18 ноября 2019Литература

14 цитат из дневников Даниила Хармса

«Люблю курить трубку. Люблю петь. Люблю голым лежать в жаркий день на солнце возле воды, но чтобы вокруг меня было много приятных людей, в том числе много интересных женщин. Люблю маленьких гладкошерстных собак. Люблю хороший юмор. Люблю нелепое». Рассказываем о великом Хармсе через несколько цитат из его дневников и записных книжек

Автор Валерий Шубинский

Кроме художественных текстов и писем наследие Даниила Ивановича Хармса включает 38 записных книжек и еще одну тетрадь, озаглавленную «Дневник». Как и почти весь архив Хармса, их сохранил его друг, философ Яков Семенович Друскин. 

Отец Хармса, писатель и мыслитель Иван Павлович Ювачев, всю жизнь вел подробнейшие дневники, в которых фиксировал все бытовые и даже физиологические подробности своего существования. Дневниковые записи Хармса совсем другие. В них все вперемешку: деловые записи, философские размышления, сентиментальные излияния, литературные черновики, житейские перипетии. 

Не только в стихах и рассказах, но и в письмах Хармс существует в маске, играет некую роль, блистательно воплощает созданный им литературно-бытовой образ эксцентричного денди. И только в дневниковых записях мы слышим иной голос — слабого, уязвимого, часто неуверенного в себе, инфантильного, но нестандартно мыслящего и глубоко чувствующего человека.

1. Об отце и чтении

«Читай сидя за столом и имей при себе каран­даш и бумагу. Записывай мысли из кни­ги, а также и свои, мелькнувшие из-за чтения или по дру­гой какой причине. (Папа)  Это слово всегда писалось только с прописной буквы.
    Часто женщина отказывает в том, что сама страстно желает. (Куприн)  Здесь и далее орфография и пунктуация автора частично сохранены.» 

1924–1925 годы

Эта запись — один из советов Ивана Павловича Ювачева (1860–1940) своему сыну Даниилу. Отец Хармса прожил богатую жизнь. Был морским офицером на Черном море, заключенным в Шлиссель­бурге, метеорологом на Сахалине, капитаном речного судна на Уссури, наконец, скромным чиновником управле­ния сберегательных касс и одновре­менно — писателем. С «чокнутым сыном»  Иван Павлович подарил Даниилу книгу стихов Велимира Хлебникова с подписью: «Моему чокнутому сыну Даниилу — книга чокнутого поэта Велимира». Ювачева связывали горячая взаимная привязан­ность и религиозные интересы, а вот его стихов и прозы Иван Павлович не понимал.

В это время Хармс читает довольно много: Мейринка, Гамсуна, современ­ных русских поэтов, немецкого мистика Якова Бёме, книги Мартина Бубера про хасидизм, беллетристику Куприна. Оттуда как раз выписана пошловатая сентенция про желания женщины: естественно, молодой юноша много думал о любви и сексе и размышления на эти темы занимают немалую часть его записных книжек.

2. Об учебе в техникуме 

«На меня пали несколько обвинений, за что я должен оставить техникум. Насколько мне известно, обвинения эти такого рода:
1) Слабая посещаемость.
2) Неактивность в общественных работах.
3) Я не подхожу классу физиологически».

Июль 1925 года

Хармс (тогда еще Ювачев) учился в Петришуле — знаменитой петербургской немецкой школе, но был оттуда изгнан за неуспешность и доучивался в Детском Селе, бывшей женской гимназии, где когда-то училась Ахматова. В 1924 году, когда он получил аттестат зрелости, для поступ­ления в любое высшее или среднее специальное учебное заведение требовались либо пролетарское происхождение, либо трудовой стаж и рекомендация профсоюза. Родители Даниила раздобыли нужные документы (в том числе фиктивную справку о работе электромонтером).

Даниил увлекался техническими науками и решил поступать в электро­тех­никум на Васильевском острове — по тем временам достаточно престижное учебное заведение с немного урезанной институтской программой. Поступив туда, он не нашел общего языка с большинством своих сверстников. Для энер­гичных, напористых и простоватых комсомольцев он был чужим, и равноду­шие к общественной работе было лишь одним из проявлений этой чуждости. Вскоре Хармс решил посвятить себя искусству: он ушел из техни­кума и посту­пил на Высшие курсы искусствоведения при Институте истории искусств. Это был своего рода гуманитарный университет, довольно высокого уровня и по меркам 1920-х годов очень либеральный. Там Хармс познакомился со многими будущими товарищами по литературным начинаниям. Но и в этом учебном заведении он не смог удержаться надолго…

3. О Введенском и Заболоцком

«Два человека, Введенский и Заболоцкий, мнения которых мне дороги. Но кто прав — не знаю. Возможно, что стихотворение, одобренное тем и другим, есть наиболее правильное. Такое суть пока „Комедия Города Петербурга“  «Комедия города Петербурга» — странная мистерия, в которой смешиваются эпохи, одновременно действуют Петр I, Николай II, Фамусов, комсомольцы и офицеры-заговор­щики, — дошла до нас не полностью.».

9 ноября 1926 года

В 1924 году Хармс начал посещать литературные вечера в Союзе поэтов. Именно там он позна­комился с Александром Введенским (1904–1941), а позднее с Николаем Заболоцким (1903–1958), ставшими его близкими друзьями. Дружба с Введенским, с которым в юности они были неразлучны, была особенно тесной. Игрок, женолюб, «наглец» и в то же время человек с глубоким философским мироощущением, к окружающему миру Введенский относился с мрачной безнадежностью. Книгочей из провинции, аккуратный, напоминающий бухгалтера Заболоцкий придерживался строгих правил и увлекался утопиями о преображении природы. Все трое стали главными участниками созданного в 1927 году ОБЭРИУ (Объединения реального искусства).

4. Об обэриутских хэппенингах

«После нашей читки выйдет Игорь Бахтерев и скажет бессмысленную речь, приводя цитаты из неизвестных поэтов и т. д. Потом выйдет Цимбал и также произнесет речь, но с марксистским уклоном. В этой речи он будет защищать нас, оправдывая наши произведения в глазах различной сволочи. Наконец, две неизвестные личности, взявшись за руки, подойдут к столу и заявят: По поводу прочитанного мы немного сказать сможем. Но мы споем. И они что ни будь споют. Последним выйдет Гага Кацман и расскажет кое что из жизни святых».

12 ноября 1926 года

Публичные выступления обэриутов всегда сопровождались театрализацией и абсурдистским антуражем. Например, вывешивались причуд­ливые лозунги («Мы не сапоги»). 24 января 1928 года, во время самого большого и знаме­нитого вечера ОБЭРИУ, «Три левых часа», Хармс читал стихи, сидя на шкафу. Задумывались и частично осуществлялись эти, как их назвали бы сегодня, хэппенинги в театре, в ресторанах, на улицах. В то же время для защиты от «различной сволочи» уже требовалась марксистская интерпретация. В записи упомянуты обэриут Игорь Бахтерев (1908–1996) и близкие к обществу театральные деятели, товарищи Хармса по Высшим курсам искусствоведения и по недолго существовавшему экспериментальному театру «Радикс» — театровед и драматург Сергей Цимбал (1907–1978) и режиссер Георгий Кацман (1908–1985).

5. О Детиздате

«Олейниковым и Житковым организуется ассоциация „Писателей детской литературы“. Мы (Введенский, Заболоцкий и я) пригла­шаемся».

Декабрь 1927 года

С конца 1927 года обэриуты активно сотрудничали с новым журналом «Ёж», издававшимся детским сектором Госиздата (позднее Детиздат). В первых же номерах были напечатаны знаменитые тексты Хармса, тут же прославившегося как детский писатель: «Иван Иваныч Самовар», «Иван Топорышкин», «Во-первых и во-вторых», «Как старушка чернила покупала» и другие. Успешно работал в детской литературе и Введенский. Заболоцкий же, некоторое время работавший в детском секторе, в основном занимался адаптациями для детей классической литературы.

Фактическим главой, идеологом и мотором детского сектора был Самуил Маршак, а важнейшими сотрудниками — ответственный редактор «Ежа», поэт Николай Олейников (1898–1937) и прозаик Борис Житков (1882–1938). Если с Маршаком у обоих были сложные и неровные отношения, то с Хармсом они близко подружились. Олейников вошел в обэриутский круг, хотя, как государ­ственный служащий и член партии, афишировать свое членство в этой сомни­тельной авангардистской группировке не мог. Впоследствии вся публич­ная литературная деятельность Хармса была связана с детской литературой: для него это была единственная возможность участия в официальном литера­турном процессе.

6. О поганом запахе кислой псины

«Интересно, но противно.
Сижу от всех в стороне. Так думаю будет и дальше.
Уже на лестнице хватил меня поганый запах кислой псины и того супа, которым пахнет от гимназий.
Нас 14 человек. Каковы они еще не знаю. Интеллигентных почти нет. Кроме меня кажется еще один, да и тот сомнительный».

7 марта 1928 года

Хармс был призван на краткосрочные военные сборы. Продолжалась его служба всего три дня, с ночевкой дома, но этого оказалось достаточно, чтобы внушить ему на всю жизнь отвращение к казарме. 8 марта он записал: «Господи, помоги мне освободиться от военной службы — совсем». Боевой храбростью и воинственностью он тоже не отличался. В августе 1937-го он записывает: «Если государство уподобить человеческому организму, то в случае войны, я хотел бы жить в пятке». 

Накануне Зимней войны  Имеется в виду война между СССР и Финляндской Республикой, длившаяся с 30 ноября 1939 по 13 марта 1940 года., в 1939 году, Хармс, симулируя психическое расстройство, освобо­дился от призыва и получил белый билет. И все равно страх перед необходимостью ходить в строю, подчиняться командам, держать в руках оружие был очень сильным. Некоторые из разго­воров, за которые Хармс был арестован и которые дошли до нас через третьи руки и, вероятно, в искаженном виде, касались именно этой темы.

7. Об Эстер Русаковой, любви и несчастиях 

«Кто бы мог посоветовать, что мне делать? Эстер несет с собой несча­стие. Я погибаю с ней вместе. Что же, должен я развестись или нести свой крест? Мне было дано избежать этого, но я остался недоволен и просил соединить меня с Эстер. Еще раз сказали мне, не соединяйся! — Я все-таки стоял на своем и потом, хоть и испугался, но все-таки связал себя с Эстер на всю жизнь. Я был сам виноват или, вернее, я сам это сделал. Куда делось ОБЭРИУ? Все пропало, как только Эстер вошла в меня. С тех пор я перестал как следует писать и ловил только со всех сторон несчастия. <…> Где мне найти совет и разрешение? Эстер чужда мне как рациональный ум. Этим она мешает мне во всем и раздражает меня. Но я люблю ее и хочу ей только хорошего».

27 июля 1928 года 

Хармс познакомился с Эстер Александровной Русаковой (1906 или 1909 — 1943) в 1925 году, и несколько лет его жизни прошли под знаком страсти к этой женщине. Обаятельная, кокетливая, чувственная, она относилась к Хармсу с нежностью, но при этом не чувствовала и не понимала ни его литературных интересов, ни мисти­ческих исканий. Русакова была дочерью революционера-анархиста, в царское время — политэмигранта, и выросла во Франции. Хармс, по собственному признанию, «говорил с ней не по-русски». Эстер согласилась выйти за Хармса в 1928 году — возможно, из практичных соображений: ее семье угрожал арест  Ее старшая сестра Любовь была замужем за литератором Виктором Сержем (Кибальчи­чем), бывшего одним из руководи­телей троцкистского подполья в конце 1920-х годов.. Запись в дневнике сделана через несколько месяцев после свадьбы. Этот брак довольно быстро распался. Спустя три года Хармс вспоминал в письме своей знакомой Раисе Поляковой:

«Она была для меня не только женщиной, которую я люблю, но и еще чем-то другим, что входило во все мои мысли и дела. <…> Потом мы с Эстер расста­лись. Я не разлюбил ее, и она меня не разлюбила, но я первым пожелал расстаться с ней. Почему — это мне трудно объяснить. Но я почувствовал, что довольно смотреть „в окно на далекую звезду“».

Расставание, однако, было не окончательным. Хармс не раз упоминает в дневнике о встречах с Эстер после своего возвращения в конце 1932 го­да из ссылки.

8. О жизни в ссылке

«Я один. Каждый вечер Александр Иванович куда-нибудь уходит, и я остаюсь один. Хозяйка ложится рано спать и запирает свою комнату. Соседи спят за четырьмя дверями, и только я один сижу в своей маленькой комнатке и жгу керосиновую лампу.
Я ничего не делаю: собачий страх находит на меня. Эти дни я сижу дома, потому что я простудился и получил грипп. Вот уже неделю держится небольшая температура и болит поясница.
Но почему болит поясница, почему неделю держится температура, чем я болен, и что мне надо делать? Я думаю об этом, прислушиваюсь к своему телу и начинаю пугаться. От страха сердце начинает дрожать, ноги холодеют и страх хватает меня за затылок. Я только теперь понял, что это значит. Затылок сдавливают снизу, и кажется: еще немного и сдавят всю голову сверху, тогда утеряется способность отмечать свои состояния, и ты сойдешь с ума. <…> Хоть бы Александр Иванович пришел скорее! Но раньше, чем через два часа, его ждать нечего. Сейчас он гуляет с Еленой Петровной и объясняет ей свои взгляды на любовь».

Весна 1932 года

В конце 1931 года Хармс, Введенский и Бахтерев были арестованы. Их обви­няли, во-первых, в посещении салона Петра Калашникова, где велись анти­советские разговоры, во-вторых — в злонамеренном сочинении «безыдейных» детских стихов. Вероятно, готовился большой процесс о вредительстве в дет­ской литературе, главным обвиняемым на котором должен был стать Маршак (идея не получила одобрения, и дело было свернуто). Тем не менее аресто­ванный вместе с Хармсом и Введенским молодой литературовед Ираклий Андроников, а затем и сами обэриуты успели дать «откровенные» показания. Хармс был приговорен к трем годам лагеря, но в результате хлопот его отца лагерь был заменен ссылкой, причем в недальний Курск. Там Хармс общается с художниками Еленой Сафоновой (это как раз ей Введенский объяснял свои взгляды на любовь) и Соломоном Гершовым. Все месяцы ссылки Хармс находился в непрерывной депрессии. Заболев, он тут же решил, что это туберкулез, от которого в 1929 году умерла его мать, а в 1931-м — обэриут Юрий Владимиров. Но самодельный диагноз не подтвердился, а в конце 1932-го Хармсу удалось вернуться в Ленинград.

9. О маленьких гладкошерстных собаках, приятных людях, толстых карманных часах, хорошем юморе и других увлечениях

«Люблю писать. Люблю наблюдать приятных мне людей. Люблю наблюдать красивых женщин. Люблю есть. Люблю курить трубку. Люблю петь. Люблю голым лежать в жаркий день на солнце возле воды, но чтобы вокруг меня было много приятных людей, в том числе много интересных женщин. Люблю маленьких гладкошерстных собак. Люблю хороший юмор. Люблю нелепое. Люблю часы, особенно толстые, карманные. Люблю записные книжки, чернила, бумагу и карандаши. Люблю гулять пешком в Петербурге, а именно: по Невскому, по Марсову полю по Летнему саду, по Троицкому мосту. Люблю гулять в Екатерининском парке Царского Села. Люблю гулять возле моря, на Лахте, в Ольгино, в Сестрорецке и на курорте. Люблю гулять один. Люблю находиться среди деликатных людей».

Сентябрь 1933 года

Перечисление круга интересов и пристрастий — часть игры, которая велась в 1933–1934 годах в кружке, собиравшемся у философа и поэта Леонида Липавского, не входившего в ОБЭРИУ, но близкого группе. В кружок входили Хармс, Введенский, Олейников, Заболоцкий, Друскин и историк Дмитрий Михайлов. Каждое из пристрастий Хармса может быть предметом долгих комментариев. Например, у Даниила Ивановича имелись эксгибиционистские наклонности, из-за чего у него бывали даже неприятности с милицией. «Маленькие гладкошерстные собаки» (например, такса по имени Чти Память Дня Сражения При Фермопилах) также были его неизменными спутницами. Интересна и топография хармсовских прогулок. Он любил бывать в Царском Селе, где жили его тетушки, любил северо-западные приморские окрестности Петербурга (особенно Лахту и Ольгино). Важно, что и город, и пригород он упорно называет старыми именами: Петербург, а не Ленинград, Царское Село, а не Детское.

10. О нелюбви к детям

«Все вещи располагаются вокруг меня некими формами. Но некоторые формы отсутствуют. Так, например, отсутствуют формы тех звуков, которые издают своим криком или игрой дети. Поэтому я не люблю детей».

Август-сентябрь 1933 года

Хотя выступления величайшего детского писателя в школах и детских садах всегда имели огромный успех, а дети знакомых относились к нему с симпа­тией, сам Хармс испытывал к детям отвращение и нена­висть. Цитаты можно приводить в изобилии. «Травить детей — это жестоко. Но что-нибудь ведь надо же с ними делать!»  «Записные книжки».

«С улицы слышен противный крик мальчишек. Я лежу и выдумываю им казнь. Больше всего мне нравится напустить на них столбняк, чтобы они вдруг перестали двигаться. Родители растаскивают их по домам. Они лежат в своих кроватках и не могут даже есть, потому что у них не открываются рты. Их питают искусственно. Через неделю столбняк проходит, но дети так слабы, что еще целый месяц должны пролежать в постелях. Потом они начинают постепенно выздоравливать, но я напускаю на них второй столбняк, и они все околевают»  «Старуха»..

По свидетельству обэриута Александра Разумовского, над столом Хармса висело изображение дома с подписью: «Здесь убивают детей». Возможно, Хармс, как инфантильный взрослый, видел в детях экзистенциальных соперников. Сам он, впрочем, как видно из цитаты, предлагал другое, более тонкое объяснение.

11. О смехе

«1. Совет артистам-юмористам.
Я заметил, что очень важно найти смехотворную точку. Если хочешь, чтобы аудитория смеялась, выйди на эстраду и стой молча, пока кто-нибудь не рассмеется. Тогда подожди еще немного, пока не засме­ется еще кто-нибудь, но так, чтобы все слышали. Только этот смех должен быть искренним, а клакеры  То есть подсадные люди, смеющиеся в нужные моменты., в этом случае, не годятся. Когда все это случилось, то знай, что смехотворная точка найдена. После этого можешь приступать к своей юмористической программе и, будь спокоен, успех тебе обеспечен.
2. Есть несколько сортов смеха. Есть средний сорт смеха, когда смеется весь зал, но не в полную силу. Есть сильный сорт смеха, когда смеется только та или иная часть залы, но уже в полную силу, а другая часть залы молчит, до нее смех, в этом случае, совсем не доходит. Первый сорт смеха требует эстрадная комиссия от эстрадного актера, но второй сорт смеха лучше. Скоты не должны смеяться».

25 сентября 1933 года

Юмор Хармса основан на нарушении мотивации слова или поступка, или на том, что цепочка идеально мотивированных действий ведет к абсурду, или на вторжении немотивированного, иррационального начала в логичный житейский мир. Смешное у него — также как у его предшественников, Достоевского, Гофмана и особенно любимого им Гоголя, — соприкасается со страшным и мистическим. Юмор Хармса — юмор без улыбки, с абсолютно серьезным лицом. Ему чужд примитивный, утробный комизм.

12. О фисгармонии

«1) Мы вчера ничего не ели. 2) Утром я взял в сберкассе 10 руб., оставив на книжке 5, чтобы не закрыть счета. 3) Зашел к Житкову и занял у него 60 руб. 4) Пошел домой, закупая по дороге продукты. 5) Погода прекрасная, весенняя. 6) Поехал с Мариной к Буддийской пагоде, взяв с собой сумку с бутербродами и фляжку с красным вином, разбавлен­ным водой. 7) На обратном пути зашли в комиссионный магазин и увидели там фисгармонию Жидмейера, двухмануальную, копию с филармонической. Цена 900 руб. только! Но полчаса тому назад ее купили! <…> 8) Пошли к Житкову. 9) С Житковым узнали, кто купил фисгармонию, и поехали по адресу: Песочная 31 кв. 46 Левинский. 10) Перекупить не удалось. 11) Вечер провели у Житкова».

Апрель 1935 года

Фисгармония — компактный духовой музыкальный инструмент, популярный в тридцатые годы: он умещался в тесных комнатках коммуналок. Хармс, очень музыкальный человек, готов был потратить последние деньги на фисгармонию и залезть в неоплатные долги. В конце концов покупка совершилась, и всю вторую половину 1930-х у Хармса регулярно проходили музыкальные вечера с пением песен на множестве языков. На фисгармонии обычно играл Друскин, имевший консерваторское образование и написавший ряд музыковедческих работ. По всей вероятности, в числе посетителей этих вечеров был и приставлен­ный к Хармсу агент ГПУ.

13. О травле и голоде

«Пришло время еще более ужасное для меня. В Детиздате придрались к каким-то моим стихам и начали меня травить. Меня прекратили печа­тать. Мне не выплачивают деньги, мотивируя какими-то случай­ными задержками. Я чувствую, что там происходит что-то тайное, злое. Нам нечего есть. Мы страшно голодаем».

1 июня 1937 года

Если судить по дневникам, Хармс «не заметил» Большого террора, хотя в 1936–1938 годы были арестованы многие близкие к нему люди: Эстер Русакова, Николай Олейников, Николай Заболоцкий. Все его дневниковые записи, сделанные с марта по декабрь 1937 года, посвящены собственному бедствен­ному денежному положению. «Какие-то стихи» — это знаменитое стихотво­рение «Из дома вышел человек», в котором увидели намек на «исчез­но­вения» людей. Задержки с гонорарами объяснялись «текучкой кадров» в изда­тель­ствах — многие ответственные за выплату денег люди были аресто­ваны. Над самим Хармсом тоже нависла угроза. Например, Заболоцкий вспоминал в своей биографии:

«…По ходу допроса выяснялось, что НКВД пытается сколотить дело о некоей контрреволюционной писательской организации. Главой организации предполагалось сделать Н. С. Тихонова. В качестве членов должны были фигурировать писатели-ленинградцы, к этому времени уже арестованные… Усиленно допытывались сведений о Федине и Маршаке. Неоднократно шла речь о Н. М. Олейникове, Т. И. Табидзе, Д. И. Хармсе и А. И. Введенском, — поэтах, с которыми я был связан старым знакомством и общими литератур­ными интересами».

В отличие от многих других Хармс был арестован не в эти годы, а в начале 1940-х.

14. О Марине

«Подойдешь к Марине, с нежной душой, а отойдешь с раздражением. И виной тому, должно быть, я сам. Не знаю, что и написать, так я растерян и смущен сам. Страшно пусто во мне. Ничем похвастаться не могу. Во всем сплошные недостатки».

5 июля 1937 года

Марина Владимировна Малич стала женой Хармса в 1934 году. Второй брак писателя тоже нельзя было назвать безупречно счастливым. Дело было не только в постоянной нищете, но и в не менее постоянных поводах для рев­ности, которые Хармс давал своей жене. Малич несколько раз пыталась уйти от мужа, но в итоге оставалась с ним до дня его ареста. После гибели Даниила Ивановича, арестованного 23 августа 1941 за антисоветскую агитацию, при­знан­ного невменяемым и скончавшегося 2 февраля 1942 в тюремной пси­хиатри­ческой больнице, его жене удалось эвакуироваться из блокадного Ленинграда, а после драматичных и причудливых приключений она оказалась в Венесуэле.