Дмитрий Сегал: «Нужности у моей профессии нет, но есть внутренняя необходимость»
В новом выпуске цикла «Ученый совет» литературовед и лингвист Дмитрий Михайлович Сегал рассказывает о знакомстве с Платоновым и Пастернаком, а также о том, почему «Улисс» похож на записки шизофреника, а фонологическая статистика — на генетику
Литературовед, лингвист, один из основателей русской школы структурного и семиотического литературоведения. Доктор философии. Учился в Московском государственном педагогическом институте иностранных языков, в
Научные интересы: сравнительное литературоведение, европейский модернизм конца XIX — начала XX века, творчество Осипа Мандельштама, Вячеслава Ивановича Иванова, Стефана Георге и Уильяма Батлера Йейтса.
Об отце и его семье
Я родился 7 февраля 1938 года в Москве, в родильном доме в Сыромятниках — не знаю, есть ли он сейчас, но тогда это был один из известных родильных домов. Я родился в довольно необычной семье — в том смысле, что мои мать и отец были несоветские люди. Моя мать получила советское гражданство,
Отец был старше матери лет на десять. Он был родом из города Проскурова, который потом стал известен еврейскими погромами 1918–1919 годов, когда были убиты больше тысячи человек, в том числе и вся семья отца. К тому времени он давно уехал в Соединенные Штаты: это случилось
Мой отец был много кем, но, самое главное, он был моряком (по-американски это называется able seaman) и имел право плавать на любых кораблях. Особенно часто он плавал из Сан-Франциско в Иокогаму — был такой регулярный рейс. Почему он стал моряком, мне не очень понятно: по специальности он был сначала столяр, а потом краснодеревщик. Но зарабатывать на жизнь он этим не стал и работал сначала моряком, а потом корабельным поваром, коком, на больших кораблях. Тогда в Америке создавалось рабочее движение, и мой отец, который, как говорится, был настоящим пролетарием, стал принимать в этом движении участие. Он стал одним из создателей революционной профсоюзной организации, которая называлась Wobblies, или International Workers of the World. С годами Wobblies стали частью американской компартии, и отец был одним из руководителей. В 1925–1926 году в Лос-Анджелесе он встретил мою мать. Она тоже попала в Америку из бывшей Российской империи — из латвийского городка Карсава, или
О маме и ее родителях
Маму звали Ева Марковна. Она была одной из четырех детей в семье. Я знал ее старшую сестру Дину Марковну и брата Абу Марковича. Он служил, был выдающимся солдатом на Русско-японской войне и дожил почти до ста лет. Он был старшим мужчиной в моей жизни… Тетя и дядя бежали, как только услышали, что начинается Вторая мировая война. А большинство евреев Корсовки остались там, потому что ненавидели советскую власть. К тому же им нравились немцы: они помнили, как те пришли в Корсовку во время Первой мировой и вели себя как свои люди. Но на этот раз вышла совершенно другая история, и через месяц или два после того, как пришли немцы, все погибли.
Мои дед и бабка по материнской линии были состоятельными людьми, у них было два или три дома. Дед выращивал лен, он был одним из тех, кто в 1870–80-е годы ввел в этих местах культуру промышленного льноводства. Местный народ выращивал лен для своих нужд, а мой дед их учил, как лен правильно вымачивать, трепать и так далее, а потом скупал его и продавал — он был агентом
О том, как мама уехала в Америку и познакомилась с отцом
Когда мама кончила гимназию, дед отослал ее в Америку, где у него были родственники — двоюродные братья, сестры, целый клан. Эти люди приняли маму в Нью-Йорке. Она сразу пошла работать на швейную фабрику, sweatshop, в качестве работницы. У нас дома в Москве были образчики ее работы — очень красивые. Потом из Нью-Йорка она переехала в Лос-Анджелес и там встретила отца. К тому времени он получил образование и стал certified public accountant. Это такой большой чиновник, к которому приходят, чтобы составить налоговую декларацию. В качестве такового специалиста он поступил в Амторг Амторг (англ. Amtorg Trading Corporation) — акционерное общество, учрежденное в 1924 году в Нью-Йорке. В первые годы после революции компания содействовала развитию советско-американской торговли, в том числе закупала в США оборудование для СССР. и проработал там несколько лет. Туда же он устроил машинисткой маму — с тех пор это на всю жизнь стало ее специальностью. Потом они разошлись: мать встретила инженера из Советского Союза, который приехал в Америку покупать промышленное оборудование. Она влюбилась, бросила моего отца, второй раз вышла замуж и с новым мужем (его фамилия была Инденбаум) уехала в Советский Союз. Примерно в 1935 году товарищу Сталину и товарищу Орджоникидзе должен был торжественно сдаваться
О второй свадьбе родителей и первых воспоминаниях
Моя мама, успевшая к тому моменту отказаться от американского гражданства, осталась одна. И тогда мой отец пришел к ней на помощь. Они снова поженились и были вместе до его смерти в начале сороковых. Наверное, он ее очень любил, потому что поехал за ней из Америки. Он прилетел в СССР вместе с семейной парой Ватенберг — позже они стали жертвами процесса Еврейского антифашистского комитета В 1948 году в СССР было возбуждено дело против группы еврейских общественных деятелей — членов Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), общественной организации, возникшей в 1942 году. Процесс длился до 1952 года. По этому делу было репрессировано 125 человек, из них 23 были расстреляны, 6 умерли в ходе следствия. Среди жертв — поэты Лев Квитко и Перец Маркиш, режиссер Соломон Михоэлс и многие другие. Илья Семенович Ватенберг работал редактором в Государственном издательстве художественной литературы, а его жена Чайка Семеновна Ватенберг-Островская — переводчиком ЕАК., а пока им вместе с моим отцом дали квартиру на Большой Почтовой улице, дома 18–20, где я провел в детстве много времени. Я очень хорошо помню эту квартиру и комнату в ней, которая была комнатой моего отца. Я помню: он лежит на диване, а я, маленький, на нем. Помню плед, которым отец накрывался, когда уже был болен. Помню двор этого дома, траву, которой он зарос. Наверное, это мои самые ранние воспоминания.
Об эвакуации на Урал и огромных горах снега
Из той квартиры мы по Курской дороге ездили на дачу в Загорянку, около Москвы. Там мы провели два лета. У меня была няня Маруся, которую я очень любил, чудная девушка. И там нас застала война. Помню первые месяцы войны — страшные, ух! Налетали немецкие самолеты, которые
О чеченцах в Казахстане и голоде
Позже мама списалась с братом и сестрой, которые тогда жили в Казахстане, в Кызылорде, и мы поехали туда. Сначала там было тепло и
Об аресте Ватенбергов, соседей по коммуналке и членов Еврейского антифашистского комитета
Благодаря тому, что мы жили в одной квартире с Ватенбергами, я, конечно, знал весь Еврейский антифашистский комитет: Квитко, Переца Маркиша… Ватенберги фактически были моими воспитателями: мама все время работала, а они забирали меня из школы. У меня была обязанность: дяде Илье, Илье Семеновичу Ватенбергу, я должен был читать все газеты, которые он получал, а получал он по службе огромную пачку газет на всех языках. Конечно, я не читал
Я помню, как их арестовали: пришли энкавэдэшники и забрали. Помню длинный обыск. Наша комната была прямо около входной двери: входишь в квартиру — и слева сразу наша комната, маленькая, одиннадцать квадратных метров, а дальше — большая комната Ватенбергов, еще одна большая комната соседки-стукачки и рядом, между нами и Ватенбергами, еще одна комната. Я пришел из школы и не смог открыть дверь ключом, поэтому постучал, и мне открыл военный. Он мне говорит: «Вы кто такой?» Я говорю, что здесь живу. Он говорит: «Зайдите туда и сидите, не выходите». Я зашел, сел, не выхожу. Прошло несколько часов, я вышел в коридор и увидел, как военный выводит из комнаты очень бледную тетю Чайку, жену Ильи Семеновича. Военный еще спросил ее хорошо поставленным голосом, как в театре: «А у вас ядов нету?» Она ответила
Нас, слава богу, не тронули. Но мама в тот же вечер дала мне полный список того, что надо делать, если ее арестуют. Я должен был бежать в Корсовку, ни в коем случае не оставаться в Москве. Но не пришлось. Комнату Ватенбергов опечатали, а через
О прогулках с Василием Гроссманом и знакомстве с Андреем Платоновым
Гроссман был связан с Еврейским антифашистским комитетом. И он иногда приходил к тете Чайке и дяде Илье. Они плохо знали Москву и отдавали меня ему, чтобы он со мной гулял. Мне было хорошо с ним — мы ходили вдвоем и в основном молчали. И вот
О большом идиотстве и иностранных языках
Иностранные языки я знал всю жизнь. В семье мы говорили
После школы я решил поступать на философский факультет МГУ. Большего идиотства нельзя представить. Конечно, меня не взяли, хотя у меня была золотая медаль! Речь идет о так называемом пятом пункте: в те годы еврею было практически невозможно поступить в МГУ. Куда
О любви к поэзии
Я учился в педагогическом и ужасно боялся, что меня пошлют преподавать в Бурятию. Но все обошлось. В институте я отучился пять лет, и там у меня были приятели — самые-самые. Моим лучшим приятелем первые несколько лет был мальчик старше меня на два года, москвич из старой московской дворянской семьи. Мать его была то ли Корф, то ли Розен, из настоящих баронов. Отца — или отчима — конечно, посадили в
О поездке к Пастернаку в Переделкино
Мы тогда жили на «Бауманской», рядом с Богоявленским собором. Это место называлось Елохово: в Москве больше нигде не было крестного хода. Уже к концу моего обучения в институте у меня появились друзья из церковной среды — русская семья, очень милые люди, которым я остался благодарным на всю жизнь. Вплоть до отъезда в Израиль их сын был моим самым большим приятелем. И еще в этой компании был один парень, старше нас, аспирант, знакомый с Ольгой Всеволодовной Ивинской Ольга Всеволодовна Ивинская (1912–1995) — редактор, переводчица, писательница. Подруга и муза Бориса Пастернака в 1946–1960.. Однажды он взял меня с собой в Переделкино к Пастернаку — кажется, Ивинская еще была в лагере В 1949 году Ольга Ивинская была арестована за «антисоветскую агитацию» и «близость к лицам, подозреваемым в шпионаже», а затем приговорена к пяти годам заключения и этапирована в Потьму. Ивинская освободилась в апреле 1953 года. . И Пастернак дал нам читать экземпляр романа. Как говорил покойный Владимир Ильич Ленин
О кружке машинного перевода
С самого начала учебы в институте у меня были гуманитарные интересы. Там я написал свою первую научную работу. Она называлась «Кельтские заимствования в английском языке». Использовав свое знание английского, я прочел всю соответствующую научную литературу, которую тогда можно было найти в Москве, и очень добросовестно изложил, отреферировал все, что там было написано, с
Я стал думать о том, что научная работа, так сказать, мой угол, с ее помощью я смогу убежать от необходимости ехать в Бурятию. А потом наступили 1957 и 1958 годы, когда открыли кибернетику. У нас в институте образовался кружок машинного перевода. До этого люди занимались математической лингвистикой: в МГУ был кружок великого математика Алексея Андреевича Ляпунова Алексей Андреевич Ляпунов (1911–1973) — математик, один из основоположников кибернетики, специалист в области теории функций вещественного переменного и математических вопросов кибернетики., туда ходил Александр Александрович Реформатский Александр Александрович Реформатский (1900–1978) — лингвист, один из представителей Московской фонологической школы. Специалист по фонологии, транскрипции, графике и орфографии, морфологии, семиотике, терминоведению, истории лингвистики., Володя Успенский Владимир Андреевич Успенский (1930–2018) — математик, лингвист, публицист, популяризатор науки. Автор работ по математической логике, лингвистике.. Кроме того, там уже были Розенцвейг Виктор Юльевич Розенцвейг (1911–1998) — лингвист, доктор филологических наук, специалист по теории перевода. и Ревзин Исаак Иосифович Ревзин (1923–1974) — лингвист, семиотик, один из основателей Тартуской школы., два больших руководителя в инязе, преподававшие на переводческом факультете. Они и организовали кружок машинного перевода. Одновременно нам начал читать лекции профессор Артемов Владимир Алексеевич Артемов (1897–1982) — психолог, специалист в области психологии речи и обучения иностранным языкам, детской дефектологии, психологии сценического искусства, психологии восприятия и памяти. Автор коммуникативной теории речи. : он был психологом, но также читал лекции по кибернетике. Я к этому времени прочел книжку Винера Норберт Винер (1894–1964) — американский математик, один из основоположников кибернетики и теории искусственного интеллекта. В 1948 году опубликовал книгу «Кибернетика, или Управление и связь в животном и машине» («Cybernetics: Or Control and Communication in the Animal and the Machine»), ставшую знаменитой. и впечатлился. Лекции Артемова тоже произвели на меня совершенно ошеломляющее впечатление. И мы с приятелем пошли на занятия этого кружка.
О статистике и Джордже Ципфе
Мне сказали, что я буду заниматься статистикой, и я начал считать. Тогда многие были уверены (и оказались правы), что статистика — сильное орудие в изучении текстов. А я был одним из тех, кто начинал все это дело в России. Я прочел первые книги о статистике. В двадцатые годы был гениальный человек по фамилии Ципф Джордж Кингсли Ципф (1902–1950) — американский лингвист, занимавшийся изучением статистических закономерностей в естественных языках, автор закона Ципфа. Ципф обнаружил, что небольшое количество слов используется постоянно, а подавляющее большинство — очень редко. Если оценить слова по популярности, то слово первого разряда всегда используется вдвое чаще, чем слово второго разряда, и втрое чаще, чем слово третьего разряда. Это же правило действует в распределении доходов людей в стране (самый богатый человек имеет вдвое больше денег, чем следующий, и так далее), а также в отношении размера городов (город с самым большим населением в любой стране в два раза больше, чем следующий по размеру город, и так далее)..
Дело в том, что, если посчитать слова в любом тексте, написанном на любом языке, каждое слово встретится определенное количество раз. Первые четыре самых частых слова заполняют 40 % всего текста, следующие четыре — 20 %, следующие — 10 %. Эти слова характерны для каждого конкретного языка: ни в одном другом такого частотного распределения нет, понимаете? Это специфическая особенность языка, которая не зависит от желания человека. Но интересно, что кривая частотного распределения слов, или распределение Ципфа, характерна не только для каждого языка, но и для каждого текста и для каждого автора. Потрясающе! Это меня потрясло, и этому была посвящена моя первая работа.
Потом я довольно долго занимался статистикой в Институте славяноведения. Написал и издал книжку — правда, с большим уклоном в статистику поэтических текстов, где я тоже нашел интересное. Но потом я понял, что поэтические вещи надо просто читать, надо смотреть на них языковедческим, филологическим образом. Так что я пошел по другому пути.
Это страшно интересная тема. Если бы я впрягся в это дело, может быть, были бы большие достижения. Но после одного случая вопрос о достижениях такого рода меня не только перестал интересовать, но и стал вызывать неприятное ощущение. Однажды я встретил одного парня, с которым мы вместе начинали исследования, и он говорит: «Посмотри, какие у меня интересные результаты». И стал мне показывать
Но у меня до сих пор остался интерес к статистике — может быть, даже вернусь к ней, если успею.
Об «Улиссе» и шизофрениках
Я изучал отрывки из «Улисса» Джеймса Джойса, и
О самой цитируемой статье
Несколько десятков лет назад уже в Израиле я написал одну работу по этой теме вместе с очень известным израильским генетиком Эдуардом Трифоновым. В ней происходит сравнение такого распределения в тексте и в основах генов. Мы сделали вывод, что по этому сравнению можно понять, что нынешние генные основы и их соединения представляют более поздний этап развития, а раньше так называемые слова этого языка генов были из гораздо меньшего количества молекул, то есть мы предсказали более ранний этап. До сих пор это одна из самых цитируемых моих статей.
О темном лесе, Татьянах и структурном литературоведении
© Из личного архива Дмитрия Сегала
Произведения литературы, будь то стихи, или проза, или драматургия, — все это тексты. Любой текст строится по определенным законам: даже если я хочу эти законы нарушить, все равно они
В конце концов, любое литературоведение есть структурное литературоведение. Структурность, конечно,
О семиотике
Семиотика уводит нас в совершенно другую область. Семиотика — это прежде всего попытка понять значение. А понимание значения в математике — один из самых фундаментальных моментов, но сильно непроясненный, потому что значение в математике — это отношение между двумя сущностями. Вы можете одну понимать как означающее, а другую — как означаемое. Но классификация значений — это огромная сфера, которая, поверьте мне, еще не тронута. Вот она и есть семиотика. Иначе говоря, есть природное явление — облако, набегающее на солнце. Оно может вызывать целый ряд ассоциаций: благословенный дождь, открытие нового времени года, жизнь — или, наоборот, мрак, сокровение света, введение тьмы и в конце концов смерть. Вот разные возможности интерпретации одного и того же явления, правда? Так вот, семиотическое литературоведение основано на поиске процесса толкования, описания всех этих соотношений, которые человек мог бы понять.
Об ассоциациях
Разные описания в литературных произведениях в основном сводятся к ассоциациям их авторов. В сочетании с принципом структурности это приводит к тому, что такие ассоциации и значения оказываются распределенными по разного рода структурам. Иначе говоря, начало всегда связано с определенным набором значений определенного типа. Приведу понятный пример. Несколько лет назад профессор Тарановский Кирилл Федорович Тарановский (1911–1993) — югославский и американский филолог-славист русско-польского происхождения. открыл так называемый семантический ореол стихотворных размеров. В определенном стихотворном размере — та-та-та-та-та-та — для нас есть определенная эмоция, определенное звучание, определенное
О главных книгах
Наверное, я могу назвать
Стихи разные в каждый период жизни, но
О важнейшем событии в жизни
Самое большое открытие, самое большое событие в моей жизни, самое главное историческое событие, которому я был свидетелем, — мой переезд в Израиль в 1973 году. Сколько я себя помню, я был сионистом Сионизм — движение, целью которого является объединение и возрождение еврейского народа на его исторической родине — в Израиле.. Я реально понял, что можно поехать, наверное, в 1964-м или 1965-м. В Москву приезжал мой двоюродный дядя, дядя Илья, из Рамат-Гана, и после этого жизнь
О внутренней необходимости и готовке
Нужности у моей профессии нет, но есть внутренняя необходимость, innere Notwendigkeit. Если говорить о мире вообще, то, чем я занимаюсь, не важно, важность не является критерием. Речь не идет о нужности, важности, о том, что это
Я пишу каждый день — это не вопрос вдохновения. Я занимаюсь этими моими делами — размышлением и писанием — в любое время, которое мне кажется подходящим. Пишу ли я три часа подряд, или полчаса, или не подряд, мне это не важно.
Наверное, если бы я был более организованным, я бы продолжил занятия статистикой. Они меня внутренне очень интересуют, действительно интересуют. Но жизнь пошла