быть не может. Вполне образованные современники полагали: «Ну что большевики? У нас уже был Керенский, большевики — примерно то же самое».

Однако такое отношение к Керенскому и к последнему Временному правитель­ству — индикатор не только политического состояния этих дней. Это отражало и другие процессы, еще более глубокие. Февральская революция пробудила колоссальный энтузиазм, многие прошли в это время невероятную политиза­цию. Выпускались политические брошюры, люди ходили на всевозможные митинги. Появилось слово «помитинговать»: «я пойду вечерком помитин­гую» — в смысле «поучаствую в митинге, послушаю, поговорю». Это гиперпо­ли­тизированность, когда люди готовы тратить время и деньги на политические мероприятия. Но политический энтузиазм, вера в чудо революции к осени 1917 года сменились разочарованием. На смену политизации пришла нарастаю­щая аполитичность, пессимизм. Люди все меньше заботились о революции и о судьбах страны, они все больше думали о выживании своем или членов своих семей в грядущей ситуации.

Если посмотреть некоторые неполитические газеты осени 1917 года, то о боль­шевиках они пишут гораздо меньше, чем о других проблемах. Дефицит — в осо­бенности проблемы продовольствия, холод, рост преступности — это тоже беспокоило жителей многих городов. Люди уходят из политики, разоча­ровываются в ней. И это необходимо брать в расчет. Мы обычно описываем революции как действия необычайно активных людей, через их активных участников. На самом деле эффект политической мобили­зации, осуществлен­ной большевиками и их союзниками, зависит и от полити­ческой демобили­зации их врагов. И положение Временного правительства объяснялось не только активизацией его противников слева, но также дей­ствиями их оппо­нентов справа и нарастающей аполитичностью многих людей, которые ранее были горячими сторонниками Керенского и Временного прави­тельства.

Если вернуться к вопросу, поставленному в начале, о роли Ленина, то нужно сказать, что он был, безусловно, политиком технически очень высокого класса и наложил очень большой отпечаток на историю. Без его участия конфигура­ция политических сил была бы совершенно другой. Но даже при отсутствии Ленина сложно себе представить такое развитие событий, которое бы полно­стью исключало сценарий гражданской войны.  

Расшифровка

Как вспоминалась российская революция? Как вспоминался тот день, который стал важнейшим эпизодом события, именовавшегося потом большевистским Октябрем? Со временем сложился миф, главными элементами которого были события в Смольном, залп «Авроры», штурм Зимнего дворца. Многие талант­ливые люди сделали немало для создания и укрепления этого мифа, и сила тек­стов и образов, созданных, например, Эйзенштейном или Маяковским, такова, что мы все равно видим эту картинку и вспоминаем эти слова.

Если говорить о фильме Эйзенштейна «Октябрь»  «Октябрь» — фильм Сергея Эйзенштейна, снятый в 1927 году, завершающая часть трилогии, в которую также входили «Стачка» и «Броненосец „Потемкин“». В США шел под названием «Десять дней, которые потрясли мир»., то это гениальная фальси­фикация. Все происходило совсем не так, как он изображает. И у Маяковского: «Каждой лестницы каждый выступ брали, перешагивая через юнкеров». К тому моменту, когда красногвардейцы и матросы ворвались в Зимний дворец, там уже не было такого количества юнкеров, чтоб их разложить на каждой лест­нице на каждый выступ. Этот сакрализующий миф стал потом выворачиваться наизнанку противниками коммунистов, что для многих в эпоху перестройки стало совершенным культурным шоком. Оказалось, что картинки, которые они видели с детского возраста в школьных учебниках, не имеют ничего общего с действительностью.

Появился другой такой миф, снижающий: какая-то компания пьяных или по­лупьяных матросов забрела и захватила Зимний дворец. Это, конечно, то­же не так. Штурм Зимнего, конечно, был неорганизованным, но достаточно масштабным. Историки, которые профессионально занимались изучением этого важного события, не могли точно назвать количество людей, противо­стоящих в этом районе правительственным силам. Но, наверное, там было не менее десяти тысяч человек: матросов, красногвардейцев и солдат полков, поддерживавших Военно-революционный комитет. Первоначально и в Зимнем дворце находилось несколько тысяч человек: юнкера различных военных учи­лищ, военнослужащие женского ударного батальона, казаки, артиллеристы военных учи­лищ. Но постепенно количество людей, готовых защищать прави­тельство, сокращалось. Снабжение было плохим, но самое главное, они чув­ствовали себя в изоляции, они понимали, что их поддерживает все меньше и меньше людей в столице.

Город отнесся к этому событию безучастно. Многие даже не замечали важных событий, происходивших в это время в цен­тре города. Ушли казаки, ушли раз­личные отряды юнкеров, за ними артилле­ристы-юнкера, несколько орудий было захвачено. Но не стоит полагать, что все произошло мирно, тихо и спо­койно. Зимний дворец подвергся артиллерий­скому обстрелу, особенно силь­ному со стороны Петропавловской крепости. Некоторые снаряды разорвались над Невой, но отдельные шрапнели попали в здание Зимнего дворца. Это ока­зало психологическое воздействие на участ­ников обороны дворца. К тому мо­менту, когда силы Военно-революционного комитета ворвались собственно в Зимний, там оставалось всего несколько сотен защитников, не оказавших решающего сопротивления.

Но когда речь идет о различных мифах, связанных со штурмом Зимнего двор­ца, с событиями 25 октября, 7 ноября нового стиля, мы должны говорить не только о каких-то деталях, которые искажались или изображались скверно. Мы должны понимать масштаб и значение этого события. Его не стоит недо­оценивать, но стоит посмотреть на него в более широкой перспективе. Цен­тральным событием истории России ХХ века была Гражданская война — ужасная Гражданская война.

Я глубоко уверен, что ужасы коллективизации, которая унесла миллионы лю­дей, а потом и массовые политические репрессии, направленные уже и против советской политической, культурной, интеллектуальной элиты, были бы невозможны без страшного травматического опыта Гражданской войны. Основные потери тогда понесли не воюющие армии — главными жертвами этого конфликта стало мирное население. Многие пали жертвой террора — и красного, и террора других политических сил. Многие стали жертвами этнических конфликтов. Но еще больше жертв унес голод и сопут­ствующие ему эпидемии, бушевавшие в стране. Это было страшное время, когда мил­лионы людей старались выжить и по возможности спасти своих близких. Именно это определяло их действия внутри тех многочисленных конфликтов, в которых они оказались.

Современный историк Игорь Нарский написал большую книгу «Жизнь в ка­тастрофе», где он попытался описать состояние маленьких людей в эпоху этого грандиозного конфликта. И там он приводит совершенно потрясающие факты о голоде на Урале. Мы знаем, что этот ужасный голод привел к тому, что в не­которых районах нашей страны были случаи каннибализма. Об этом мало писалось впоследствии, по многим причинам. Вспоминать это страшно. Доку­менты, в которых население нескольких деревень принимало резолюцию, где они просили у властей разрешения употреблять мясо погибших односель­чан. Они просили разрешить им быть людоедами.

И такой, если угодно, демократический каннибализм — одна из наиболее ярких характеристик Гражданской войны. Мы до сих пор находимся в поле влияния травмы этого ужасного конфликта. Кто виноват в этой Гражданской войне? Когда она началась? Каков был ее исход? Безусловно, ответственность за начало войны несут большевики и их политические союзники. Ленин говорил о том, что империалистическую войну (так он ее характеризовал) следует превратить в войну гражданскую, только так можно закончить мировую бойню. То есть гражданской войны и он, и многие его союзники не боялись.

Но этой характеристики недостаточно. Такое событие, как Гражданская война, подготавливалось предшествующими десятилетиями, в том числе и культурно. Политическая культура российских революционных партий была направлена на подавление политического врага. Если мы посмотрим тексты революцион­ных песен, то они довольно жестоки, свирепы и кровавы. Гражданская война была подготовлена многократным проговариванием, пропеванием жестоких действий, освящавших революционный террор.

В подготовку Гражданской войны внесли свой вклад и другие силы. Очень важ­ная характеристика разных обществ — это культура конфликта. Как проходят различные страны и различные общества через политические конфликты? Как используются или не используются компромиссы? Как проговариваются согла­шения? Как морально оцениваются компромиссы? Такая практическая подго­товка к большим кризисам важна для сравнительно мягкого их прохождения. В годы, предшествующие революции, различные конфликты протекали как малые гражданские войны, причем без какой-либо фазы умиротворения. В них использовались войска, которые стреляли, кололи штыками людей при подав­лении забастовок и бунтов, этнических конфликтов. Все это готовило и другие стороны к конфликту.

Если же говорить о ситуации в 1917 году, то отношение к Первой мировой вой­не заставляло думать о войне гражданской и другие политические силы. Один из лидеров российских социалистов, эсер Виктор Чернов, сказал: «Или война убьет революцию, или революция убьет войну». Но война перетекла в граждан­скую. Если большевики готовы были превратить империалисти­ческую войну в гражданскую, то некоторые генералы готовы были пойти на риск граждан­ской войны, чтобы остаться в Первой мировой и продолжать ее в союзе с Англией, Францией, Соединенными Штатами. Этот страшный конфликт привел к победе большевиков. Правда, и большевики существенно изменились в ходе Гражданской войны: они отказались от некоторых своих программных установок, изменили свои политические лозунги. Возникает вопрос, а почему это произошло? Гражданская война — очень сложный феномен, и нам даже довольно трудно сказать, когда она началась.

Разумеется, в советское время в качестве начальной точки Гражданской войны называли события мая-июня 1918 года — восстание Чехословацкого корпуса. У этого была очевидная идеологическая нагрузка: ответственность за Граж­данскую войну можно было возложить на международный империализм, на Антанту, орудием которой выступали чехословаки. Идеология идеологией, но в этом была и некоторая правда: действительно, в июне 1918 года Граждан­ская война приняла другие масштабы. Но если мы посмотрим на октябрь-ноябрь 1917 года, то какие-то события нельзя квалифицировать иначе как гражданскую войну.

Прежде всего это борьба за власть в Москве, обстрел Кремля артиллерийски­ми орудиями по приказу большевиков и их политических союзников. Что это, если не гражданская война? Даже в советское время некоторые историки мяг­ко, осторожно, но говорили о том, что эти события — начальный этап Граж­данской войны. Однако действительность еще более сложна. Например, недав­но британский историк Джонатан Смил выпустил книгу, которая называется «Гражданские войны России: 1916–1926». Можно, конечно, не соглашаться с этим автором, но важно понять его логику изложения. В 1916 году началось массовое восстание в Средней Азии и в Казахстане — и для сотен тысяч людей это уже была Гражданская война. И, конечно же, для многих регионов огром­ной страны война не закончилась ни в 1920 году, когда белые эвакуиро­вали Крым, ни даже в 1922 году, когда Красная армия подошла к Тихому океану. Она продолжалась и позже.

Книга Джонатана Смила указывает и еще на одну очень важную характери­стику Гражданской войны. Она до сих пор описывается как война «белых» и «красных». Смил же совершенно справедливо указывает, что в разных регионах страны были разные политические комбинации, разные полити­ческие союзы, где белые или красные выступали иногда лишь как одна из сил, и далеко не всегда самая главная.

Возникает вопрос: почему же красные победили в ходе Гражданской войны? Историки не всегда могут дать ответ на такого рода вопросы. Мы выдумываем некую причинно-следственную связь, и разные историки могут конструиро­вать ее по-своему. Но в этом случае все-таки можно дать первый, грубый, при­близительный ответ. Красная армия победила потому, что у нее было огромное количественное превосходство: к концу Гражданской войны фор­мально она насчитывала несколько миллионов человек. Правда, немалая часть красноар­мейцев занималась преимущественно поеданием сравнительно боль­ших крас­ноармейских пайков, но все-таки несколько миллионов бойцов эта армия имела. Если сравнить это с силами, которые мобилизовали белые, то количе­ственное превосходство было очевидным. Напомню, что генерал Николай Юденич подошел к Петрограду и создал реальную угрозу для Красной армии осенью 1919 года, имея менее двадцати тысяч человек. Конечно, иногда каче­ственное превосходство было важнее количества, но все-таки этот фактор не мог быть долговременным.

Впрочем, такой простой ответ на вопрос, почему красные победили, требует постановки других вопросов. Ведь их огромную армию следовало мобилизо­вать, одеть, обуть, кормить, лечить. Большевики и их политические союзники смогли создать эффективную военную машину. И тут я хотел бы сказать еще об одном историке — американце Питере Холквисте, который опубликовал в начале этого века одну из самых интересных последних книг по истории Гражданской войны.

Холквист исследует Донскую область. Этим занимались и другие историки, но он пытается через это региональное локальное исследование посмотреть на причины и на ход боевых действий и политической борьбы на протяжении всего периода эпохи войн и революций. Холквист рассматривает период с 1914 по начало 1922 года, преодолевая, таким образом, символический рубеж 1917 года. И он достаточно убедительно показывает: то, что мы часто связы­ваем исключительно с действиями большевиков, было присуще не только им и было характерно не только для России. Это ограничения рыночных механизмов для снабжения населения, всевозможные реквизиции, мобилиза­ция, контроль над населением с помощью осведомления, цензуры и террора. Это были практики, получившие развитие в ходе Первой мировой войны и применявшиеся в различных странах, не только в России и не только красными.

Специфика же России заключается в том, что другие страны после окончания Первой мировой войны отказались от этих чрезвычайных практик, а в Рос­сии и потом в Советском Союзе они сохранялись. Государство было создано во вре­мя Первой мировой, укреплялось для победы в Гражданской, и это оказало воз­действие на всю его последующую историю.

Все это заставляет нас вновь вернуться к осмыслениям событий 1917 года. Ино­гда возникает вопрос: а, собственно, какую дату избрать для того, чтобы сде­лать ее днем памяти о революции? Сделать это достаточно сложно. Раз­мышляя о революции 1917 года, мы должны понимать, что это лишь звено в цепи собы­тий. И мы должны осмыслять весь кризис, который начался в 1914 году и за­кончился в начале 1920-х.