Курс

Открывая Россию: Ямал

  • 5 лекций
  • 5 материалов

Пять видеолекций об истории и культуре Ямала: от кочевников и оленей до интернатов и «мертвой дороги» — а также инструкция по сборке чума, советы для переезда и тест про нарты и кисы

Курс был опубликован 8 июля 2019 года

Расшифровка

Сехэрэвна мюд минга — по-ненецки это означает «по дороге идет караван». В отличие от выражения на русском языке, где акцент делается на послед­нем существительном, «караван», в ненецкой фразе акцент делается на слове минга, глаголе. И в этом состоит не просто предложение, обозначающее движущийся караван, но и философия, выраженная в языке, опора которой — глагол. Тем самым глагол, движение оказывается тем исход­ным и постоянным состоянием, в котором существует ненецкая культура.

Вот эта необычная для оседлого, статичного мировоззрения форма самовы­ражения передает весь тот сложный и многоплановый объем культуры кочевников, который в наилучшем, самом совершенном виде представлен культурой ненцев-оленеводов. Они являются не исключе­нием из правил как кочевники, а, напротив, наследниками того образа жизни, который вело прачеловечество во времена палеолита, когда человек из Африки расселялся широко по всей планете и вел очень подвижный образ жизни. Мы часто оши­ба­емся, представляя себе первобытного предка, топчущегося где-то в пещере. Напро­тив, он двигался и был очень мобильным, иначе бы он не освоил планету Земля. Наследниками этого самого древнего человечества и являются ненцы-кочевники. И они, отступившие на самый край земли (Ямал означает «край земли»), сохра­нили эту динамичную культуру. Впрочем, она не является релик­товой — напротив, я бы сказал, она является школой движе­ния вообще. Поэтому кочевники могут считаться учителями, настав­никами по искусству движения.

Их сложно описать словами, и лучше всего их снимать в кино, потому что кинематограф — это запись движения. Если мы хотим рассказать о культуре кочевников, то лучше снимать кино, а не описывать эту культуру в книге и не пы­таться рассказать в лекции. Тем не менее я сейчас попытаюсь это сделать.

Самое главное — представить себе, что вам хорошо в движении. В русской посло­вице «Переезд равен пожару» («двум пожарам», «трем пожарам», в зави­симости от степени страдания) передается ужас или оторопь от того, что собой представляет переезд. Ненцы только тем и занимаются, что переез­жают. Для них состояние движения, состояние переезда — это состояние уюта. И если кто-то хочет научиться быть кочевником, то нужно научиться испытывать кайф в состоянии движе­ния, в состоянии миграции. И это действительно дости­гается, например, в зимнем ненецком кочевье, где под скрип нарт  Нарта, нарты — деревянные сани для езды на оленях или собаках в север­ных регионах. и олень­их копыт вы вдруг различаете качающийся небосвод, сполохи север­ного сияния и ощущаете, что это состояние почему-то напоми­нает вам какое-то благополучие, и это согревает вас. В этом состоянии уюта и находятся кочев­ники, некоторым из которых приходится кочевать по сто раз в году.

Задаешься вопросом, чего там боль­ше — движения или стояния, каравана или стойбища? За счет чего достигается это состояние уюта? Прежде всего за счет того, что мобильность — это жизнь. Может быть, этому способствует Арктика с ее суровой природой. Арктика, которая ставит условие: либо вы жи­вете и движетесь, либо вы не живете и не движетесь. Поэтому для того, чтобы существовать в Аркти­ке, нужно умело двигаться, нужна стратегия движения или наука, а то и искусство движения.

Энергия, которая для этого необходима, берется из двух сочетаний: «мужчина плюс женщина», «человек плюс олень». В этих двух моторах и заключен перпе­туум мобиле, вечный двигатель, который влечет, который является драйвером кочевого движения. Мужчина и женщина выполняют каждый свою работу. У ненцев не при­ня­то не то чтобы помогать друг другу — это как раз принято, — но не принято замещать функции друг друга. Каждый тянет свою лямку, и там, где прекращает свою активность жен­щина, вступает мужчина, и наоборот.

Она своей заботой и опекой охватывает жилище, жилое пространство, он — открытую тундру. И вот в этом сочетании «он плюс она» становится гармо­ничным сосуществование чума и стойбища и окружающей тундры. Всякий раз, когда завершает свою активность мужчина, он входит в чум, переодевается в домашнюю одежду и вроде бы бездельничает: пьет чай, болтает, курит, — а все вокруг делает женщина. На самом деле его доля закончена — наступает ее фаза поддержания активности. Да, это она собирает чум, кладет его в нарту. А он ведет, он пасет стадо, он следит за движением, он выбирает место для нового стойбища, предварительно опробовав, насколько высок ягель и есть ли он вообще, и по тому, как ведут себя олени, определяет, будут они стоять долго или стоянка будет совсем короткая, в течение ночи.

Точно так же человек и олень. Когда ненца спрашиваешь: «Почему вы опять кочуете?» — он обычно ответит: «Оленям пора идти дальше». Если бы олень мог говорить, он бы наверняка сказал: «Ненцам пора идти дальше». И вот они друг друга подгоняют, ощущая, наверное, себя попутчиками, спутниками на протяжении всей жизни. Иногда приходится видеть, как олень, которому не повезло (он оступился, порезал ногу, или что-то случилось еще, хромает, не может идти), оказы­вается на нарте — и теперь оленеводы везут своего оленя, помогают ему или совершают над ним хирургическую ветеринарную опера­цию, помогая ему избавиться, например, от некробацил­леза (копытки). Или когда мы видим, как ненцы ухаживают за только что появившимися на свет оленятами в месяце тыˮ ниць’ иры, когда идет отёл, удивляешься, насколько проникновенно вот это сочувствие между человеком и оленем. Вся мифология, весь кален­дарь ненцев наполнены этими замет­ками, наблюде­ниями: как олени чистят рога; как на голове оленей, после того как они сбросят рога, появляются шишечки. Словом, вот это взаимодей­ствие и определяет тот заряд, благодаря которому происходит кочевье.

Оно выражается в нескольких, если угодно, модулях, или принципах. Один из этих принципов состоит в том, что у ненцев-кочевников нет разделенного, объективно существующего простран­ства и времени. У нас есть, мы считаем их основными философскими катего­риями, у них — нет. Пространство и время слиты, потому что время как будто кочует по тундре. Меняются места, меня­ются пастбища — и меня­ется положение времени. Равным образом простран­ство имеет свое временное измерение, они как будто вместе. Если попытаться придать ненецкому кочевью форму на карте, то образуются зимний круг и летний круг (соответственно, в лесотундре и в приморской тундре), а между ними — проход по хребту Ямал, и по форме это напоминает восьмерку или гантель. Если мы попробуем нарисовать время, то обнаружится, что оно как бы двухколесное, потому что у ненцев два года — год «зима» и год «лето». Когда спрашиваешь: «Сколько тебе лет?» — иной скажет: «Сто двадцать». Имея в виду, что ему 60, но «зима» плюс «лето» — получается 120. Так вот, эти два года соединены друг с другом точкой, пунктом, где лето перетекает в зиму, — тоже условная восьмерка. Причем это место пересече­ния, или соприкоснове­ния, — реальная остановка, где ненцы меняют зимние нарты на летние, и караван преобра­зуется, летний караван превращается в зимний. И вот этот условный пит-стоп, где ненцы полностью меняют свою сезонную культуру, является тем проходом, через который протекает год.

Интересно, что, в отличие от обычных философских представлений об объ­ективности пространства и времени, это слитное пространство и время абсолютно субъективно: оно существу­ет благодаря вам, вместе с вами. Если угодно, оно совмещенное не только как пространство и время, но еще и как человек и окружающая тундра. Ничего не происходит, помимо вас: это вы кочуете, это вместе с вами движется время, это благодаря вам происходит все, что происходит вокруг. Как-то ненцы уверяли меня, что если вовремя не совершить жертвоприношение нужному духу, то время пойдет не туда. Я уж не знаю, остановится оно или просто что-то произойдет не так, но только что-то будет нарушено — конечно, для вас. То есть ваше время пойдет не так, ваше пространство и время окажутся сломленными, деформированными, и не надо наде­яться, что сосед совершит правильное приношение, а вы благо­даря соседу окажетесь в нужном времени: чудес не бывает. Вы сами должны быть вовлечены, вы сами должны быть тем драйвером, тем источником энергии и магии, которая влечет за собой это движущееся пространство-время. И это слитное пространство-время не само по себе катится по тундре — его тащит, везет на себе, в себе кочующий караван. Словом, кочевье — это для сильных, кочевье — это состояние духа.

Кочевая традиция обладает свойством трансформера. Это означает, что не один и тот же караван движется с определенным количеством нарт в нем, — это означает, что он все время преобразуется, преобразуется при переходе из лета в зиму, преобразуется каждый раз, когда становится стойбищем. Караван раскрывается как стойбище, а затем он снова вытягивается в змею каравана. Мало того, каждый чум — трансформер, потому что легким движе­нием руки он превращается из спальни в столовую, а затем в мастерскую, и все это действительно почти незаметными движениями. В кочевой жизни всё — в разной степени трансформер. И человек — трансформер, потому что он мо­жет легко превратиться из совершенно непробиваемого морозами агрегата в несколько шкур в легкое, подвижное, теплое существо.

Кроме того, ненецкое движение вклю­чает в себя взаимодействие между людь­ми, стойбищем, караваном — и оленями, стадом. По существу, управление стадом столь же сложно, как, допустим, навигация в море, и тундровое стадо­вождение напоминает кораблевождение. Можно легко нар­ваться на риф или столкнуться с другим стадом — это будет означать потерю оленей и долгие мучения, если не разо­рение оленевода. Бедный оленевод, попав под пресс тысячника  Тысячник — стадо в тысячу и более голов., оказы­вается его жертвой, надолго теряет своих оленей и не мо­жет их больше контролировать, поскольку его стадо разбито. Словом, во избе­жание такого стадокрушения необходимо совершать интересные маневры. Ненцы говорят, что они играют в шахматы, уступая друг другу ходы, опережая друг друга.

Раньше в течение зимы проходили целые конференции, когда они догова­ри­вались, кто и в какой последователь­ности перебрасывает свое стадо через Обскую губу. Сейчас появились мобильники, можно позвонить друг другу и согласовать дополнительные движения, но так иногда получается сложнее. Потому что если вы зимой договорились о последовательности и точности дней, то вы это выполняете, а если у вас есть мобильный телефон, то он позво­ляет вам проявить слабость, сделать паузу — а это нарушает общее движение.

Представьте себе: двести тысяч — примерно в одно время они выскаки­вают на ямальский берег. Если кто-то опоздал, пошла шуга  Шуга — мелкий рыхлый лед, появляющийся перед ледоставом и во время ледохода. — всё, оставше­еся на на­дымской стороне стадо может погибнуть, потому что тундровые важенки  Важенка самка северного оленя. не умеют правильно следить за своими оленятами, они по-другому себя ведут, по-тундровому, и в лесу, в частоколе, в буреломе они плохие матери. Поэтому весь молодняк может погибнуть.

Кроме того, одним из приемов выпаса и движения является «парение» над тунд­рой. Стадо и стойбище постоянно как будто парят, потому что они соприкасаются с тундрой — но слегка. Стоит надолго задержать стадо, особенно летом — оно вытопчет всю тундру и выкопает какую-нибудь язву сибирскую или еще каких-нибудь страшных бацилл, потому что оно утонет, втопчется в землю. Для того чтобы этого не произошло, нужно постоянно кружить. И каждый день вы отгоняете стадо километров за пять-десять от стой­бища, затем возвращаете, у вас образуется такой лепесток; на следую­щий день вы отгоняете стадо еще чуть правее, совершаете таким образом лепестковый круг — у вас получается кружево. Вы как будто стоите на месте, но одновременно вы совершаете круговращение. Затем вы переходите на новую дистанцию и совершаете такой же лепестковый кружевной дизайн. Вы все время в движении, ваши олени все время в движе­нии. Легкость, парение — пастбище цело. Когда стадо, каким бы большим оно ни было, уходит, оставляя после себя целую тундру, годное пастбище, ненцы говорят я пунаˮ хаеда — «земля после нас остается». А когда стадо втаптыва­ется, все перемалывает своими копытами, они говорят: яда тахабэй — «земля сломалась».

От этого, кстати, зависит очень многое, и сегодняшние проблемы Ямала во мно­гом состоят не в том, что оленей слишком много (за это ненцев можно только хвалить), а в том, что где-то теряется скорость. И вообще все тяже­лое, все неуклюжее противоречит самому закону тундры. Тундра легкая, она мигри­рует, там все перелетное, все сезонное. И поэтому как только что-то тяжелое там застревает, оно действи­тельно застревает и корежит террито­рию, землю и так далее. Вот поэтому многое из того, что делается промыш­лен­­ностью, надо было бы делать в стиле ненцев — легко и мобильно. 

Расшифровка

Жителям больших городов, которые гонятся за выполнением графика, наверное, трудно представить, что оленевод не живет по будильнику, не подстраивается под открытие и закрытие магазинов или расписание детского сада, не отрабатывает восьми­часовой день и уж точно не ждет с нетер­пением вечера пятницы.

В тундре вообще сложно строить четкие планы, поскольку в них всегда может вмешаться погода. Известное выраже­ние «Если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах» приобретает здесь особенный смысл, поскольку в ненецком языке «погода» и имя верховного божества обознача­ются одним словом — Нум. Человек в тундре полностью зависит от природных ритмов и явлений — полярного дня и полярной ночи, оттепели и сильных морозов, пурги и ясной погоды. Когда зимним утром первый человек выходит из чума и заходит обратно, его сначала спрашивают: как погода, есть ли пурга?

Во время моей полевой работы на Ямале был момент, когда пурга продолжа­лась в течение восьми дней. В такие дни на улице практически нулевая видимость, невозможно никуда ехать и уж тем более кочевать. Лучше вообще не уходить далеко от чума, чтобы не потеряться: трагических случаев довольно много. Однако повседневные дела выполнять приходится: рубить дрова, ходить за снегом или льдом для растапливания воды. Каждое утро, просыпаясь, я слушала ветер — стих или нет?

У ненцев есть множество примет и поведенческих предписаний, связанных с погодой. Большинство из них, как мне кажется, посвящено пурге. Например, если олени держат морды против ветра — к пурге; если печная труба плачет, то есть капает, — к потеплению с пургой; если полугодо­валый теленок зовет маму, как новорожденный, — снова к пурге. Нельзя часто отряхивать чум и нарты — будет пурга, и так далее.

В основном я буду говорить о самом полуострове Ямал, хотя обычно весь Ямало-Ненецкий автономный округ сокращенно называют Ямалом. При этом в него входят абсолютно разные по ландшафту территории: северная тайга на юге, горы Полярного Урала на западе, арктическая тундра с выходом к Карскому морю на севере. Изначально ненцы только самую северную часть называли Ямалом. С ненецкого «я мал» — «край земли». Ямал известен всей России своим газом и оленеводством. Сегодня мы будем говорить в основном об оленеводстве, хотя на Ямале расположены самые крупные газодобывающие месторожде­ния — Бованенково и Сабетта. Но также на Ямале выпасается самое крупное в мире стадо домашнего оленя — более 700 тысяч голов, а на самом полу­острове — более 300 тысяч.

Считается, что в Ямало-Ненецком автономном округе сосредоточена большая часть кочевников страны — примерно 60 %. Хотя с тем, чтобы посчитать кочевников, всегда очень сложно — статистике тут приходится тяжело. На полуострове Ямал более 1000 семей тундровиков, это примерно 6000 чело­век. В основном это ненцы, которые по праву считаются самыми кочующими и самыми оленными людьми на планете.

Когда я говорю «тундровики», то имею в виду оленеводов и рыбаков, непосред­ственно проживающих в тундре. Конеч­но, они имеют тесные связи с населен­ными пунктами, с поселками или городами: там живут их родствен­ники, они ездят туда оформить документы или купить продукты. Однако сами тундровики очень четко разделяют тундровых и поселковых людей, и их реакция на поселковых ненцев, не говоря уже о русских в широком смысле слова, обычно сводится к фразе «Да они ничего не понимают в тундровой жизни!».

Ненецкие семьи живут в чумах, круглый год кочуя со своими стадами. Ямальские оленеводы имеют класси­ческие меридиональные маршруты: зимой они кочуют на юг, в лесотундру, летом — на север, к морю. Протяжен­ность маршрутов у разных хозяйств — от 200 до 1500 километров в год. Зимой ненцы кочуют раз в три-четыре недели, летом — раз в три-пять дней. Некоторое время назад мы с коллегой в течение года жили в семье оленеводов-частни­ков, и наш сравнительно небольшой маршрут в 500 километров составил 56 пере­кочевок, или касланий, как говорят на Ямале. В дни касланий люди остаются совершенно один на один с природой, ведь в течение всего дня, когда снят чум и вещи упакованы в нарты, ненцы находятся под открытым небом, пока на новом месте снова не будет установлено жилище.

Кочевье в зависимости от сезона имеет разные характеристики: уровень физи­ческой сложности, скорость сборов, протяженность пути. Для контраста кратко опишу, как это выглядит в полярный день и в полярную ночь.

Многие ошибочно считают, что на Се­вере во время полярной ночи круглые сутки темно. Это не так, хотя зависит, конечно, от того, на какой широте вы находитесь. Несмотря на то что на Ямале солнце около 40 дней не подни­мается над горизонтом, четыре-пять часов светлого времени, или светлых сумерек, у вас есть. Тем не менее не зря ненцы называют ноябрь и декабрь месяцем малой и большой темноты. Оленеводам в этот период надо максимально исполь­зовать световые часы во время перекочевки. Но основная работа происходит в темноте. Каждый человек на стойби­ще знает свои обязанности, люди дейст­вуют как единый организм: подъем в четыре-пять утра, сборы в темноте, чум снимают в темноте, запрягают оленей и трогаются в путь уже ближе к одиннадцати — как раз немного посветлело. Однажды мы сняли чум, упаковали вещи, запрягли оленей, выехали — и ударила очень сильная пурга. Проехали всего километр, и пришлось ставить чум.

Летом, во время полярного дня, круглые сутки светло: солнце ходит по кругу не садясь. Оленеводы стараются каслать ночью, когда меньше гнуса и прохлад­нее, что лучше и для оленей, и для людей. Из-за такого режима день и ночь смешиваются: люди могут встать в час дня, начать собираться ближе к вечеру, а выехать в полночь.

Тундровики почти всегда оказываются в пути. Об этом подробно говорил в своей лекции Андрей Головнёв. Они едут на дежурство в стадо или в сосед­нее стойбище, или на большие расстоя­ния в поселок. В снежное время все олене­воды сейчас используют снегоходы.

Всегда поражает, как они ориентиру­ются в пространстве белой голой тундры. С одной стороны, оленеводы в родных местах знают наизусть каждую сопку и поворот реки, с другой — имеют целую систему ориентиров, ключевое место в которой занимает направление ветра. Какой ветер дул в разные дни, тундро­вики определяют по застругам, или парум­дэям. Это такие снежные надувы, во время сильного ветра остающиеся в тундре. И оленевод иногда при плохой видимости или в темноте может остановиться, слезть со снегохода, расчистить верхний мягкий снег и посмотреть, в какую сторону направлены эти заструги, для того чтобы дальше определить, куда ему двигаться.

Главное животное в культуре тундро­виков — это олень. Олень в полном смысле слова определяет жизнь человека в тундре. Это возможность мобильности, перекочевки; жилище — из шкур оленя шьются нюки, покрышки чума; одежда — в снежное время тундровики до сих пор продолжают носить традиционную одежду из олень­их шкур, потому что олений мех наиболее теплый в Арктике, он имеет трубчатую и полую структуру; пища — не только приготовленная, но и сырая, тундровый комплекс витаминов и других необходимых веществ; проводник для общения с духами и божествами — жертвоприношения или священные олени в стаде.

Собственно, зачем оленеводы кочуют? Маршрут и график кочевания семьи оленеводов зависит от оборота пастбищ, на которых пасется их стадо. Питание оленя меняется в зависимости от сезона: в снежное время основная их пища — ягель; летом — травы, кустарники, грибы. Принцип оленевода при выборе новой стоянки — главное, чтобы оленям было хорошо, то есть чтобы у них была пища. А человек может потерпеть. Например, есть закономерность: там, где хороший ягельник, очень мало дров, кустов тальника. И хозяин поставит чум рядом с ягельниками, а за дровами поедет за десять километров.

Хозяин знает своих оленей в лицо, особенно ездовых быков, приметных по масти оленей или авок Авка — ручной олень., выращен­ных в чумах. Случается, что маленький теленок остается без мамы (она поги­бает или бросает его) или оказывается очень слабым. Тогда ненцы берут его на воспитание в чум. Он живет прямо в чуме, ему готовят уху, собирают ягель и кустарники. Обычно о таких авках заботятся дети. Несколько раз я наблюдала, как во время сильного гнуса хозяева запускали в чум уже взрослого оленя с раскидистыми рогами, чтобы он не мучился от жары и комаров.

Культура ненцев — уникальное сочета­ние современности и традиционности. Ненцы ездят на снегоходах, заводят генераторы, разговаривают по мобиль­ным телефонам, знакомятся в интер­нете. Но при этом за чумом стоит священная нарта с культовыми предметами семьи, а в каждом стаде есть священные олени: они посвящены определенным духам и божествам.

Традиционно ненцы посвящали оленей верховному божеству Нуму, солнцу, покровителю оленей и людей Илибембэртя. Также в стаде есть олени, посвященные определенным священным местам. На священных оленях нельзя ездить женщине из-за представления о ее сакральной нечистоте. Но об этом немного позже.

Тундра для приезжего — голая безжиз­ненная равнина, но для оленевода она наполнена жизнью, особенно летом. Кроме того, по представлениям ненцев, помимо земных существ, все реки, сопки, озера населяют духи-хозяева, а человек должен правильно к ним относиться и вести себя. В культурном пространстве тундры переплетаются реальность и мифологические сюжеты. То, что кажется легендой, для ненцев во многом просто часть окружающей действительности. Например, легенда о древнем народе сихиртя и мамонтах. В мифологии ненцев когда-то, давным-давно, сихиртя ушли в сопки, на верх­ний ярус нижнего мира, где пасут мамонтов — своих земляных оленей.

Ненецкая вселенная состоит из верх­него, среднего и нижнего миров, расположенных вертикально один под другим. Верхний мир имеет семь небес, на которых проживают божества, духи, души шаманов. Средний мир — обитель людей, животных, духов-хозяев и других сущностей. Нижний, подзем­ный мир, — из семи пластов, где живут души умерших, злые духи и чудовища, а в самой глубине — главное темное божество, антагонист Нума — Нга.

Незаменимый помощник оленевода — собака. Существует несколько мифоло­гических сюжетов и сказок о собаке. Собака — животное на границе среднего и нижнего миров. По некоторым текстам, ее создал Нга. По вине забывчивой собаки человек попадает во власть Нга, который совершает свой ритуал — оскверняет человека и делает его тем самым подверженным болезням, то есть смертным. Собака очень виновата перед человеком, поэтому вечно должна служить ему и оберегать от злых духов, которых она может видеть, предупреждая хозяина лаем.

Раньше собак приносили в жертву божеству рода Яптик, а также могли отдать ее жизнь в обмен на здоровье тяжело болеющего человека. Также собачьей кровью отпугивали цингу — одну из дочерей подземного темного духа. На днях я вернулась из поездки в тундру, где одна пожилая женщина рассказывала, как в молодости заболела цингой. Тогда по совету стариков она отрезала у живой собаки ухо и намазала свои губы ее кровью, а также выпила несколько капель. Цинга прошла.

Несмотря на такую двойственную природу собаки, это верный друг и помощник оленевода, без которого он не сможет управляться со стадом. С семьей тундровиков обычно живут от четырех до шести собак, которые имеют свои специализации. Например, одна хорошо гонит стадо во время перекочевки, с другой хорошо ходить на дежурство, третья используется при сборе оленей.

В каком-то смысле антиподом собаки считается волк. Сейчас на полуострове почти нет волков — только в горах Полярного Урала. А раньше пастухи специально оберегали стада от волков, хотя считалось, что и им тоже нужно питаться, поэтому не жалели, если волки задирали нескольких оленей. По мифологическим сюжетам волк создан божеством подземного мира и тесно связан с ним. Его нельзя называть напрямую, поэтому ненцы используют иносказания — «гуляющий на улице», «длиннохвостый» или нылека — ненец­кое слово, обозна­чаю­щее злого духа. Из-за связи с нижним миром волк считается сакрально нечистым. На этом следует остановиться подробнее.

У ненцев существует целый комплекс представлений о сакральной нечистоте, сяˮмэй, опасной для человека. Ею обладают женщины фертильного возраста, особенно в период менструации. Нечистыми считаются новорожденные и покойники, поскольку приходят из иного мира и уходят в него, а женщина становится проводником. Сакрально нечистым или опасным считается шаг женщины. Поэтому с начала полового созревания девушке запрещено наступать и перешагивать через разные предметы, особенно предметы оленеводства, а также мужские и детские вещи. Нельзя обходить чум вокруг и внутри за очагом, чтобы не пересекать незримую линию, идущую от очага через священный шест симзы к священ­ной нарте, обычно стоящей сзади чума. Свою обувь, белье и брюки женщина хранит в специальном мешочке и пере­возит его вместе с деревянными полами, досками, по которым она сама и ходит, на отдельной нарте — сябу. В эту нарту нельзя запрягать священ­ных оленей. Ежемесячно женщина проводит обряд очищения, как и после наруше­ния одного из запретов или поездки в поселок — нечистое место, — где другие женщины, русские, могут нарушать эти запреты. Традиция исполнения этих предписаний в ненец­кой культуре очень крепкая: женщины соблюдают их из поколения в поколение до сих пор, адаптируя их под современную жизнь в тундре. Считается, что, если женщина нарушит запрет, что-то плохое случится с оленями или с членами семьи. Таким образом, женщина является своего рода гарантом благополучия и сакральной экологии семьи.

Совершенно неправильно считать, что при этом к женщине относятся неува­жительно или считают ее нечистой, каким-то образом дискриминируют. Наоборот. Когда мы говорим о запретах, надо понимать, что речь идет только о сакральной нечистоте. На самом деле в ненецких семьях женщину очень уважают, относятся почтительно, потому что на ней держится большая часть хозяйства и воспитание детей.

Возвращаясь к разговору о волках. В некоторых случаях считается, что если волк задрал оленя, то в этом виновата женщина, которая нарушила один из запретов. Как я уже говорила, волк тоже сакрально нечист — сяˮмэй. Поэтому и олени, которых он задрал, становятся нечистыми. При этом говорят, что в каждом стаде есть олени, посвященные волкам. Они также считаются сяˮмэй. Мужчинам нельзя на них ездить на дежурство в стадо, а только за дровами или запрягать во время перекочевки.

Это только кажется, что главный продукт оленеводов — оленина. На самом деле рыба — один из ключе­вых компонентов тундрового рациона. В ямальских реках водится ценная белая рыба — муксун, щокур, нельма; другие виды сиговых — пыжьян, сырок, ряпушка. Щука или налим считаются сорной, черной рыбой — их нельзя употреблять в сыром виде. Обычно их заготавли­вают для собак, но на без­рыбье жарят, делают котлеты, варят уху и из них. Женщинам нельзя разделы­вать некоторые виды рыб, считающиеся также культовыми. Это как раз щука, налим и осетр. Эти же виды нельзя употреблять во время менструации. Женщинам некоторых ненецких родов в принципе запрещено есть эту рыбу. Относительно недавно, примерно с 1970-х годов, в ямальские реки начала заходить неизвестная для ненцев рыба — горбуша. Я столкнулась с тем, что в современной тундре к горбуше относятся с подо­зрением, иногда даже со страхом — из-за зубастого изогну­того носа самца: может укусить. Кроме того, ненцы считают, что ее мясо нельзя айбарить, то есть есть сырым. Зато можно продавать ничего не понимающим в рыбе вахтовым рабочим в промышленных поселках.

Также ненцы охотятся на гусей, уток и куропаток, стараясь соблюдать при этом правила этнической экологии: когда гуси сели на гнезда, их уже нельзя стрелять; из гнезда можно брать яйца, но обязательно оставлять два.

В тундре человек встречается и взаимо­действует и с другими дикими живот­ными — белым и бурым медведем, росомахой, тюленями. Медведя, как и волка, не называют напрямую, чтобы не привлечь его внимание. Про бурого говорят: «черненький», «лесной дедуш­ка», «лесной хозяин», про белого — «беленький» или «морской». Можно заметить, что в качестве ухода от пря­мого названия даже в высказыва­ниях на ненецком языке ненцы используют слова «волк» и «медведь» на русском.

Еще одним важным животным в хозяй­стве северных оленеводов до недавнего времени был песец. До революции охота и торговля пушниной являлась ключевой формой взаимодействия коренного населения и колонизаторов. В советское время промысел песца был организован системно. Большая часть тундрового населения, особенно в некоторых районах Ямала, была оформлена в совхозах охотниками-заготовителями. При сдаче песцовые шкурки стоили довольно дорого. Это был значительный источник доходов для ненецких семей. После распада СССР экономическая значимость пушнины упала. В настоящее время оленеводы добывают песцов лишь на воротник для женской ягушки Ягушка — двухслойная верхняя женская одежда из оленьего меха (мехом внутрь и наружу). или на шапку.

Сейчас оленеводы Ямала столкнулись с серьезными вызовами — перевыпасом и нехваткой пастбищ, обусловленными целым комплексом исторических и хозяй­ственных причин на фоне нефтегазового освоения. В 2013–2014 годах на Ямале случился сильный гололед и в итоге крупный падеж. Многие семьи остались без оленей — а значит, без средств к существованию. Когда в декабре и январе я работала в тундре, ненцы показывали корку льда. Да я и сама могла в этом убедиться, когда ходила за снегом: наст не брала даже лопата, приходи­лось рубить его топором.

Таким образом, возможно, более глобальные потрясения в тундре будут свя­заны с изменением климата. Так или иначе их чувствуют все жители планеты, но особо остро они ощуща­ются в Арктике и тем более тундрови­ками, жизнь которых — это философия наблюдения и подчинения силам природы. 

Расшифровка

Среди русских на Ямале бытует мне­ние, что ненцы — люди непростые, себе на уме. А ненцы, в свою очередь, иногда считают русских легко­мыслен­ными и ненадежными. И те и другие кажутся друг другу невежливыми и иногда даже странными. В чем тут дело?

Давайте посмотрим на то, как в не­нец­кой культуре понимается речь и слова. Начнем с фольклора. В ненецком фольклоре есть особые персонажи — Лаха­нако, Мынико, Вада. Переводятся эти термины как «сказительское слово». Эти персо­нажи — герои мифов (хэбидя лаханако) или эпических сказаний ярабц и сюдбабц. И вот в этих текстах слово, персонаж-слово, Лаханако или Мынико, оказывается тем, кто передает картины происходящего. Вообще, в целом в ненецкой культуре отношение к речи, к слову особое. Словами нельзя разбра­сываться, даже произносить их просто так не следует. Герои мифов и эпи­ческих сказаний и люди в повседневной жизни, когда хотят что-то сказать, должны произ­нести особую ключевую фразу — Вадами таня («У меня есть слово»). И пока не произнесется отзыв — Вадет («Говори»), — вы не можете ничего сказать.

В одной ненецкой пословице говорится: «Палка по телу бьет, а слово прямо в сердце метит». И в повседневной речи мы встречаем такие же мысли. Напри­мер, «втоптал слова в землю» означает «не исполнил просьбу»; «отрезал слова» — «поступил наперекор»; «слово упало на землю» — «сказал что-то такое, что другие не приняли во внима­ние», и так далее.

Ненцы крайне осторожны при обраще­нии со словом даже в ситуациях повсе­дневных, не говоря уже об этикетных и ритуальных. В ненецком языке нет формул прощания, приветствия, благодарности. Есть только, наверное, один контекст, в котором такое слово существует: когда вы в гостях и вы за­кончили угощение, уже наелись, вы можете сказать малейв или ёльцейв, что будет означать «я наелся», «я закон­чил есть» — это такая ритуальная этикетная формула. В других же случаях таких слов нет.

Распространенная сейчас формула приветствия ӈани торова образована от русского «здорово». Благодарить по-ненецки будет спасибом’ вадець, буквально — «гово­рить спасибо». В определенных случаях встречается даже негативное отноше­ние к форму­лам благодарности. Я была в тундре в 1995 году, и однажды, когда я сказала «спасибо» одной местной жительнице, она мне шутливо ответила: «На „спа­сибо“ хлеба не купишь». Это была шутка, но она отражает довольно серьезную ситуацию, которую отмечали еще исследователи в XIX веке. Так, Матиас Кастрен  Матиас Кастрен (1813–1852) — россий­ский филолог финского происхождения, иссле­дователь финно-угорских и само­дийских языков., который в середине XIX века провел несколько лет в путе­ше­ствиях по Сибири, писал в одном из своих писем: «В этом [ненецком] языке нет даже слова „благодарить“, но дай самоеду глоток водки, ломоть хлеба, кусок сукна или что бы то ни было — и он при случае пойдет за тебя на смерть. Я, право, начинаю думать, что вышереченное слово [„спасибо“] придумано каким-нибудь… желавшим дешевейшим образом отделаться от признатель­ности…»  М. А. Кастрен. Путешествие в Сибирь
(1845–1849). С. 138. Тюмень, 1999.

Действительно, поблагодарить по ненецким понятиям — это ответить на дар, и таким ответом должно быть что-то равноценное — ответный дар или ответ­ная услуга. Это правило этикета не собственно ненецкое. То же и в русской деревне: если вас чем-то угостили, отдавать обратно пустую посуду не при­нято, нужно положить туда что-то съестное. Так же и у ненцев. Однажды в од­ну ненецкую семью соседи со словом «спасибо» вернули пустую посуду из-под угощения — они просто не знали этого обычая. А не­нецкая хозяйка сказала: «Наша посуда вернулась в слезах: соседям не понра­вилось наше угощение».

Ненецкий гостевой этикет достоин отдельного упоминания. И гости, и хозяева обычно стараются мало говорить и больше слушать и смотреть, тщательно следят за жестами друг друга. Даже если гость пришел по делу, то он об этом деле не говорит сразу, и хозяева его не расспрашивают — сначала его угоща­ют. Он пьет чай, и пьет этот чай долго. Чаепитие проходит в молчании, и после одного особого жеста гость сам начинает говорить. Что это за жест? Я помню один эпизод из своего полевого опыта. Я была в чуме первый раз в гостях, и хозяйка наливала чай. Я выпивала чашку — и она подливала снова. Я гово­рила: «Спасибо, хватит» — она наливала снова. Я говорила по-ненецки мась («хватит») — она наливала снова. Я не знала, что делать, и пила и пила этот чай. А потом оказалось, что не нужно было ничего говорить: достаточно было, выпив чашку, перевернуть ее вверх дном. Это для хозяйки означало бы, что я больше не хочу чая, и вот после такого жеста и нужно приступать к разгово­рам. Но, может быть, хорошо, что я не перевер­ну­ла чашку, потому что по не­нецким обычаям тот, кто приехал с худым сердцем, сердится на хозяина, недо­волен чем-то, пьет мало чая — две-три чашки, и всё. А если гость пьет чашек десять, то, значит, все замечательно, гость доволен и разговор будет хорошим.

Эти особенности ненецкого этикета иногда настолько удивляли путеше­ствен­ников, что их описанию отводится значительное место в путевых заметках. Например, Максим Сергеевич Синицын  Максим Синицын (р. 1928) — географ, метеоролог, работал на Ямале, автор книги «По ненецкой земле» (1960)., полярник, метеоролог, который интересовался ненецким фольклором, приводит в своих полевых дневниках такой случай. В доме в ненецком посел­ке, где он жил, погас свет. Он увидел в окне у соседей керосиновую лампу и пошел к ним. Пришел, сел за стол и при полном молчании хозяев целый час просидел со своими заметками, потом так же молча встал и ушел — никто ему ничего не сказал. Он же с удив­лением отмечает: «Время от вре­мени… в чуме появлялся новый гость. Не дожи­даясь вопросов или приглаше­ний, пришедший молча садился к столу. И жен­щина молча подавала ему полную чашку. Люди пили чай… обменивались короткими замечаниями. Кому это наскучило, тот без благодар­ностей и изви­не­ний поднимался и выле­зал наружу…» Однажды пришлось ему с коллегой ночевать у незнакомых ненцев. «Жена пастуха без всяких просьб высушила и, где надо, заштопала нам малицы. Она делала это так, будто обязана при­вести в порядок наше платье. Кроме того, нас кормили, угощали чаем; и все это молча, словно мы старые друзья семьи». Это действие не нуждается в ответном даре. «Когда наутро мы собирались в путь, желая отблагодарить хозяев, Проба­тов протя­нул женщине деньги. Но она взглянула так удивленно, непонимающе и вместе с тем укоризненно, что Пробатов поспешил спрятать бумажки».

Здесь речь идет о еще одном нюансе гостевого этикета ненцев. Гостинец (мядонзэй, от мяд — «чум», мядонзь — «гостить») — это не то, что гость при­носит хозяину, это то, что хозяева обязаны подарить гостю, если он пере­но­чевал у них в доме. На этот счет есть ненецкие правила в форме коротких фольклорных текстов. Например: «Гостя никогда с пустыми руками [без подарка] не отпускай, иначе он унесет счастье твоего чума». Или: «Хорошо угостив гостя, ты отправляешь по тунд­ре хорошие вести о себе». Однако, если гость был совсем нежеланным, хозяева не хотели его угощать и с ним обща­ться, они могли погасить в чуме огонь и делать вид, что они укладываются спать, даже если дело происходило днем. Ну, конечно, если гостю было неда­леко ехать обратно, не было пурги и ему ничем не грозила обратная доро­га. Точно к такому же способу прибе­гали родители девушки, когда приходил сват от нежеланного жениха: они гасили в чуме огонь и укладывались спать.

Использование таких знаков-жестов в общении имело своей целью избежать прямых и резких формулировок своих намерений, своих ожиданий от другого человека. Недопустимыми считаются такие выражения, в которых человек прямо говорит, что ему надо от другого. Но при этом недопустимыми счита­ются и пустые, лишние сообщения, в кото­рых никаким образом не отражены твои намерения.

Нельзя произносить слова зря. В ненец­ком языке есть очень много слов, обозна­чающих речь, говорение, описывающих речевое поведение. Например, лаханакось, лаханась — «говорить», манзь — «сказать» и многие другие. Но при этом есть отдельные глаголы для неправильного речевого поведения, например хӑя̆рць — «гово­рить все, что придет на ум», эрвэдась — «трещать, говорить без умолку», са’’ладырць — «говорить глупости».

Эти особенности коммуникативного поведения отличаются от речевого поведения русских, в котором велика фатическая роль речи, так называемая светская болтовня, меньше выражен акциональный, поведенческий код, меньше регламентированы правила речевого поведения. Так, в русском языке нет специальных формул с просьбой выслушать. В русском речевом поведении высок уровень определенности выражения своей точки зрения, больше доля оценочных суждений, больше эмоциональность, отсутствуют антиконфликт­ные стратегии общения. Именно эти различия определяют взаимное непони­мание ненцев и русских в тундре и некоторую напряженность в межэтниче­ском общении.

Получается, что, когда приезжие наблюдатели называли северные культуры молчащими, они не знали всего лишь двух вещей: правил речевого поведения (осторожности в обращении со звучащим словом) и правил невер­бальной коммуникации (тщательно разработанного жестового кода для общения).

Если же учитывать эти правила, то не­нецкая культура окажется гиперсемио­тичной, чрезвычайно знаково насыщен­ной, говорящей, только это говорение будет не всегда связано со звучащей речью. Причем такая внимательность к средствам общения проявляется не только в человеческом взаимодей­ствии, но и в общении людей и не-людей — животных (домашних оленей, собак, промысловых животных), а также в общении людей и божеств. Не все из этих персонажей (животные, боги, духи, населяющие землю и подземную и небес­ную сферы) знают слова человеческого языка (собственно, «ненецкий язык» и означает «челове­ческий язык»  Ненэця’ вада — самоназвание ненецкого языка, буквально — «человеческая речь».). Но они владеют другими типами языков, которые также должен знать человек, чтобы правиль­но, грамотно общаться и вообще выживать в этом мире.

Человеку, живущему среди природы — оленеводу, охотнику, рыболову, — необходимо знать язык природы, язык животных, птиц, стихий, светил (солнца, луны), для того чтобы в этом мире выжить. И, конечно, ненцы этот язык знают. Нужно учесть, что многие ненецкие божества просто видны глазом и их реакции на поведение людей тоже можно увидеть. Например, богиня земли Я’ небя — это, собственно, сама земля. Мох-ягель — это шкура и сама она, ее огромное тело, тело большой оленухи, важенки  Важенка — взрослая самка северного оленя., на кото­рой живут люди и все другие живые существа. Она дает всем глаза, она способст­вует рождению жизни. И ее отношение к происходящему на земле можно понять по состоянию окружающего мира, по благополучию семьи, по тем событиям, которые случаются в жизни. Так же и другие божества, напри­мер Ту’ хада — богиня огня. Она передает свои пожелания, сообщения потрески­ванием огня в очаге. Или Ид’ ерв — божество воды, рек. О его настроениях можно судить по состоянию рек, озер. Юрий Вэлла  Юрий Вэллa (1948–2013) — поэт и писатель, автор первой в истории художественной книги на ненецком лесном языке., ненецкий поэт, писатель, обществен­ный деятель, говорил: «…что Нум — ненецкий верховный бог, я узнал из книжек. Прежде Нум был просто небом, природой, погодой…» По состоянию погоды можно было судить о настроениях Нума, верховного бога ненцев.

Если приключается что-то плохое, люди в первую очередь думают: что мы сделали не так, какое божество прогневили? Определяют, какое именно, и проводят специальный ритуал, прося у божества прощения. Впрочем, целью обряда может быть необязательно извинение перед божеством. Но всегда обряд, ритуал — это общение, это передача даров и просьба людей о благополу­чии. Люди приносят в дар божествам то, чего у них нет: домашних оленей, чай, табак, ткань, — а взамен просят диких оленей, рыбу, хорошую погоду, благопо­лучия при перекочевках.

В число ненецких божеств вошли и христианские святые. В ненецких священ­ных нартах хэхэ’ хан Хэхэ’ хан — священная нарта, в которой хранятся культовые предметы ненецкой семьи. можно встретить православную икону с изображением Пресвятой Богородицы или святителя Николая Чудотворца. Святитель Нико­лай (по-ненецки Микулай Вэсако, старик Микулай) — герой многих фольк­лорных рассказов. Есть история о том, как он спас тонущих рыбаков, и потом, придя в Салехард, один из них вдруг увидел в православной церкви икону и узнал в ней того самого старика с белой бородой, после чего привел к храму оленя в дар святителю Николаю.

Включение иного, чужеродного в свое может не быть проблемой и в межэтни­ческих взаимодействиях. Быть неней ненече Неней ненече — самоназвание ненцев, буквально «настоящий человек». — настоящим ненцем — не обяза­тельно тому, кто родился ненцем, здесь немножко другие принципы. Напри­мер, в ненецком фольклоре есть разные персонажи: есть великан Сюдбя, ведьма Парнэ, подзем­ные жители сихиртя Сихиртя — народ из самодийских легенд, живущий в сопках и пасущий мамонтов — «земляных оленей». и так далее. Иногда они могут выглядеть и как неней ненече, но таковыми не являются. Внешность обман­чива — у них другие обычаи.

Так и в жизни: настоящим человеком, неней ненече, может быть и тот, кто вовсе не ненец по крови, но хорошо знает обычаи. При этом могут быть различия между ненцами разных групп и может не быть различий между ненцем и не ненцем. Например, Дмитрий Арзютов, исследователь-антрополог, пишет: «Сама остановка у чума и заход в чум — это своеобраз­ный ритуал. Подъехав к чуму со сторо­ны, где стоит священная нарта, и заглу­шив двигатель, мы со­шли на снег». И это очень важный момент: здесь люди подъезжают со сто­роны священ­ной части, си’, и это хороший знак. Подъехать к чуму со стороны входа, нё, не очень хорошо: это означает для хозяев, что гости приехали с какими-то неприятными разговорами. Возвра­щаясь к цитате: «Оленеводы, подъехав к чуму, тут же присматри­ваются к деталям, говорящим о том, есть ли кто-то внутри, стоят ли нарты, занесе­ны ли они снегом, закрыт ли вход присло­ненной снаружи палкой. Знакомый ненец сказал, что в дороге он всегда обращает внимание на то, как меняется у каждого чума расстановка нарт. Он как житель севера полуострова Ямал считает, что именно северные рас­ставляют нарты наиболее правиль­но: нет хаотичности, все нарты стоят на своих местах. А чем южнее, с его точки зрения, тем этот порядок все более и более нарушается. Такая микротопография вещей для него была связана с признанием настоящести, то есть ненецкости»  Д. Арзютов. Олени и/или бензин: эссе об обменах в северо-ямальской тундре. 2017..

Принадлежность к традиции, конечно, отражается и во внешнем облике человека, но не столько в чертах лица, разрезе глаз или цвете волос, сколько в антропогенной морфологии — в одежде, в манерах, в мимике, в том числе и в умении обращаться со словом. В ненецком языке есть слово луцеймзь, что означает «обрусеть, стать русским». В то же время стать ненцем (своим, родным, «настоящим человеком») может и иной по крови — лишь бы уважал народ, понимал его душу и соблюдал обычаи.

В заключение я хочу вспомнить роман ненецкой писательницы Анны Неркаги «Анико из рода Ного». В этом романе есть персонаж Павел. Он русский, геолог, живет в тундре. При этом он носит ненецкую одежду, у него есть своя оленья упряжка, он записывает у стариков сказания ярабц, молодежь приглашает его на свадьбу дружкой, и в целом он хотел бы остаться навсегда среди ненцев: очень ему тут нравится. Когда главная героиня романа Анико спрашивает ста­рого ненца, у которого квартирует Павел, зачем ему записы­вать ярабц (он же русский), старик ненец отвечает ей: «При чем тут рус­ский или не рус­ский? Я тебе так скажу: не всякий ненец — ненец!» Антипод Павла — Анико с детства училась в интернате, теперь учится на геолога в Тюмени. Она при­ехала в тундру впервые за 14 лет на похороны матери, и все ей кажется здесь чужим. Она одета по-городскому, в руке у нее вместо сумки-тучейки  Сумка-тучейка — женская сумка для рукоделия. порт­фель, она стесняется ненцев, она забывает язык, она брезгует тундровыми запахами и пищей. И как только похороны закончились, она уезжает обратно в город.

Она улетает, а Павел остается. В ре­зультате Павел становится ненцем — потому что не кровь важна, а дух, — а Анико ненкой быть перестает. 

Расшифровка

Когда мы говорим о столкновении русских и коренных народов Севера, у нас в голове могут возникнуть образы завоевания Ермака, казачьих бердышей, стрел с костяными наконечниками, строительства Мангазеи  Мангазея — первый русский заполярный город XVII века в Сибири., злых коло­ни­­заторов, которые спаивают наив­ные и доверчивые коренные народы, то есть, в общем, что-то очень древнее, неприятное и экстремальное.

Для того, о чем речь пойдет сегодня, я предпочитаю использовать слово «взаимодействие» — взаимодействие культур и людей. Не потому, что конфликтов не было — конечно, они были, — а потому, что взаимодействие происходит не когда-то давно, а здесь и сейчас, и постоянно.

Я сразу хочу сделать одну важную оговорку: когда мы будем говорить о русских, мы будем подразумевать не этнических русских, а всех тех, кого коренные народы называют русскими, то есть пришельцев с Большой земли, не тех, кто жил на Севере давно.

Для затравки я хотела бы показать одну из моих любимых фотографий. Она сделана в помещении одной из групп интерната на Ямале.

Архив Елены Лярской

В каком-то смысле взаимодействие может выглядеть именно так: когда для обычной куклы а-ля Барби девочка-ненка шьет такую же одежду, какую ее прабабушка шила для традиционных ненецких куколок из утиного носа нухуко Нухуко — традиционная детская игрушка ненцев. В основе куклы — птичий клюв., которых вы можете увидеть в любом музее, посвященном Северу. Именно такое взаимодействие я предлагаю нам с вами сегодня обсудить.

В качестве примера мы будем использо­вать именно то учреждение, в котором я сделала эту фотографию, — школы-интернаты. Что такое школы-интернаты и почему именно эта форма организовалась на Ямале?

Дело в том, что в середине ХХ века, когда появилось обязательное массовое школьное обучение, большинство родителей детей были кочевниками, которые передвигались по тундре со своими стадами оленей или рыбачи­ли. Передвигались они на огромные расстояния, а жили небольшими группами. Таким образом, интернат­ская форма обучения в данном случае диктовалась образом жизни родителей.

Конечно, эта форма может быть напол­нена разным содержанием. Интернаты могут быть предельно жесткими и стремиться изолировать детей от родитель­ского влияния, как это и было в Советском Союзе в 1960-е годы, а могут быть и более мягкими и стремиться отвечать чаяниям тех, для кого они и были созданы. Важно отметить, что интернаты для коренных жителей — это не какое-то специфиче­ское советское изобретение. Подобные интернаты существовали в ХХ веке и для эскимосов Канады, и на Аляске, и для аборигенов Австралии. Надо сказать, что в этих странах они часто были гораздо более жесткими, чем те, о которых мы будем говорить сегодня.

Сразу отмечу, что интернат можно изучать по-разному. Можно говорить о том, как менялась советская образо­вательная политика, как менялась языковая политика; можно говорить о педагогических проблемах; можно, и чаще всего об интернатах говорят как о месте конфликтов и о том, какой вред они нанесли окружающей их культуре. Мы поговорим сегодня об интернатах подробнее как о лабора­то­риях взаимодействия.

Стоит напомнить, что любому перво­класснику, идущему в школу, всегда необходимо адаптироваться к школе, и на это направлены многие наши сегодняшние практики. Но школы на Ямале — это интернаты, то есть закрытые школы, в которых дети собраны вместе и изолированы от своих семей. Самая известная нам сегодня школа такого типа — это Хогвартс  Хогвартс — школа-интернат для волшебников из Гарри Поттера.. Но на Ямале, конечно, все было немного иначе.

Первые интернаты на Ямале появились в 1930-е годы, но тогда они не сопро­вождались насилием: родителей уговаривали отдать детей в школы. А вот в конце 1950-х — начале 1960-х годов появилось обязательное школь­ное обучение вне зависимости от воли родителей. Именно в это время у государ­ства появилось и желание, и возможности заставить всех детей пойти в школу. Детей начали собирать по тундре, иногда при помощи милиции. И дети при этом оказывались в непривычной для них среде — в закрытом учреждении, где действуют совершенно другие правила, чем дома, в родительской семье.

Художник Борис Тедерс. 1967 год 

Ребенок-северянин оказывался в ситуации культурного шока, потому что изменения обрушивались на него неожиданно и одновременно и касались практически всех сторон его жизни. Почти все известные ему правила пере­ставали работать: все обычные вещи нельзя делать так, как ты привык, а нужно делать иначе. Ты получаешь новое имя, у тебя совершенно другой распорядок дня, другая деятельность, и все это еще усугубляется тем, что маленький ребенок не знает русского языка, а учитель в большинстве случаев не знает ненецкого. Многие дети впервые оказывались в поселках, и русские дома казались им странными: русские почему-то жили в помещениях, похожих на спичечные коробки, совершенно замкнутых, душных, в которых стоял специфический запах (например, свежей краски) и в которых совершенно невозможно по ночам смотреть на звездное небо. Русские ели странную еду и почему-то заставляли ее есть маленьких детей. Вместо привычных рыбы и мяса это были сладкие молочные каши, в супе почему-то плавали ка­кие-то тряпочки (это были листья капусты). Детям не давали ножей, которыми они привыкли свободно управляться с малолетства, отбирали и заставляли обходиться без них, как будто они дикари. Это примерно как если бы у вас отобрали ложку и заставили после этого есть суп.

Если ты всю жизнь спал на полу, то кровать кажется очень высокой и спать на ней страшно, к ней нужно привыкать — собственно говоря, мы ведь наших маленьких детей приучаем спать на кровати. Если в тундре у тебя была удоб­ная и теплая одежда, в которой не больно падать в снег и снег никуда не заби­вается, нельзя потерять шапку или варежки, потому что они пришиты намертво, то тут тебя переодевают в холодную и неудобную интернатскую одежду — русскую одежду с пуговицами (пуговицы нужно научиться засте­гивать: это техника тела, которой дети не владеют), с вечно пропадающими варежками, которые почему-то не закреплены у тебя на одежде; в жесткие и неудобные валенки, в которые, во-первых, забивается снег, во-вторых, когда падаешь, они не защищают твои коленки. Ко всей этой новой одежде нужно долго привыкать.

Кроме того, в школе действуют иные правила. Например, обычно ребенку, приходящему в школу, меняли имя, и ему приходилось привыкать откли­каться на новое. Более того, согласно ненецкой традиции, дети не должны называть имена своих родителей: это невежливо, взрослого человека не называют по имени  Взрослых людей у ненцев принято называть не по имени и отчеству, а по детям: например, Хадри’ нися — «отец Хадри».. А учителя спрашивают: «Как зовут твою маму, как зовут твоего папу?» И в ответ получают неожиданное для себя молчание. Многие из них вспоминали, как им было вначале трудно, потому что все дети казались им на одно лицо. В довершение всего с этими детьми невозможно было поговорить, потому что они не понимали русского языка, а другим учителя не владели.

Что видят перед собой дети? Они видят странных людей — лохматых, потому что у большинства ненцев гладкие темные волосы и вьющиеся кудри, так старательно уложенные русскими учителями, воспринимаются как лох­мы. Со странными глазами — многие дети, которые пошли в школу в конце 1950-х — начале 1960-х, когда уже выросли, вспоминали, что им было так странно видеть эти глаза: они голубые, как у куклы, как нарисованные, им все время хотелось их потрогать — настоя­щие они или нет. Не говорящих на настоя­щем, «человеческом»  Ненэця’ вада — самоназвание ненецкого языка, буквально — «человеческая речь»., то есть понятном детям языке. Застав­ля­ю­щих детей делать странные вещи: почему-то нужно целый день сидеть в замкнутом, закрытом, душном помещении, почему-то нужно есть не тогда, когда тебе захотелось, а когда тебя построили и повели в столовую. Причем эти люди не очень воспитанны: они все время задают тебе какие-то нелепые вопросы, ведут себя непри­лично и, например, заставляют тебя при всех раздеваться. В общем, это очень странные люди.

При этом нужно учитывать, что школы были совершенно чуждым и непонят­ным элементом не только для детей, но и для взрослых, для всех ненцев. Такими же непонятными вначале школы были и для русских крестьян, и для шведских фермеров, и для наро­дов Африки. Детский труд был для этих народов реальным вкладом в семейное благосостояние, и отношение к детству, как мы знаем, было совершенно иным, чем сегодня в Европе в больших горо­дах. Зачем грамота, чтобы пахать, или охотиться, или чтобы читать в тундре следы? Если дети будут ходить в школу, они не будут заниматься делом и выра­стут лентяями и бездельниками. Порой детей приходилось отбирать силой, потому что родители их прятали: они не хотели их отдавать, застав­ляли прикидываться больными, увозили за тридевять земель.

Но государство решило их собрать — и собирало: по тундрам летали вертолеты и самолеты, ездили упряжки и лодки, которые собирали детей. Детей периоди­чески вынимали из-под подушек в чуме, доставали из-под нарт. Иногда соби­рать школьников помогали даже милиционеры. Все это выглядело очень и очень трагично.

Но постепенно ситуация начала сгла­жи­ваться. Потому что взаимодействие людей, взаимодействие культур — это всегда живой процесс, люди подстраи­ваются друг к другу, и потихонечку ситуация начинает меняться. Произо­шла такая своего рода настройка — как будто и русская, и ненецкая культуры настраивались по камертону, но каждая не по своему, а по чужому.

В итоге система интегрировала требования обеих культур. Наверное, основное, из-за чего это произошло, о чем мы можем говорить, — это накопление опыта, с обеих сторон. Интернаты со временем становятся более человечными. С одной стороны, родители, которые сами прошли через интернаты, стремятся обеспечить своим детям более мягкое привыкание. Они заранее рассказывают детям, что их ждет, возят их в поселок. Дети теперь до того, как придут в шко­лу, узнают, как выглядят русские дома — они больше не похожи для них на спи­чечные коробки. Они умеют пользо­ваться ванной и туалетом, они зара­нее представляют себе, чем их будут кормить, умеют включать свет и так далее. Теперь в отправлении в школу для ребенка гораздо менее неожидан­ного и драматичного, чем это было раньше.

Кроме того, когда сегодня ребенок приезжает в школу, то, в отличие от 1960-х годов, он не оказывается один, совершенно изолированный от своих родных, знакомых и от своей культуры. За прошедшее время появи­лись поселковые ненцы, за прошедшее время сложилось так, что, поскольку семьи большие, то в интернате вместе с детьми одновременно учатся их стар­шие братья, сестры, тети, дяди. Таким образом, ребенок оказывается погружен в свою среду. Выходя из-под контроля родителей, он оказывается под надзо­ром другой части своих родственников.

Современные дети часто рассказывали мне: я приехал в интернат, совершенно не понимал, чего от меня хотят, что мне нужно делать, я заплакал; пришла Оля, пришел Дима, помог мне, объяснил, успокоил, рассказал, что я должен делать, — и так далее. То есть ситуация становится гораздо более мягкой и гораздо более предсказуемой для ребенка, гораздо менее безнадежной.

В результате, учась в интернате, дети уже не только осваивают учебный план и не только научаются жить с русски­ми, но и получают традиционную информацию (традиционную для ненецкой культуры) от своих старших и младших братьев, от людей, живущих в поселке, от педагогического персо­нала, который является коренным. Таким образом, ненецкий канал инфор­мации как бы прорастает через интер­нат и дети оказываются неизолиро­ванными не только от родных, но и от традиционных знаний.

У меня есть такой пример. Ненецкая девочка, которая в силу обстоятельств не говорила на ненецком языке до того, как пошла в школу (так сложилась ее судьба), попав в интернат, выучила ненецкий язык — просто потому, что на нем разговаривали между собой большинство детей вокруг нее. Таким образом, интернат оказался местом, в котором она выучила родной язык, а вовсе не местом, где она его потеряла.

Изменения касаются и учителей. С одной стороны, теперь учителя более опытные. Есть русские учителя, которые очень давно работают и знают, чего ждать от детей, какие правила нужно соблюдать, какие вещи делать нельзя, какие — можно; знают родителей детей, знают их семьи, учили их старших братьев и сестер и так далее. Более того, некоторые русские учителя настолько привыкли к ненцам, что освоили некоторые ненецкие практики. Например, практики питания: многие люди, давно живущие на Севере, тоже едят сырую рыбу, строганину и даже печень оленя, тоже иногда сырую. Научаются они и правильно себя вести в особых ситуациях — например, оказавшись на клад­бище или рядом со священным местом. То есть подстройка происходит и со стороны учителей.

Кроме того, очень важное изменение произошло примерно в середине 1970-х годов, когда в школы вернулись люди, прошедшие через интернаты. Появи­лись педагоги-ненцы и ханты, которые сами прошли через интернат и пре­красно понимают, что чувствуют дети, понимают, в каких ситуациях можно предупредить конфликты, могут им помочь.

В это время начинают появляться и особые практики, которые позволяют детям успешнее адаптироваться к интернату. Одной из таких замеча­тель­ных практик было появление нулевых классов  Нулевые классы существовали в советской школе с середины до конца 1980-х.. Дело в том, что в этих классах работали в основном учительницы-ненки, говорившие с детьми на ненецком языке и потихо­нечку приучавшие их к жизни в поселке и в школе. Происхо­дил, насколько это вообще возможно в этих ситуациях, более или менее мягкий переход от дома и тундры к школе. Они прекрасно знали, как дети себя чувству­ют, они знали, как обратиться к этому ребенку и что в ситуации, когда он заскучал, его, возможно, не нужно веселить, а лучше отвести в тундру, чтобы он мог погулять и посмотреть на окружающий мир. К сожалению, хотя опыт этих классов был уникаль­ный, в ходе одной из последних реформ образования их упразднили.

Другая прекрасная местная находка, появившаяся уже в 1990-е годы, — это интернаты так называемого семейного типа. Это интернаты, в которых дети живут не по классам и возрастным группам, а согласно родству и семей­ным группам. На самом деле такие интернаты просто начинают использо­вать реальную практику, уже сложив­шуюся в интернатах, но бывшую нефор­маль­ной, когда старшие заботятся о младших.

К местным особенностям относится и продолжительность учебного года. Обычно учебный год на Ямале для детей кочевников заканчивается где-то в апреле, потому что в это время их родители проходят через те места, где находятся интернаты, и забирают детей с собой. О том, что так будет, все знают заранее, и учебный план подстраивается под эту ситуацию.

Вообще-то мы не знаем точно, почему на Ямале ситуация сложилась именно таким образом и интернаты заняли именно такую позицию. Во многих других местах (и в нашей стране, и не в нашей стране) интернаты действительно воздействовали разру­шительным образом на тради­ционный образ жизни. Но на Ямале националь­ная культура сумела сохранить высокий престиж, особенно по сравнению с другими регионами нашей страны.

Интернаты тут превратились в своеобразный полигон для отработки навыков жизни в иной, русской среде. Воспользуешься ты этими навыками или нет, — это твое дело. Если хочешь, то можно идти по пути, предначертан­ному школой: получить образование, профессию, делать карьеру. И сегодня на Ямале довольно много ненцев-чиновников, ненцев-медиков, ненцев-учителей, ненцев-милиционеров и ненцев — кандидатов наук. А хочешь — можно вернуться в тундру после школы или после техникума и заниматься оленеводством.

Что очень важно, ни один из этих вари­антов жизненного сценария (по край­ней мере, пока) не восприни­мается как крах, как вариант неудачный, как крушение надежд или как проиг­рыш. Интернат превращается в место, где ты можешь попробовать жить в иной культуре, можешь научиться жить с другой культу­рой, можешь научиться иметь дело «с этими русскими». Если тебе не понрави­лось жить с русскими, ты можешь вернуться обратно.

Архив Елены Лярской 

И как мы начинали картинкой, так картинкой можем и завершить. Это иллюстрация того, какие навыки можно освоить в интернате и как органично они потом могут использоваться в тундровой жизни. Ненецкие дети в тради­ционной меховой ненецкой одежде, сидящие вокруг деревянной ненецкой оленьей нарты, сделанной совершенно традиционным способом, увлеченно играют в шахматы.

Ямальский случай интересен тем, что дает возможность взглянуть на интер­наты не как на источник вреда и уви­деть в них не только разрушительное начало, но и точку соприкосновения и взаимодействия культур. Почему так сложилось на Ямале, мы точно пока сказать не можем. У исследователей нет на это ответа, но, как шутят над нами наши коллеги, на Ямале всегда все не так. 

Расшифровка

В Ямало-Ненецком автономном округе между городами Салехард и Надым сохранился длинный линейный объект, который в народе называют «мертвая дорога». Достаточно большое коли­чество людей, по край­ней мере жителей Ямало-Ненецкого округа, эту дорогу видели, но мало кто обладает достовер­ной информацией о том, что же это такое.

Нужно начать с предыстории. Еще с конца XIX века в кругах сибирских пред­принимателей обсуждалась идея транспортной связи севера Сибири с истори­ческим центром страны. Кроме замыслов освоения Северного морского пути, речь шла о необходимости строи­тельства железной дороги от северных берегов Оби на запад. До 1917 года предпринимались попытки изыскания трассы отсюда через Полярный Урал. Позднее, в советские годы, планы транспортной связи севера Сибири с европейской частью обсуждались неоднократно, но до конкретных проектов дело не доходило.

В ходе Великой Отечественной войны руководству нашей страны стало ясно, что необходима дорога, доходящая до самого Енисея и связывающая с европей­ской частью страны Нориль­ский промышленный район, ибо район этот давал очень многие ископаемые, в том числе и редкое сырье, необходи­мое для произ­водства брони. В 1943–1944 годах начались изыскания буду­щей железнодорож­ной трассы по линии Полярный Урал — река Енисей. А в феврале 1947 года Совет министров СССР принял постановление о произ­вод­стве проектно-изыскательских работ по выбору места для строитель­ства порта, судоремонт­ного завода в районе Обской губы и железной дороги от Северо-Печорской магистра­ли до этого порта. Таким образом, предпо­лагалось продлить желез­ную дорогу на восток от станции Чум в Коми АССР до поселка Мыс Каменный на полу­острове Ямал, где и планиро­валось этот морской порт построить.

К концу 1948 года железная дорога была доведена до станции Лабытнанги на левом берегу Оби. Что касается полуострова Ямал, то здесь строитель­ство было остановлено, так как выясни­лось, что создание глубоководного порта у Мыса Каменного по ряду при­чин невозможно. В 1949 году строи­тельство продолжили от располо­женного на правом берегу реки Оби Салехарда в сторону города Игарка на Енисее и от Игарки на запад, в сторону Салехарда.

Таким образом, железная дорога должна была пересечь примерно на широте Северного полярного круга реки Обь, Надым, Пур, Таз и Енисей, достигнув общей протяженности около 1480 километров.

Строилась эта дорога в основном силами заключенных. Система лагер­ных пунктов, создаваемых по мере продвижения строительства, на запад­ном участке (от Полярного Урала через Салехард и Надым до реки Пур) называлась Обским исправитель­но-трудовым лагерем и строительством № 501, а на во­сточном (от реки Пур до Игарки на Енисее) — Енисейским исправительно-трудовым лагерем и строительством № 503.

Количество подневольных участников стройки № 501 на западе вместе со стройкой № 503 на востоке трассы составило с учетом ротации, то есть периодической смены, около 100 тысяч человек. Вместе с вольнонаемными и их семьями эта цифра была больше примерно на 15 тысяч.

Невольники, составлявшие основную массу строителей магистрали, были осуждены по разным статьям. Больше всего было осужденных за кражу продовольствия. Это объясняется голодом 1946–1947 годов. Среди таких заключенных числились не только мужчины, но и женщины, которые пытались спасти от голода своих детей, а в итоге оказались в лагере. Средний срок заключения этой категории составлял три-пять лет, но мог достигать и десяти.

Значительную долю составляли осужденные по статье № 58 Уголовного кодекса РСФСР — за политические преступления. Но нужно иметь в виду, что этот массив зэков, осужденных по 58-й статье, был очень пестрым. Среди политических были и рассказ­чики анекдотов, и те, кто во время войны оказался в плену, и те, кто с оружием в руках боролся с Советским государ­ством, скажем, на территориях Прибалтики или Западной Украины.

Среди заключенных имелось много настоящих уголовников, так называе­мых блатных, которые попали в лагерь за воровство, грабежи, убийства. Они отказывались работать — трудовые нормы за них выполняли другие. Блатные становились на 501-й стройке прямой или косвенной причиной около поло­вины смертей, поскольку периоди­чески организовывали драки с леталь­ным исходом, побеги и напрямую спланированные убийства.

Все эти разные по сути люди должны были валить и распиливать лес, строить железнодорожную насыпь, дома, мосты и другие сооружения, очищать зимой путь от снега (это называлось «снего­борьба»), обустраивать автомобильные лежневки  Лежневка — дорога из настланных бревен. через болота летом и зи­мой. Заключенные ночевали в дере­вянных бараках или даже в землянках, а в начале строительства жили в палатках, вокруг которых была ими же натянута колючая проволока и стояли ими же построенные вышки для часовых.

Вся жизнь заключенных проходила по строгому расписанию: подъем, завтрак, переход на место работы, работа, обед, опять работа, возвращение в зону, ужин и отбой. Заключенные работали чаще всего по восемь часов в сутки. Один раз в не­де­лю (как правило, но далеко не всегда) был выходным. Летом, когда на Севе­ре стоит полярный день, у части заключенных бывали ночные смены. Основ­ной труд на строительстве был ручным.

Заключенным выдавалась одежда и обувь. Но послевоенная одежда была очень низкого качества и быстро рвалась, потому что чаще всего была сшита из ста­рых вещей — например, из поношенных военных гимнастерок или бушлатов. В целом одевали заключенных (как, впрочем, и охранни­ков) очень плохо. Зимой это периоди­чески приводило к обморожениям. Особенно тяжело и опасно было во время пеших многокилометровых этапов, когда заключенных перегоняли на новые места работы. Летом против укусов комаров и мошки применялись смазывания дегтем, который специаль­но гнали из березовой коры. У части заключенных были самодельные накомарники, которые обычно дела­лись из темных женских чулков. Чулки, как и некоторые другие вещи и продук­ты, заключенные могли покупать в специально организованных ларьках.

Тот факт, что государство на финаль­ном этапе стройки начало платить заключенным зарплату, не означает, что все заключенные действительно ее получали. Очень часто заключенный расписывался в получении заработной платы, но не видел ее либо эту заработную плату у него отбирали блатные. Одежда, обувь и постельное белье назывались на казенном языке того времени вещевым довольствием. Время от времени одни заключенные отбирали или воровали у других предметы одежды, обувь, шапки. Бывало, что одежда сгорала или теря­лась. Тот, у кого исчезало что-нибудь из вещей, считался промотавшим их. Существовал такой термин — «промот», он официально употреблялся в доку­ментах. За промот заключенный отвечал в интервале от вычета из зар­платы до помещения в штрафной изолятор.

В бараках, землянках и палатках заключенные жили очень тесно, скученно. Нары были двухъярусными. Средняя обеспеченность жилплощадью была около 1,5 квадратного метра на человека. Нам это трудно представить, даже технически, но часто было так, что одни нары были на двоих и спали по оче­реди. В отдельных случаях бывало и гораздо меньше: жилплощадь могла доходить до 1,3 мет­ра на человека. Были распространены вши, хотя каждую неделю заключенных водили в баню. Каждый жилой барак для заключенных представлял собой, как правило, здание из двух половин, так называемых секций. В каждой половине имелось по две печи, которые отапливались дровами. В палатках также ставились переносные железные печи, дрова в которых прогорали очень быстро, и, чтобы не замерзнуть, нужно было несколько раз за ночь просыпаться и подбрасывать новые. Для этого были специальные дежурные. Подавляющее большинство лагерей в темное время суток освещалось электрическими лампами. Но были и не до конца обустро­енные лагеря без электрического освещения, где применялись керосиновые лампы.

За здоровьем заключенных следили врачи и фельдшеры. На строящейся железной дороге при зонах имелись так называемые оздоровительные пункты, где ослабленные заключенные отдыхали и было усиленное питание. Впрочем, по калорийности оно было, в принципе, таким же, как и в рабочей зоне, но несколько менялся сам рацион. Например, иногда появлялись молочные продукты.

Правительство хотело, чтобы эта железная дорога была построена очень быстро — за 6 лет, поэтому не жалело средств. В лагеря на строительство по всей стране отбирались, особенно с 1949 года, самые здоровые заключен­ные, прошедшие строгую медицинскую комиссию. Впрочем, и это правило выполнялось не всегда, поэтому некоторая часть контингента представляла из себя инвалидов.

В лагере было организовано неплохое с точки зрения калорийности по тем временам (я подчеркиваю: по тем временам) питание. Почти в каждом лагере в одном из специальных бараков пекли хлеб. Среди продуктов бывало и соле­ное мясо, из которого время от времени даже делали котлеты. Также бывали макароны, сахар, чай, крупы, осенью иногда свежие овощи. Но в основном заключенные получали баланду, то есть что-то типа жидкой каши. Периоди­чески случалось недо­еда­ние, но голода среди заключенных не было. В тех редких случаях, когда по нерасторопности снабженцев какой-нибудь лагерный пункт оказывался без хлеба, заключенные, бывало, даже отказывались выхо­дить на работу.

Можно отметить две детали. Первая: заключенные питались не хуже, чем в это время основная часть граждан на воле. Вторая: если исключить лагерную администрацию, то питание заключенных и охранников было почти одина­ковым. Практически одинако­выми были и условия ночевок, условия жизни, условия быта заключенных и охранников. Более того, все это касается и упо­требления спиртных напитков, которые зэки скрытно покупали или вымени­вали у тех же охранников, а зачастую и употребляли совместно. Бытовали в лагерях и легкие наркотики, присылаемые через подставных лиц заклю­ченным среднеазиатского происхождения из дома.

В основном отношения между заключенными и охранниками были спокой­ными, доверительными, хотя это и не исключало зверств. Но, по воспо­ми­на­ниям бывших заключенных, зверствами чаще всего отличались так назы­ваемые самоохранники. Их адми­ни­страция вербовала из числа тех, кто был осужден не по полити­ческой статье и не за бандитизм. Среди согласившихся досиживать срок в качестве самоохранника часто оказывались люди с садист­скими наклонностями. Это отмечают все бывшие заключенные, с которыми лично мне приходилось беседовать. На 501-й и 503-й стройках самоохрана составляла до 40 % от числа всех вооруженных охранников. Таким образом, имела место парадоксальная картина: заключенный отбывает срок, выполняя функцию охранника и будучи вооруженным.

Смертность среди заключенных состав­ляла менее 0,25 % в год от их общего числа. Это объясняется тем, что государство придавало стройке особое значение и было вынуждено особо бережно относиться к строителям.

Заключенные-женщины обычно выпол­няли такую же работу, что и мужчины. Часть из них специально находила возможность забеременеть, что было постоянной проблемой для админи­страции лагерей. Женщины рожали, потом ухаживали за своими детьми в специальных зонах, одна из которых распола­галась в Салехарде, а другая — в поселке Ермаково на левом берегу Енисея. Если эти женщины в силу строгости статей не могли быть амнистированы и отпущены с детьми, дети по достижении двухлетнего возраста передавались либо родственникам осужденных, либо, если таковых не оказалось, в детские дома.

За перевыполнение плановых заданий заключенным сокращали сроки заключения: один день засчитывали за два или даже за три дня. Некоторые заключенные (чаще всего — закоренелые преступники) порой демонстративно отказывались от работы, нарушали установленный режим, устраивали драки. За такие нарушения их помещали на несколько дней в отдельно стоявший штрафной изолятор. Помещенным в изолятор заключенным не давалось ничего, кроме воды и 400 граммов хлеба в день. Надо сказать, что, если заключенный находился не в штрафном изоляторе, а работал даже на самом легком труде, он получал минимум 600 граммов хлеба в день, а обычно нормопайка начиналась от 800 граммов.

Периодически некоторые заключенные пытались сбежать из лагеря. Чаще бывали индивидуальные побеги или мелкогрупповые, но случались и крупные. Об одном из таких, произошедших в 1948 году, писал Александр Исаевич Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛАГ»  Том 3, глава 7.. Чаще всего это были настоящие уголовники. Они убивали охранников, а по пути бегства часто убивали и корен­ных жителей в их стойбищах, в том числе и детей, чтобы не оставалось свидетелей. Иногда жертвами уголовников становились десятки людей одно­временно. С другой стороны, тот, кто задержал беглого, доставил в лагерь его или его уши либо кисти рук, получал вознаграждение деньгами, мукой, винтовкой для охоты. А недонесение о виденном беглом зэке каралось тюрем­ным сроком. Так что у вольных людей, которые находились за пределами лагеря, маневра не было: либо ты арестовываешь заключенного, либо как минимум докладываешь о том, что его видел, либо сам становишься заклю­ченным.

Статистика, многочисленные отчеты о побегах хранят цифры о значитель­ном количестве тех заключенных, которые убежали и не были задержаны. Но это совсем не означает, что все они благополучно добежали туда, куда планиро­вали, потому что они могли утонуть, замерзнуть, и достаточно часто бывали случаи, когда в неболь­шой группе заключенных кого-то просто-напросто съедали. То есть имело место настоящее людоедство.

В марте 1953 года, когда на протяжении около 800 километров отстроенной дороги уже ходили паровозы и стояли десятки пристанционных поселков, Сталин умер. Трансполярное строи­тельство и возведение многих других крупных объектов в СССР в мае 1953 года было остановлено, поскольку руководители страны после смерти своего вождя не сочли посильным и целесообразным их закончить. Дорога осталась недостроенной, часть заклю­чен­ных была отпущена на свободу по амнистии, остальных отправили с территории 501-й и 503-й строек либо на обустройство Волго-Донского канала, либо на строительство Омского нефтеперегонного завода. Основная масса паровозов и вагонов была отогнана за станцию Лабытнанги, откуда и сегодня поезда ходят до Москвы. Почти все вольнонаемные разъехались.

В 1960–70-е годы руководство страны во главе с Брежневым, вопреки мнению многочисленных специалистов и Тюменского областного руководства, посчит­ало восстановление железно­дорожной трассы нецелесообразным. В резуль­тате освоение нефтегазовых богатств ямальского севера, по мнению специа­листов, прошло излишне затратно. Но в итоге труд заключенных и вольно­наем­ных, строивших Транспо­лярную магистраль, затраченные деньги, погиб­шие люди почти не при­несли стране пользу. Впрочем, полузаброшенный с 1953 по 1966 год поселок при станции Надым со своими домами и общежи­тиями стал базой строительства города Надыма, центра крупнейшего газодо­бывающего региона. С 2018 года разворачивается строительство так называе­мого Северного широтного хода, то есть железной дороги от Салехарда до Надыма. Новая железная дорога своим общим направлением и на значи­тельном расстоянии даже непосред­ственным расположением повторяет линию, строившуюся при Сталине. 

Самый удобный способ слушать наши лекции, подкасты и еще миллион всего — приложение «Радио Arzamas»

Узнать большеСкачать приложение
Спецпроекты
Наука и смелость. Третий сезон
Детский подкаст о том, что пришлось пережить ученым, прежде чем их признали великими
Кандидат игрушечных наук
Детский подкаст о том, как новые материалы и необычные химические реакции помогают создавать игрушки и всё, что с ними связано
Автор среди нас
Антология современной поэзии в авторских прочтениях. Цикл фильмов Arzamas, в которых современные поэты читают свои сочинения и рассказывают о них, о себе и о времени
Господин Малибасик
Динозавры, собаки, пятое измерение и пластик: детский подкаст, в котором папа и сын разговаривают друг с другом и учеными о том, как устроен мир
Где сидит фазан?
Детский подкаст о цветах: от изготовления красок до секретов известных картин
Путеводитель по благотвори­тельной России XIX века
27 рассказов о ночлежках, богадельнях, домах призрения и других благотворительных заведениях Российской империи
Колыбельные народов России
Пчелка золотая да натертое яблоко. Пятнадцать традиционных напевов в современном исполнении, а также их истории и комментарии фольклористов
История Юрия Лотмана
Arzamas рассказывает о жизни одного из главных ученых-гуманитариев XX века, публикует его ранее не выходившую статью, а также знаменитый цикл «Беседы о русской культуре»
Волшебные ключи
Какие слова открывают каменную дверь, что сказать на пороге чужого дома на Новый год и о чем стоит помнить, когда пытаешься проникнуть в сокровищницу разбойников? Тест и шесть рассказов ученых о магических паролях
«1984». Аудиоспектакль
Старший Брат смотрит на тебя! Аудиоверсия самой знаменитой антиутопии XX века — романа Джорджа Оруэлла «1984»
История Павла Грушко, поэта и переводчика, рассказанная им самим
Павел Грушко — о голоде и Сталине, оттепели и Кубе, а также о Федерико Гарсиа Лорке, Пабло Неруде и других испаноязычных поэтах
История игр за 17 минут
Видеоликбез: от шахмат и го до покемонов и видеоигр
Истории и легенды городов России
Детский аудиокурс антрополога Александра Стрепетова
Путеводитель по венгерскому кино
От эпохи немых фильмов до наших дней
Дух английской литературы
Оцифрованный архив лекций Натальи Трауберг об английской словесности с комментариями филолога Николая Эппле
Аудиогид МЦД: 28 коротких историй от Одинцова до Лобни
Первые советские автогонки, потерянная могила Малевича, чудесное возвращение лобненских чаек и другие неожиданные истории, связанные со станциями Московских центральных диаметров
Советская кибернетика в историях и картинках
Как новая наука стала важной частью советской культуры
Игра: нарядите елку
Развесьте игрушки на двух елках разного времени и узнайте их историю
Что такое экономика? Объясняем на бургерах
Детский курс Григория Баженова
Всем гусьгусь!
Мы запустили детское
приложение с лекциями,
подкастами и сказками
Открывая Россию: Нижний Новгород
Курс лекций по истории Нижнего Новгорода и подробный путеводитель по самым интересным местам города и области
Как устроен балет
О создании балета рассказывают хореограф, сценограф, художники, солистка и другие авторы «Шахерезады» на музыку Римского-Корсакова в Пермском театре оперы и балета
Железные дороги в Великую Отечественную войну
Аудиоматериалы на основе дневников, интервью и писем очевидцев c комментариями историка
Война
и жизнь
Невоенное на Великой Отечественной войне: повесть «Турдейская Манон Леско» о любви в санитарном поезде, прочитанная Наумом Клейманом, фотохроника солдатской жизни между боями и 9 песен военных лет
Фландрия: искусство, художники и музеи
Представительство Фландрии на Arzamas: видеоэкскурсии по лучшим музеям Бельгии, разборы картин фламандских гениев и первое знакомство с именами и местами, которые заслуживают, чтобы их знали все
Еврейский музей и центр толерантности
Представительство одного из лучших российских музеев — история и культура еврейского народа в видеороликах, артефактах и рассказах
Музыка в затерянных храмах
Путешествие Arzamas в Тверскую область
Подкаст «Перемотка»
Истории, основанные на старых записях из семейных архивов: аудиодневниках, звуковых посланиях или разговорах с близкими, которые сохранились только на пленке
Arzamas на диване
Новогодний марафон: любимые ролики сотрудников Arzamas
Как устроен оркестр
Рассказываем с помощью оркестра musicAeterna и Шестой симфонии Малера
Британская музыка от хора до хардкора
Все главные жанры, понятия и имена британской музыки в разговорах, объяснениях и плейлистах
Марсель Бротарс: как понять концептуалиста по его надгробию
Что значат мидии, скорлупа и пальмы в творчестве бельгийского художника и поэта
Новая Третьяковка
Русское искусство XX века в фильмах, галереях и подкастах
Видеоистория русской культуры за 25 минут
Семь эпох в семи коротких роликах
Русская литература XX века
Шесть курсов Arzamas о главных русских писателях и поэтах XX века, а также материалы о литературе на любой вкус: хрестоматии, словари, самоучители, тесты и игры
Детская комната Arzamas
Как провести время с детьми, чтобы всем было полезно и интересно: книги, музыка, мультфильмы и игры, отобранные экспертами
Аудиоархив Анри Волохонского
Коллекция записей стихов, прозы и воспоминаний одного из самых легендарных поэтов ленинградского андеграунда 1960-х — начала 1970-х годов
История русской культуры
Суперкурс Онлайн-университета Arzamas об отечественной культуре от варягов до рок-концертов
Русский язык от «гой еси» до «лол кек»
Старославянский и сленг, оканье и мат, «ѣ» и «ё», Мефодий и Розенталь — всё, что нужно знать о русском языке и его истории, в видео и подкастах
История России. XVIII век
Игры и другие материалы для школьников с методическими комментариями для учителей
Университет Arzamas. Запад и Восток: история культур
Весь мир в 20 лекциях: от китайской поэзии до Французской революции
Что такое античность
Всё, что нужно знать о Древней Греции и Риме, в двух коротких видео и семи лекциях
Как понять Россию
История России в шпаргалках, играх и странных предметах
Каникулы на Arzamas
Новогодняя игра, любимые лекции редакции и лучшие материалы 2016 года — проводим каникулы вместе
Русское искусство XX века
От Дягилева до Павленского — всё, что должен знать каждый, разложено по полочкам в лекциях и видео
Европейский университет в Санкт-Петербурге
Один из лучших вузов страны открывает представительство на Arzamas — для всех желающих
Пушкинский
музей
Игра со старыми мастерами,
разбор импрессионистов
и состязание древностей
Стикеры Arzamas
Картинки для чатов, проверенные веками
200 лет «Арзамасу»
Как дружеское общество литераторов навсегда изменило русскую культуру и историю
XX век в курсах Arzamas
1901–1991: события, факты, цитаты
Август
Лучшие игры, шпаргалки, интервью и другие материалы из архивов Arzamas — и то, чего еще никто не видел
Идеальный телевизор
Лекции, монологи и воспоминания замечательных людей
Русская классика. Начало
Четыре легендарных московских учителя литературы рассказывают о своих любимых произведениях из школьной программы
Изображения: © Сергей Бобылев / ТАСС
Курс был опубликован 8 июля 2019 года