История, Антропология

Светлана Толстая: «Я не очень поддавалась общим настроениям»

Детство в Лосинке, арыки и верблюды на ашхабадской улице, послевоенная Москва, лекции Андрея Зализняка, экспедиции в Полесье, работа и семья. В новом выпуске рубрики «Ученый совет» — профессор, академик и специалист в области славянской этнолингвистики Светлана Михайловна Толстая

Светлана Михайловна Толстая
(р. 1938)

Лингвист, доктор филологических наук, профессор, заведующая отделом этнолингвистики и фольклора Института славяноведения, академик РАН. Специалист в области фольклора и этнографии. Вдова академика Никиты Ильича Толстого, основателя Московской этнолингвисти­ческой школы, и продолжательница его дела. Иностранный член Сербской академии наук и искусств и Польской академии искусств. 

Научные интересы: славянская этнолингвистика, фольклористика, этнография, диалектология, сравнительная лексикология, семантика, морфонология, фонетика славянских языков.

Светлана Толстая в новом выпуске проекта «Ученый совет» Съемка и монтаж Зарины Кодзаевой © Arzamas

О родителях 

Родители мои — совершенно советские люди. Мама родилась в 1917 году, а папа — в 1913-м. Бабушка, мамина мама, происходила из крестьянской семьи, жившей под Тулой. Несколько лет тому назад мы с дочерью Марфой поехали искать бабушкину деревню Сухой Ручей, из которой она происходила. И нашли — совершенно опустевшую и заброшенную. На другом берегу речки стояло имение Сергея Николаевича Толстого, брата Льва Николаевича, и бабушка с крестьянскими девочками перед праздниками ходила в это имение начищать столовое серебро. Еще до революции, во время Первой мировой войны, бабушкина семья перебралась в Москву и осела в Лосинке. Тогда это было Подмосковье, сейчас это давным-давно Москва.

Когда мама кончала школу, молодежь призывали строить метро. Семна­дцатилетней девчонкой она пошла на Метрострой и всю жизнь там прора­ботала. Сначала в шахте, потом в редакции газеты «Ударник Метростроя». И вот там ее нашел мой папа. 

Папина семья жила в Старых Дорогах — есть такой город в Белоруссии, он немного южнее Минска. Мать его не работала: детей было человек восемь. А отец занимался вывозом леса. Он довольно рано умер, и рассказов о нем мало. Я думаю, их семья уехала из Белоруссии в то время, когда шла война с поляками  Советско-польская война — война между Польшей и советскими странами на террито­рии распавшейся Российской империи в 1919–1921 годах, во время Гражданской войны в России.. Я помню рассказы о том, как папина младшая сестра, которая тогда была маленькой девочкой, получила ранение и семья в страхе бежала. Они оказались в Таш­кенте, там папа окончил школу, потом пошел в армию, а вернувшись, попал в редакцию «Ударника Метростроя» как журналист. Там висела стенгазета с фотографией мамы. Папа ее сорвал и сказал, что это будет его жена. Так все и было: они прожили вместе 50 лет, даже немножко больше. 

Об эвакуации в Ашхабад и возвращении в Москву

Мне было два с половиной года, когда началась война. Папа ушел на фронт и всю войну был военным корреспондентом «Правды». Всех маленьких детей с родителями в организованном порядке отправляли из Москвы в эвакуацию. Бабушка осталась в Лосинке, а нас с мамой, другой бабушкой и двоюрод­ными сестрами и братьями отправили в Ашхабад. В нашем дворе жило еще несколько семей эвакуированных, и небольшой сарайчик занимала туркменская семья — соб­ственно, хозяева. Я помню какие-то картинки: верблюды, арыки, какой-то азиатский песчаный жаркий двор. 

Гораздо ярче запомнилось наше возвращение. Был декабрь 1943 года, и я впервые увидела снег. Мы ехали долго-долго, дней десять наверное, на поезде из Ашха­бада в Москву. Приехали на Казанский вокзал, на Ярослав­ском сели на электричку и поеха­ли до станции Северянин, в Лосинку. И вот раннее утро — и совершенно синий снег. По этому снегу нужно было идти от калитки по узенькой протоп­танной дорожке к бабушкиному домику. Я до сих пор вижу эту картину: бабушку, которая выходит на порог, видит нас и начинает плакать, и как я ей говорю: «Что же ты, бабушка, плачешь — ведь мы же приехали!» 

О кори и инее на стенах 

Светлана Шур (Толстая) летом перед поступлением в школу. Быково, 1946 год © Из личного архива Светланы Толстой

В конце войны, когда мы жили в Лосинке, в бабушкиной лачужке, меня отдали в детский сад, и я заболела корью. Я помню, как мама зимой несла меня больную домой на руках: я не могла идти сама с высокой температурой. Одеяло согревали на печке, а на стенах был иней. Вот в таких условиях мы жили. Папа всю войну был на фронте. Чуть ли не с 1942 года ему обещали, что, как только он приедет, ему дадут жилье. Помню, как к нам приезжала какая-то комис­сия — проверять жилищные условия — и как на этих очень важных дяденек капал оттаявший иней. В 1945 году, когда кончилась война, папе наконец дали комнату в коммунальной квартире, но зато в хорошем доме, который принад­лежал издательству «Правда». В этом доме на Беговой, напротив Боткинской больницы, я прожила двадцать лет — пока не вышла замуж. Казалось — всю жизнь, а сейчас оказывается — только маленький кусочек жизни. 

О школе на Беговой

Напротив дома находился ипподром, под окнами — пустырь, который примыкал к Боткинской больнице, а за этим пустырем стоял совершенно чудесный поселочек — маленькие двухэтажные желтые домики, которые строили пленные немцы. Тогда там жили писатели, в том числе довольно известные: например, Гроссман и Заболоцкий, чья дочка училась в нашей 163-й школе.

После войны школ было мало, и дети ходили издалека. В нашей школе был очень разный контингент: с одной стороны, дети из нашего дома, где большинство квартир принадле­жали «Правде», а несколько подъездов было отдано работникам ЦК, с другой — писатель­ские дети из этого поселка, а с третьей — дети, живущие на Скаковых улицах (там, на задах Белорусского вокзала, стояли бараки и была такая беднота, что передать трудно). Одна моя соученица жила в общежитии авиационного завода. Я иногда приходила к ней: там были огромные комнаты, разгороженные простынями. У каждой семьи был отдельный угол, где стояла кровать, стол, какой-нибудь шкафчик — так они жили. Меня поражало, какой там был необыкновенный порядок и чистота. 

Школа была хорошая, и состав учителей тоже замечательный. Было несколько бывших гимназических учителей. Например, географ Николай Алексеевич Дубровский — человек старого уклада, который вынужден был как-то при­спосабливаться к нашей действительности. Он и внешне был очень похож на дореволюцион­ного учителя — седовласый, с бородкой, с прекрасной речью. Были, конечно, и совсем молодые учителя советского типа. 

Сначала я училась в женской школе, а потом, в 9-м классе, к нам влили мальчиков. Не могу сказать, что это было каким-то резким изменением — мы уже были взрослые люди. Кончила я школу в 1956-м. Некоторые друзья оттуда до сих пор есть, хотя многих, конечно, уже нет. Недавно я не спала ночью и вспоминала фамилии одноклассников. Почти всех вспомнила. 

О смерти Сталина

Я очень хорошо помню смерть Сталина. Всех в школе собрали в зале, стоял стон и плач, и некоторые дети падали в обморок. Мне было 14 лет, и я в обмо­рок не падала, но не потому, что была рада этому событию. Просто я не очень поддавалась общим настроениям — ни в радост­ных случаях, ни в печальных, как-то не всегда попадала в общую струю. И тут тоже. Я в основном занималась тем, что оттаскивала вместе с учителями детей, которые падали в обморок, в кабинет врача.

Совершенно не помню, чтобы кто-нибудь из моего близкого окружения ходил на прощание со Сталиным в Колонный зал. Даже не помню рассказов об этом — картины ужасов, которые там были, появились позже. 

Об университете

Учителя меня очень толкали на математику и химию. Но все-таки меня тянула филология, был какой-то специальный интерес к языку. И тут одна девушка из нашей школы, которая была на три года старше, поступила на филфак. Я видела, что она там чем-то интересным занимается, и это меня укрепило в желании пойти на филфак — но не на ли­тературу, а чтобы заниматься языком  То есть не на литературоведение, а на языко­знание.. У меня была золотая медаль, никаких экзаменов я не сдавала — просто поступила в университет. Собеседование у меня принимали тогда молодые, а потом очень известные люди: Владимир Яковлевич Лакшин и Владимир Николаевич Турбин, которого уже позже я знала как друга Никиты Ильича Толстого. 

В 1956 году я поступила на филфак, и началась совершенно другая жизнь, появилось совершенно новое представление о жизни. Я училась на русском отделении. Уже на втором курсе я стала ходить на семинар по математической лингвистике, который вел Владимир Андреевич Успенский с Петром Саввичем Кузнецовым. Но и все остальные, регулярные занятия были очень увлекатель­ны. Очень большую роль в моей жизни сыграл Зализняк  Андрей Анатольевич Зализняк (1935–2017) — лингвист, академик РАН, доктор филологи­ческих наук. Автор работ в области русского словоизменения и акцентологии, а также исследований по истории русского языка, прежде всего новгородских берестяных грамот и «Слова о полку Игореве». Один из основателей Московской школы компара­тивистики. Отрывок из книги Марии Бурас «Истина существует. Жизнь Андрея Зализ­няка в рассказах ее участников» можно прочитать здесь., я слушала все его курсы. Он, конечно, многих напра­вил на научный путь. И не он один — Вячеслав Всеволодович Иванов  Вячеслав Всеволодович Иванов (1929–2017) — советский, российский, американ­ский лингвист, семиотик, антрополог, переводчик; доктор филологических наук, академик РАН. Один из основателей Московской школы сравнительно-истори­ческого языкознания., конечно, тоже. Я посещала его курс «Введение в сравнитель­ную грамматику индоевро­пейских языков». 

Об экспедициях в Архангельскую область, клопах и скандальной заметке 

Семинары по старославянскому языку у нас вела Елена Федоровна Васеко. С ней летом 1958 или 1959 года мы ездили в экспедицию в Архангельскую область — уже тогда собирался материал для замечательного Архангельского диалектного словаря  Этот уникальный по богатству материала и тщательности его обработки словарь издается в Московском университете с 1980 года по инициативе и под редакцией Оксаны Герасимовны Гецовой, к настоящему времени вышло 19 томов, и это только еще буква З. (Прим. С. М. Толстой). Сейчас, наверное, собиратели используют совсем другие методы, а тогда мы просто ходили, спрашивали всё что хотели и записывали всё.

Хорошо помню, как по дороге туда мы остано­вились на ночлег. Ноче­вали на станции Конёво в каком-то интернате, чтобы на следующее утро добраться до своего села. Все были очень усталые и легли спать, а через час встретились на крыльце: спать было невозможно из-за огромного количества клопов. Так и провели всю ночь на крыльце. На следующий день мы увидели, как по боль­шой реке — если не ошибаюсь, это была Онега — на лодке подплывает мальчик. Потом он забирает в мешки огромное количество буханок хлеба и везет их в какую-то деревню, куда и хлеб-то не привозят. Жизнь, которую я увидела в архангельской деревне, произвела на меня большое впечатление. С этим связан один эпизод, когда меня чуть не исключили из универ­ситета. 

У нас была газета «Комсомолия». Она выпускалась примерно раз в месяц и вывешивалась в старом здании университета на Моховой, растягиваясь на несколько коридоров. И вот когда мы вернулись, меня попросили написать об экспедиции. Через какое-то время вдруг разражается скандал. Дело в том, что в моей заметке была фраза о «заколоченных и заброшенных домах» и «людях, которых мы безжалостно окрестили информантами». Я не видела в этом ничего крамольного. И вдруг на комсомольском бюро начинают обсуждать, как я очерняю нашу действительность. От меня требуют покаяния. Я говорю, что не считаю себя виноватой: меня попро­сили, и я написала, что видела. Если это не годится, не надо было печа­тать. Что, конечно, было очень дерзко. Но из университета меня не выгнали: потом я узнала, что Елена Федоровна Васеко, которая была участником войны и очень уважаемым членом партии, меня отстояла на каком-то партбюро. 

Об университетских друзьях и преподавателях

У меня был совершенно замечательный университетский круг. На нашем курсе учи­лись такие люди, как Сергей Аверинцев  Сергей Сергеевич Аверинцев (1937–2004) — филолог, культуролог, историк культуры, философ, поэт. Посмотрите лекцию Сергея Сергеевича в проекте «Идеальный телевизор» и почитайте его афоризмы, записанные академиком Михаилом Леоновичем Гаспаровым., Саша Кибрик  Александр Евгеньевич Кибрик (1939–2012) — лингвист, филолог, профессор МГУ, член-корреспондент РАН. Автор работ по приклад­ной лингвистике, синтаксису, функциональ­ной и когнитивной типологии, общим пробле­мам теории языка. Организатор лингвистиче­ских экспедиций, один из лидеров россий­ской школы полевой лингвистики.. Саша учился на класси­ческом отделении, а его жена Антонина Ивановна Коваль — мы ее звали Нинонт — училась в нашей группе. Это моя ближайшая подруга, которая два года тому назад умерла. В этот круг входила и Тамара Михайловна Судник, которая потом очень долго работала в нашем институте славянове­дения. Еще у нас была болгарская коллега, приехавшая в Москву учиться, — Элка Бакалова, ученица Виктора Никитича Лазарева  Виктор Никитич Лазарев (1897–1976) — советский искусствовед, специалист в области истории древнерусского, византий­ского и древнеармянского искусства, а также итальянского искусства эпохи Возрождения.. С третьего курса филфака она училась на нашем курсе, а параллельно посещала искусство­вед­ческое отделение на истфаке и потом кончила его тоже. Она давно уже живет в Софии, вернулась туда после долгой учебы здесь, стала очень известным искусствоведом-визан­тинистом. На нашем курсе она занималась у замечательных людей — напри­мер, у Сергея Михайловича Бонди, пушкиниста, прекрасного, очень яркого. Я тоже ходила на его курсы не раз — просто чтобы его услышать. Потом она занималась у Геннадия Николаевича Поспелова, ученого совсем другого типа и склада, такого идеолога. Он занимался Достоевским. Сейчас даже предста­вить себе невозможно, что тогда это была фронда. На факультете, конечно, уже можно было говорить о Достоевском и заниматься им, но в школе, например, никакого Достоевского не было. И Блока не было, и Бунина не было, Есенина не было. Был Маяковский — не весь, но все-таки был. 

О секторе структурной лингвистики и главных людях в жизни

Сектор структурной типологии Института славяноведения Академии наук СССР. 1962 годСлева направо: Татьяна Михайловна Николаева, Маргарита Ивановна Лекомцева, Тамара Михайловна Судник, Владимир Николаевич Топоров, Вячеслав Всеволодович Иванов, Светлана Михайловна Толстая, сидит Дмитрий Михайлович Сегал. © Из личного архива Светланы Толстой

Когда я кончала университет, постановле­нием президиума Академии наук были созданы секторы структурной лингвистики в трех институтах, в том числе в Институте славяноведения. Под это выдали какие-то ставки. Заведую­щим сектором назначили Владимира Николаевича Топорова  Владимир Николаевич Топоров (1928–2005) — филолог, лингвист, семиотик, культуролог, переводчик, специалист в области славистики, индологии и индоевропеистики, доктор филологических наук, академик РАН. Один из основателей Московско-тартуской семиотической школы.. Без улыбки это невозможно вспоминать: Владимиру Николаевичу было 32 года. Из молодежи там работали Татьяна Владимировна Цивьян  Татьяна Владимировна Цивьян (р. 1937) — лингвист-славист и балканист. Доктор филологических наук, профессор., тогда аспирантка, и Дима Сегал  Дмитрий Михайлович Сегал (р. 1938) — филолог, лингвист. Один из основателей русской школы структурного и семиоти­ческого литературоведения.. Топо­ров знал, что Зализняк преподает в университете, и попросил его порекомендовать кого-то из выпускников. И Зализняк рекомендовал меня и Тамару Михайловну Судник.

Владимир Николаевич Топоров — один из главных людей в моей жизни. Вот, может быть, самые главные — это Зализняк, Топоров, ну и Никита Ильич, конечно. Владимир Николаевич никогда не отличался большой общитель­ностью и был человек довольно интровертный. А Вячеслав Всеволодович — наоборот: у него как раз был широкий круг общения. И поскольку они были ближайшие друзья, то в конце концов Вячеслав Всеволодович формировал этот сектор, хотя сам туда не входил. В сектор пришли Исаак Иосифович Ревзин, который до этого преподавал в Институте иностран­ных языков, Татьяна Михайловна Николаева, Татьяна Николаевна Молошная, Зоя Михайловна Волоцкая и Маргарита Ивановна Лекомцева (тогда Бурлакова). Всех их пореко­мендовал Вячеслав Всеволодович. Позже он и сам перешел туда и возглавил сектор. 

О распределении после выпуска из университета, ведических гимнах и поездке на Кавказ

Тогда было государственное распреде­­ление  Работа по распределению — существо­вавшая в СССР практика трудоустройства выпускников вузов., в комиссию по распределению филфака присылали индивидуальные заявки. Принцип был такой: москвичей старались отправлять куда-нибудь подальше — на Урал, в Сибирь, на Дальний Восток, а людей провинциальных оставлять в Москве. 

По просьбе Владимира Николаевича Институт славяноведения прислал на ме­ня заявку. Но была и другая заявка — от Николая Максимовича Шанского  Николай Максимович Шанский (1922–2005) — лингвист-русист, специалист по лексике, фразеологии, словообразованию, морфологии, синтаксису, этимологии русского языка, языку писателей и русской лингводидактике, методике обучения русскому языку., у которого я писала диплом: по ней я могла остаться в университете, в группе этимологического словаря. Но, узнав о заявке от Института славяно­ведения, я — за что меня все очень ругали — пошла к Шанскому и сказала ему об этом. И он забрал свою заявку. А когда я пришла на распределение, мне сказали, что никаких заявок нет и что меня отправляют в Вороновский район Новосибирской области. 

Ну что — ничего не сделаешь. Я все подписала и ушла. Пришла домой и говорю папе, что вот такая история. А у папы сидит его друг и коллега, с которым они много вместе работали. Он всплеснул руками и сказал: «Вороновский район? Так я же там сидел!» В 1937 году его, совсем молодого корреспондента «Комсомольской правды», арестовали, и он 17 лет провел в лагере. Тогда я подумала: ну что, поеду в этот Вороновский район, буду что-то делать, чем-нибудь хорошим заниматься, какие-нибудь гимны ведиче­ские переводить. После семинаров Зализняка я стала искать занятия, которые мне были бы интересны и которые бы не требовали библиотеки. 

1961 год вообще был тяжелым: я получила это распределение, потом были госэкзаме­ны, а еще в июле умерла бабушка… Папа тогда должен был ехать в командиров­ку на киностудии в закавказские республики — писать о них какой-то очерк. И он решительно сказал: «Ты поедешь со мной». И мы поехали, а когда мы бы­ли в Тбилиси, я получила телеграмму из Москвы, что должна немедленно вернуться. Оказывается, все это время ученый секретарь Института славянове­дения Игорь Михайлович Шептунов — специалист по болгарскому фольклору и очень колоритный человек — добивался того, чтобы эту ставку не забрали, чтобы ее оставили именно для меня и чтобы я каким-то образом все-таки туда была принята. Так я попала в сектор Владимира Николаевича Топорова.

О Полесье и Никите Ильиче Толстом

Моя жизнь, может быть, так бы и шла, если бы мне не встретился Никита Ильич. Он работал в том же институте и стал с нами заниматься сербским языком. Потом он придумал экспедиции в Полесье и в 1963 году пригласил туда нас с Тамарой и Исаака Иосифовича Ревзина. 

Полесье — это огромная полоса жизни, где началось очень много всего, и не только научного, но и личного. Там мы с Никитой Ильичом познако­мились ближе, а осенью 1964-го поженились. Почти все, кто сейчас работает в моем отделе, прошли через Полесье.

Вообще Никита Ильич хотел заниматься Карпатами (он считал, что родился на Карпатах — на самом деле он родился в Сербии, в районе, примыкающем к Карпатам), но в это время Самуил Борисович Бернштейн  Самуил Борисович Бернштейн (1910–1997) — известный славист, заведующий отделом славянского языкознания Института славяноведения и профессор МГУ. придумал делать общекарпатский лингвистический атлас. Карпаты действи­тельно того заслу­живали: это чрезвы­чайно важный узел для славянского мира. Тогда Никита Ильич выбрал Полесье. Долгое время это место было таким белым пятном: до 1939 года, когда часть Полесья принадлежала Польше, им немножко занимались поляки и видели в нем кладезь архаики — и языко­вой, и культур­ной. Экспедиции начались в 1962 году. Их результатом должен был стать диалектный полесский словарь, но в итоге издали только несколько сбор­ников. Потому что потом, уже в 1970-е годы, Никита Ильич переключился и всех нас переключил на то, что позже стало называться этнолингвистикой. Конечно, язык оставался главным источником сведений о духовной культуре Полесья и главным объектом анализа, но в очень широком контексте культуры. 

О раздвоении

Я лично постоянно раздваивалась. С одной стороны, меня очень тянуло к формальным аспектам изучения языка вроде морфоно­логии  Это лингвистическая дисциплина, кото­рая изучает морфемный состав слова, поведение морфем в слове, их взаимо­действие друг с другом., по которой я написала докторскую диссертацию. С другой стороны, меня очень сильно затянула этнолингвистика. Это расхо­ждение немножко сгладилось на совре­мен­ной семантике. И я до сих пор — то туда, то сюда. Современная теорети­ческая семантика близка к этнолингви­стике тем, что изучает значения слов не только в системе языка, в их отноше­ниях и сочетаниях друг с другом, но и на фоне так называемой наивной картины мира, то есть с учетом закрепленных в слове представлений о мире и человеке.

Большой кусок истории нашей жизни — словарь, который называется «Славян­ские древности». Никита Ильич придумал пять томов, но, к сожалению, увидел только один вышедший из печати том. Он ушел очень рано — ему было всего 73 года. Все остальные тома уже мы дотягивали без него. 

Обложка первого тома этнолингвистического словаря «Славянские древности». Москва, 1995 год © Издательство «Международные отношения»

Словарь — это своего рода энциклопедия традиционной народной культуры, в которой рассказывается об архаических верованиях, обрядах, мифологии, фольклоре славянских народов, о том, как люди представляли себе окружаю­щий мир и самого человека. Например, в словаре есть статьи, посвященные явлениям природы («Ветер», «Град», «Дождь» и т. д.), растениям («Береза», «Дуб», «Калина», «Мак», «Чеснок» и т. д.), животным («Волк», «Медведь», «Орел», «Оса», «Паук» и т. д.), времени и пространству («Сутки», «Полдень», «Народный календарь», «Начало и конец» и т. д.), мифологи­ческим существам («Ведьма», «Русалка», «Черт» и т.д.), человеку как биологи­ческому существу и как существу социальному («Глаза», «Голова», «Зубы» и т. д.), одежде и пище, домашней утвари, орудиям труда, народной медицине и т. д. И все эти пред­ставления реконструируются на основе данных языка — лексики, фразеологии, фольклорных текстов, обрядовых действий, правил повседнев­ного поведения всех славянских народов. Такой подход, диктующий изучение языка в контек­сте культуры, а культуры — с опорой на данные языка как само­го надежного хранителя культуры, стал называться этнолингвистическим. 

Этнолингвистика — это довольно мощное направление, и сейчас оно уже идет само по себе. Никита Ильич его только сдвинул с места, а дальше уже само пошло. После его ухода пришлось не только продолжать словарь, но и издавать его труды, потому что в те годы, когда он работал в институте, издать книжку было почти невозможно. До восьмидесятых годов у него была всего одна тоненькая книжка — «Славянская географическая терминология». Правда, она очень важна и до сих пор широко цитируется и используется в работах по лек­сикологии и этимологии. Я издала три тома его избранных лингвистических трудов и книгу его статей по этнолингвистике. 

Никита Ильич все время работал и очень жалел время на что-нибудь другое. Ему казалось, что я слишком много внимания уделяю детям. Конечно, он любил своих дочерей, но совершенно не хотел отвлекаться от занятий. А я все время должна была быть рядом и разрывалась между ним и детьми. Однажды нас пригласили в Кремлевский дворец съездов на замечательный французский балет. Там оказались Владимир Николаевич Топоров и Татьяна Яковлевна Елизаренкова. Возвращаясь, мы шли вместе с ними по Москворец­кому мосту и обменивались впечатлениями. Когда мы уже подходили к дому, Никита Ильич сказал: «Сколько бы я мог написать за это время!» Притом он очень любил застолья, особенно у нас дома или у Успенских  Имеется в виду семья Бориса Андреевича Успенского (р. 1937) — филолога, лингвиста, семиотика, историка языка и культуры.. Но когда мы возвраща­лись от них домой, он смотрел на часы и говорил: «Боже мой, пять часов мы провели там!» 

Научные занятия были его страстью. Почему он так ценил время? Потому что все время рвался к тому, чтобы заниматься чем-то своим. У него была жизнен­ная энергия, которой питались все вокруг: и ученики, и домашние. Я помню ужасное чувство, которое у меня возникало еще при его жизни: если его не будет, чем вообще жить, где взять эту жизненную силу, которая от него исходила? Ну вот как-то все равно живем.

О новой реальности

Светлана Толстая © Из личного архива Светланы Толстой

Сейчас какая-то новая реальность: приходится все время выдумывать проекты, под которые людям дадут деньги. Знаете, какие заработки в академии? Очень-очень маленькие. Какой-нибудь доктор наук получает, наверное, меньше 30 тысяч рублей. И мы все время придумываем что-то, стараясь, чтобы эти новые проекты были в русле наших интересов, наших магистраль­ных тем. Но это не всегда получается. В этом году, например, у нас кончается проект «Славянские архаические зоны в пространстве Европы». Результатом будет книга. 

О чтении

Литературу вымысла я как-то перестала воспринимать. Раньше я, конечно, читала классику. А потом, когда я начала работать как сумасшедшая, то почти перестала читать беллетристику. Всю новую литературу я либо не читала, либо, если читала, то не очень вдохновлялась. Даже страшно сказать, когда я перестала читать — наверное, в какие-нибудь 80-е годы или 90-е. То есть не то чтобы совсем перестала — чи­­таю иногда, в основном то, что мне Фекла  Фекла Толстая — журналист, режиссер, дочь Светланы Толстой. подсовывает. Конечно, я продолжаю читать стихи. Во-первых, это русская поэзия: Мандельштам, Пастернак, Ахматова, Цветаева. Потом я очень люблю польскую поэзию. Шимборскую  Вислава Шимборская (1923–2012) — польская поэтесса, лауреат Нобелевской премии по литературе 1996 года. даже переводила немножко — не для печати, а просто для себя. Что-то меня в ней очень привлекло, и я с удоволь­ствием читала и о ней разные книги, и ее биографию, и переписку с мужем.

Сейчас мне очень интересно все эпистолярно-мемуарное. Иногда бывают какие-то интересные наблюдения — чисто языковые. Например, обращение на «ты» или на «вы», написание «вы» с маленькой или с большой буквы — то, что нам кажется сейчас незыблемой нормой, в начале прошлого века нормой совсем не было. Совершенно спокойно писали «вы» с маленькой буквы. Иногда взбредает в голову что-нибудь такое вдруг прочесть — напри­мер, «Фрегат „Паллада“» Гончарова. Очень интересно, оказывается. Кажется, что мы знаем какие-то вещи, которые изучали в школе, а ничего подобного — это совсем другое! Все время жаль, что на это нет времени, просто никак нет времени.

О том, как проходит день

Светлана Толстая © Зарина Кодзаева / Arzamas

День проходит за столом, в основном в борьбе с компьютером и в писании каких-то статей, которые, кажется, все труднее и труднее пишутся. Я вспо­минаю, что раньше на каком-то вдохновении иногда писалось довольно легко. Сейчас — мучительно почти всегда. И вот так я сижу с утра, потом иду чего-нибудь приготовлю поесть, потом опять стараюсь сидеть, но вечером уже не получается, и я заставляю себя выйти пройтись. Иногда езжу к своей внучке Верочке. Недавно она мне звонит и говорит: «Ты понимаешь, мама в Красноярске, а папа — я даже не знаю где. Мы с [няней] Ниной совершенно одинокие! Ты не можешь к нам приехать?» Конечно, я тут же собираюсь и еду. Я часто думаю, что Никита Ильич ее не дождался, что он ее не увидел — она ему бы понравилась.

другие герои «ученого совета»
 
Габриэль Суперфин
Специалист по архивам — о необычном имени, детдоме, учебе в Тарту и работе садовником
 
Ольга Попова
Рождение в Бутырской тюрьме, три года в гипсе, томик Бенуа и древнерусские фрески
 
Виктор Храковский
Лингвист и филолог — о яблочном варенье, очень необычном профессоре и бацбийском языке
 
Борис Равдин
Историк культуры и филолог — о том, почему филологу не нужны костыли
 
Ревекка Фрумкина
Об убийстве на Большом Каменном мосту, пятом пункте, чтении без словаря и глокой куздре
микрорубрики
Ежедневные короткие материалы, которые мы выпускали последние три года
Архив