Чтение на 15 минут: «Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников»
Андрей Зализняк доказал подлинность «Слова о полку Игореве», расшифровал берестяные грамоты (теперь мы знаем, как говорил и чем жил Новгород тысячу лет назад), составил «Грамматический словарь русского языка» — и это, конечно, не полный список его заслуг. В издательстве Individuum вышла книга Марии Бурас — первая биография великого ученого, собранная из собственных рассказов Андрея Анатольевича и воспоминаний знавших его людей. Arzamas публикует главу о том, как будущий академик Зализняк был исключен из аспирантуры
«Мне не успели повесить официальное черное клеймо, я ушел быстро»
Андрей Зализняк: Я окончил университет в 1959 году, — говорит Зализняк Владимиру Андреевичу Успенскому Речь идет о двухдневном разговоре Успенского с Зализняком о жизни последнего, записанном 28 июня и 2 июля 2010 года., — и стал аспирантом. Очным. Там же, в университете. А 1961 год одновременно — год начала моей работы в Институте славяноведения.
Владимир Успенский: А вы что, ушли из очной аспирантуры?
А. З.: Ну, меня ушли, вообще-то говоря. За подпись в защиту Ивáнова Вячеслав Всеволодович Иванов(1929–2017) — семиотик, антрополог, лингвист, переводчик; доктор филологических наук, академик РАН. Один из основателей Московской школы компаративистики. Профессор отдела славянских и восточноевропейских языков и литератур Калифорнийского университета. Иностранный член Американского лингвистического общества, Британской академии, Американской академии искусств и наук, Американского философского общества.. Которого изгнали в связи с делом Пастернака. Три подписи было: Мельчук Игорь Александрович Мельчук (р. 1932) — лингвист, создатель лингвистической модели «Смысл↔Текст», один из создателей Московской семантической школы и основоположников математической лингвистики. Член Парижского, Американского и Европейского лингвистических обществ, Королевского общества Канады., Дыбо Владимир Антонович Дыбо (р. 1931) — лингвист, доктор филологических наук, академик РАН, специалист в области сравнительно-исторического языкознания, один из основателей Московской школы компаративистики. — и моя.
О том, что Зализняк подписал это письмо, никто не знал. Даже жена его, Елена Викторовна Падучева. Поэтому, когда вдова Вячеслава Всеволодовича Ивáнова, Светлана Леонидовна, переслала ей пришедшее от Мельчука письмо, рассказывающее об этом эпизоде, она поначалу сомневалась, не придумал ли Мельчук всю эту историю.
Письмо от Мельчука было такое:
«Вряд ли многие знают это об Андрее Зализняке. Почти 60 лет назад, Москва. Только что прошел пик государственной травли Бориса Пастернака. Сотни газет повторяли на все лады слова главы советского комсомола Семичастного: „Пастернак хуже свиньи. Свинья не гадит там, где кушает…“; тысячи граждан слали письма в прессу „Я не читал роман, но я уверен…“; десятки советских писателей устно и письменно лили помои на великого поэта России. И Пастернак был исключен из Союза советских писателей. А затем удар, обрушившийся уже прямо на меня: из Московского университета, где я был в заочной аспирантуре, со скандалом уволен Кома — Вячеслав Всеволодович Ивáнов, молодой преподаватель, блестящий лингвист, кумир студентов, руководитель моей кандидатской диссертации. Причина: он публично не подал руки Корнелию Зелинскому, известному литературному критику и литературоведу, который особо изощрялся в нападках на Пастернака; на собрании писателей Зелинский с трибуны пожаловался на этот инцидент — и университет немедленно принял меры…
Я решил написать письмо протеста министру культуры (в ведении которого находился университет) и заявил об этом на собрании аспирантов — увы, совершенно не помню, кто там присутствовал. „Кто захочет подписать письмо вместе со мной, может сейчас или позже — до послезавтрашнего утра — сообщить мне об этом!“ НИ ОДИН из аспирантов (человек двенадцать) не открыл рта, глядя в землю. Что ж, один так один. На следующий день я составил письмо. И вдруг поздно вечером в дверь моей коммунальной квартиры (улица Мархлевского, 20/2, квартира 30 Сегодня Милютинский переулок, дом Лансере.) позвонил… Андрей Зализняк! Он не был на собрании аспирантов, но от кого-то узнал о моем намерении и примчался поставить свою подпись. Это был его первый личный визит ко мне… А ведь Андрей всю жизнь чурался любых общественных выступлений, но по такому случаю он не счел возможным уклониться. В тот же вечер у меня побывала Лера Чурганова, жена Володи Дыбо: он тоже не был на собрании аспирантов, тоже прослышал про мое письмо на следующий день и тоже захотел поставить свою подпись; но, не имея возможности приехать сам, он попросил об этом свою жену.
Письмо ушло за тремя подписями.
Крохотная искорка добавляется к сверкающему ореолу Андрея».
— Я ничего не знала никогда об этом письме, — говорит Светлана Леонидовна Ивáнова, — и была страшно этим поражена, потому что я об этом услышала только сейчас, когда уже нет Андрея и нет Вячеслава Всеволодовича.
— Андрей любил говорить, — рассказывает Елена Викторовна Падучева, — что он подписывает те письма, которые имеют положительный исход. Вот он подписал письмо Дувакину Виктор Дмитриевич Дувакин(1909–1982) — литературовед, специалист по русской поэзии Золотого и Серебряного веков. 3 мая 1966 года его уволили с филологического факультета МГУ как «не соответствующего занимаемой должности» за то, что в суде над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем он выступал свидетелем со стороны защиты. После многочисленных обращений студентов и преподавателей и по личной просьбе академиков П. С. Александрова и А. Д. Колмогорова ректор МГУ И. Г. Петровский дал Дувакину возможность создать фонд звуковых мемуаров по истории русской культуры первой трети XX века., и Дувакину устроили совершенно замечательную фонетическую лабораторию при университете. Петровский Иван Георгиевич Петровский(1901–1973) — математик, доктор физико-математических наук, профессор МГУ, академик АН СССР. В 1951–1973 годах — ректор МГУ им. М. В. Ломоносова.. Так что я сразу не поверила в эту версию, а тут как раз подтверждение Имеется в виду цитируемая здесь запись беседы В. А. Успенского и А. А. Зализняка, где Андрей Анатольевич сам рассказывает об этом письме..
— А еще какие-нибудь письма он когда-нибудь подписывал?
— По-моему, нет. Его каким-то образом обходили. Не привлекали.
— То есть изначально была презумпция, что не надо трогать?
— Да. Не то чтобы он в какой-то момент отказался. Это, конечно, было очень удачно, потому что судьба людей, которые потом вынуждены были отказываться… Им приходилось каяться потом.
— Было отчасти такое представление, — говорит Светлана Михайловна Толстая, — что он, в то время как другие люди пытаются вообще что-то сделать с этой действительностью, он уклонялся от этого. Он не хотел ничего этого. Он не боролся, так сказать. Он вообще был не борец. Вообще до недавнего времени неизвестны были случаи, когда бы он что-то там, не знаю, подписывал или за кого-то вступался. Как-то он был не это… Вот это иногда воспринималось как (не знаю, как назвать эту черту), как какой-то эгоизм или вообще нежелание…
— Вот где, в какой момент он точно знал, что он великий ученый? — размышляет Анна Константиновна Поливанова. — В тот момент, когда возникал риск, что он потратит время и силы, эмоции и энергию на какую-нибудь хрень. Он чудом не попал в антисписок подписантов — ну, в число плохих людей, которые не подписались. Чудом! Но вообще-то говоря, это же вторжение в его личную сферу, это же может разрушить его возможность — ну, modus vivendi — сесть утром за стол.
— То, что он приехал ко мне подписывать это письмо, было абсолютно удивительно, — говорит мне Игорь Мельчук. — Честно говоря, я бы ему лично бы и не предложил даже. Его не было на том заседании, где это обсуждалось. Он это узнал косвенно, потому что я бы к нему не обратился. Он невероятно брезгливо относился ко всему, что не касалось науки или серьезных занятий. Я тоже. Хотя я ненавидел советскую власть и очень уважал диссидентов, но я не мог с ними вместе, потому как всякая политика пачкает, как ты ни действуй самым чистым образом. Но все-таки я себе позволял, а Андрей — нет. Андрей держался от всего абсолютно в стороне всегда. И это я ему не в укор говорю, а это потому как его убеждения всем были понятны, и всегда он абсолютно не стесняясь и совершенно точно выражал все свои мнения. Это именно какая-то очищенность от всего, что немножко в стороне.
— Мне все разумные люди объяснили, что меня выгонят под тем или иным предлогом в короткий срок, — продолжает рассказывать Успенскому Зализняк. — Естественно, мне больше не жить. И советовали уйти самому. Я послушался. А более всего послушался совета Топорова Владимир Николаевич Топоров(1928–2005) — филолог, лингвист, доктор филологических наук, действительный член АН СССР. Занимался исследованиями в области славистики, индологии и индоевропеистики. Один из основателей Тартуско-московской семиотической школы., который очень ласково меня пригласил в институт Речь идет об Институте славяноведения РАН, где Топоров работал всю свою жизнь., про который он сказал, что прекрасное место.
В. У.: Что верно.
А. З.: Что верно. Потом я решился на знаменитый совершенно разговор с Топоровым о том, «где у вас туалет?».
В. У.: Что-что?
А. З.: Ну, это анекдот уже, конечно, но абсолютно имевший место. Топоров меня пригласил прийти в институт, познакомиться с институтом…
В. У.: Он там заведовал сектором?
А. З.: Нет. Топоров? Нет, еще никаким сектором он не заведовал.
В. У.: Если сектор уже был, то первым заведующим был Топоров.
А. З.: Нет, сектора не было. Топоров просто работал в секторе славянского языкознания. Мы там сидели и ждали, это было довольно долго. В Трубниковском переулке. Достаточно долго для того, чтобы я спросил у Топорова, где здесь туалет. На что он как-то странно смутился, а потом все-таки выдавил из себя: «Вы знаете, вы меня простите, я не знаю: присутствие очень короткое». Притом что он работал в этом институте 15 лет к этому времени. Это произвело на меня такое сильное впечатление, что я понял, что лучше места нет в природе. Так что мне было ясно, что это очень хорошо — туда попасть. Действительно, Топоров — с помощью еще кого-нибудь, этого я не знаю — уговорил тогдашнее начальство, что вот надо взять такого-то человека. Я думаю, что он не излагал никаких сопутствующих обстоятельств. Почему я ухожу — вот это все. Просто нужно взять, и все.
В. У.: И что, без характеристики с предыдущего места?
А. З.: Ну что значит «взяли»? «Взяли» — это очень сложно. Это вы хорошо понимаете разницу между «взяли» и «не взяли». Мне вроде бы сказали, что меня взяли, но, наверно, при этом не выполнили, там, 15 пунктов из 20.
В. У.: Но зарплату начали платить?
А. З.: Нет, какую зарплату! Это вопрос дней. Это день-два-три, а зарплата будет не раньше чем через месяц. Не месяц длится, это длится несколько дней, вся эта история. О зарплате вообще еще разговора никакого нет. Тогда директором был Иван Иванович Удальцов. Знаменитый человек, чтобы вы дальнейшее понимали. И дня, может быть, через три меня вызывает к себе декан Самарин. Когда я считаю, что поступил в Институт славяноведения. Ну, с небольшим стажем: два-три дня. «Ну, садитесь», — говорит.
В. У.: А вы уже не аспирант?
А. З.: Что значит «не аспирант»? Откуда я знаю?
В. У.: Вы подали заявление об уходе из аспирантуры?
А. З.: Нет. Ничего не делал. Шаг туда, шаг сюда. Мне сказали, что меня приняли в институт… Я был поразительно в стороне от понимания, что значит социальная деятельность.
В. У.: Нет, погодите. Вам сказали уйти из аспирантуры самому.
А. З.: Нет, это я вам сейчас это сказал. Это я вам выдал такую формулировку, что я ушел сам. Имея под этим в виду не персонное действие, а мое внутреннее состояние.
В. У.: Что вам объяснили, что вам нужно самому уйти.
А. З.: Правильно. Но мне не объяснили, что надо подать такую-то бумагу, мне сказали, что надо бежать вон из этого заведения! Это совсем другое дело, чем подать семь бумаг. О том, что мне нужно бежать, это у меня было такое понятие. О том, что за мной будут гнаться семь бумаг в одну сторону и двенадцать в другую — всего этого я, для простоты скажем, не понимал.
В. У.: Да. Да. Я с интересом смотрю, какую большую эволюцию вы прошли с тех пор.
А. З.: Да, с тех пор я уже понимаю, что ваш вопрос, ушел ли я, принят ли я, означает огромное количество бумаг, а тогда ни тот, ни другой вопрос этого для меня не означал. …И таким поигрывая чем-то, ручкой, что ли, Самарин, посматривая на меня сверху вниз: «Ну что, Зализняк? Ушли от нас?» Я что-то такое промямлил, что вроде, мол, да. Ну, и дальше была театральная такая сцена, потому что Роман Михайлович Самарин — большой театральный мастер и он не жалел себя и одному зрителю продемонстрировать такой театр, чтобы тот не забыл. Я и не забыл эту сцену: «Ну, кто там в вашем Институте славяноведения директор? Молодцов?» Надо сказать, что это был регулярный прием Самарина: он называл Удальцова только Молодцовым, иногда и публично. Это любимая его была ошибка. Раскрыл какой-то справочник, быстренько нашел телефон, на моих глазах очень торжественно навертел номер…
В. У.: Действие происходит в старом университете.
А. З.: В старом университете, в кабинете Самарина, в круглой угловой комнате, около второй аудитории. — «Иван Иваныч? — как-то его быстро соединили. — Самарин Роман Михалыч! К вам принят на работу такой-то?» Пауза. «Ах, так, Иван Иваныч». Пауза. «Ах, так, Иван Иваныч. Это недоразумение, Иван Иваныч. Благодарю вас, Иван Иваныч». Трубка кладется на рычаг. «Ну, что ваш Иван Иваныч? Хороший у вас новый начальничек!» Я, сами понимаете, в каком положении сижу. Он встал в театральную позу и сказал: «Ну, а теперь я все-таки вас отпускаю. Идите!» Так кончился разговор. Надо сказать, что Самарин до этого ко мне благоволил. Так что это, по-видимому, сказалось. После чего я, видимо, какие-то там бумаги оформил.
В. У.: В университете?
А. З.: В университете совершенно не помню… Нет-нет, в Институте славяноведения.
В. У.: И вас взяли?
А. З.: Вот именно, какие-то бумаги, а после этого меня взяли даже в вашем смысле.
В. У.: А почему взяли, непонятно.
А. З.: Почему взяли? Почему взяли — непонятно? Ну, как вам сказать? У них было в институте какое-то количество людей, на которых они рассчитывали, что они будут хорошо сочинять научные сочинения. Год еще был неплохой, 1961-й. Рекомендация Топорова все-таки звучала. Нет, это мне не кажется удивительным. Ну и потом, вроде скандала нет — ну и ладно. Дело в том, что мне не успели повесить официальное черное клеймо, я действительно ушел быстро.
В. У.: Именно потому что вам сказали? Нет, эта фраза: «Отпускаю!» — это очень сильная фраза. А то бы — «мы сейчас вас выгоним!».
А. З.: Ну еще бы! Совершенно точно. Нет, я согласен: Самарин поступил со мной прекрасно. И театр был хорош.
В. У.: Как в последнем свидании Татьяны и Онегина, она ему сказала: «В тот страшный час вы поступили благородно».
микрорубрики
Ежедневные короткие материалы, которые мы выпускали последние три года
