26 июня 2017История, Литература

Как читать «Золушку»

Историк культуры Мария Майофис рассказывает, как устроены самые популярные советские книги, которые все читают в детстве

Фильм Надежды Кошеверовой и Михаила Шапиро «Золушка» (1947) стал настоя­щим хитом. Некоторые цитаты из него прочно вошли в язык, знаме­нитая песня о жуке — в музыкальный репертуар школ и детских садов, а саму сказку Шарля Перро многие помнят именно в том виде, как она представ­лена в кинокартине. Фильм был снят на студии «Ленфильм» по литера­тур­ному сценарию Евгения Шварца. Этот текст, написанный в 1945 году и в некоторых фрагментах отли­чающийся от сценария кинематографичес­кого, из года в год публикуется в со­браниях драматургических сочинений Шварца вместе с его известными пьеса­ми «Тень», «Дракон» и «Обыкновен­ное чудо». Именно текст литературного сценария до сих пор служит основой многочисленных театраль­ных постановок «Золушки», идущих на русском языке в театрах разных стран. Так как фильм и его литературная основа одинаково популярны, сравним эти два сценария и попробуем объяснить их отличия.

Сюжет

Пьеса написана на основе сюжета известной сказки Шарля Перро с некото­ры­ми модификациями: у Перро отец Золушки — тоже король, профессию лес­ничего для него специально изобрел Евгений Шварц; бал во дворце в версии Перро происходит дважды (у Шварца только один раз); наконец, в оригинале обе сводные сестры Золушки получают прощение, после ее замужества тоже попадают во дворец и выходят замуж за вельмож, а у Шварца вместе с матерью удаляются из дворца, разобиженные на Золушку и короля. Отсутствуют у Пер­ро многие подробности бала и последующего поиска таинственной незнаком­ки, которые мы знаем по сценарию Шварца и фильму.

Более существенные разночтения касаются трактовки характеров героев и рас­становки смысловых акцентов. Так, например, герои Шварца знают, что живут и действуют в сказке, что у этой сказки есть свои начало и конец, а саму эту сказку населяют персонажи, пришедшие из других сказок. Король на балу упо­минает о Коте в сапогах и Мальчике-с-пальчике, во дворце развешаны карти­ны, изображающие сказочных героев. Вообще, это характерная черта шварцев­ских пьес-сказок — например, тот же прием применен в пьесе «Тень». Волшеб­ство совершается не само собой, но по особому и всем известному сказочному зако­ну. О волшебниках все знают, что они волшебники, чудеса происходят по ча­сам и по правилам.

Пьеса-праздник

С самых первых страниц шварцевского сценария мы узнаём о том, что в коро­лев­­ском дворце готовится праздник, и предпраздничная атмосфера радости охватывает всех героев «Золушки» — а за ними, конечно, и зрителей.

Мощный праздничный заряд сценария и фильма неслучаен: Шварц получил заказ на «Золушку» весной 1945 года и начал писать ее в первые недели после Победы, а заканчивал, уже вернувшись из эвакуации в родной Ленинград. Не так давно была запрещена после двух первых спектаклей его пьеса «Дра­кон». Будущее представлялось весьма туманным, в том числе и в материальном отношении. Но возвращение в старый довоенный мир давало надежду. «Итак, после блокады, голода, Кирова, Сталинабада, Москвы я сижу и пишу за своим столом у себя дома, война окончена, рядом в комнате Катюша  Екатерина Ивановна — вторая жена Евгения Шварца., и даже кота мы привезли из Москвы», — запишет Шварц в дневнике в июле 1945 года. «Но вот вдруг я неожиданно испытал чувство облегчения, словно меня развя­зали. И с этим ощущением свободы шла у меня работа над сценарием. Песенки полу­чались легко, сами собой. Я написал несколько стихотворений, причем целые куски придумывал на ходу или утром, сквозь сон», — вспоминал он спу­стя де­сять лет.

Чувство эмоционального подъема и праздника, предчувствие перемен к луч­шему, так точно переданное в сценарии «Золушки», было характерно не только для вернувшихся из эвакуации ленинградцев. Вспомним, например, как оно запе­чатлено на последних страницах пастернаковского «Доктора Живаго»: «про­светление и освобождение», «предвестие свободы». Те же настроения можно увидеть и в сказке Шварца.

Главная сказка 1945 года

«Золушка» стала едва ли не самым востребованным сказочным сюжетом 1945–1946 годов. 21 ноября 1945 года в Большом театре в Москве показали премьеру одноименного балета Сергея Прокофьева в постановке Ростислава Захарова, а уже в апреле 1946-го тот же балет был поставлен на сцене ленин­град­ского Кировского театра Константином Сергеевым. 27 июня Прокофьев получил за балет «Золушка» Сталинскую премию 1-й степени. Балет пользо­вался такой популярностью, что в последующие годы композитор создал на его основе три оркестровые сюиты и три разных фортепианных переложения орке­стровых фрагментов.

Не исключено, что Кошеверова взялась за съемку «Золушки», узнав, что Боль­шой театр принял к постановке балет Прокофьева: сам прецедент — прохо­жде­ние через цензуру и реперткомы — был очень важным. И хотя балет Проко­фьева был начат в 1940 году, а закончен в 1944-м, сказка Перро, которая про­воз­глашала, что тяжелый труд рано или поздно сполна вознаграждается, была очень созвучна именно мироощущению 1945 года. Люди ждали, что началь­ство, руководство страны или даже сама судьба отблагодарят их за самоотвер­жен­ную работу в годы войны. Однако у Прокофьева (либретто к опере писал Николай Волков еще до начала войны) Золушка получает награду не сто­лько за свое трудолюбие, сколько за милосердие: в первом акте фея является в дом мачехи в обличье старухи-нищенки, и две мачехины родные дочки про­гоняют ее, в то время как Золушка приглашает поесть и отдохнуть.

Христианство в «Золушке»

И в сценарии, и в фильме хорошо заметны приметы некоторой либерализации культурной политики, произошедшей в СССР в военное время. Фея названа там Золушкиной «крестной», а король в финале зазывает принца и его возлюблен­ную «венчаться». Это стало возможным только после сближения православной церкви и государства, случившегося в 1942–1943 годах. Первых зрителей удив­ля­ло и то, что оба царствующих персонажа «Золушки» (король и принц) были безусловно положительными.

Шварц был христианином, и многие моральные постулаты его пьес прямо отсылают к христианскому мировоззрению. Но финал «Золушки» особенно показателен своей откровенностью. Завершая пьесу, король в своем монологе вспоминает о мачехе, получившей заслуженное наказание, и вдруг открывает перед читателями совсем не сказочное измерение ее поступков: «Когда-нибудь спросят: а что ты можешь, так сказать, предъявить? И никакие связи не помо­гут тебе сделать ножку маленькой, душу — большой, а сердце — справедли­вым». Трудно представить себе, в какой инстанции, кроме Страшного суда, человеку потребовалось бы предъявлять душу и сердце. Характерно, что стихо­творение под названием «Страшный суд» Шварц написал, предположительно, в 1946–1947 годах, как раз когда ставилась «Золушка».

Переработка сценария

Когда был готов не только литературный, но и рабочий кинематографический сценарий и отснято уже несколько сцен фильма, ЦК ВКП(б) опубликовал по­сле­­довательно постановления «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» и «О ки­но­фильме „Большая жизнь“». И хотя главными мишенями в них стали два журнала, один ху­до­жественный фильм, а также писатели Ахматова и Зощенко, вскоре стало понятно, что вектор государственной политики в области куль­ту­ры резко сместился. Шварц, уехавший отдыхать на Северный Кавказ, получал одну за другой теле­граммы с требованием вернуться в Ленинград и переделать сценарий. Главным направ­ле­нием переработки было удаление фрагментов, которые могли пока­заться пустыми (песни тыквы, коней, кучера) или легко­мысленными (фея в ли­тера­турном сценарии говорила о мальчике-паже: «Маль­чуганам полезно безна­деж­но влюбляться. Они тогда начинают писать стихи, а я это обожаю»). Но глав­­ным требованием Кошеверовой было предель­ное усиление мотива тру­долю­бия. В результате в фильме появились назида­тель­ные фразы: «Ненавижу тех, кто ничего не делает, и обожаю тех, кто тру­дится», «И в роскошном баль­ном платье ты осталась прежней трудолюбивой девочкой». Понадобилось вве­сти даже новый (и довольно курьезный) эпизод, когда прибывшая во дворец Зо­лушка встречает на парадной лестнице короля, замечает дырку на его кру­жевном воротнике и мастерски заштопывает ее с по­мощью нитки и игол­ки, неведомо откуда взявшихся на оборках ее бального платья.

Но одновременно в сценарии фильма — в отличие от сценария литературно­го — вдруг появились и политически более смелые реплики. Так, съемочной группе нужно было мотивировать, почему Золушка постоянно покоряется воле ее злой мачехи, и в качестве наиболее убедительной была избрана угроза — выжить отца-лесника из его собственного дома, чтобы он умер в лесу от голода и нападения диких зверей. Ближе к концу истории, когда нужно было заста­вить Золуш­ку надеть хрустальную туфельку на ногу ее сестрицы Анны, эта угро­за стано­вится еще более зловещей: «Он умрет на плахе! В тюрьме! В яме!» — и иску­шен­­ный зритель может расслышать в ней намеки на советский опыт доноси­тельства одних членов семьи на других.

Опасные связи

Мачеха и ее дочери — единственные отрицательные персонажи сказки. Глав­ным пороком мачехи оказывается даже не жестокое обращение с Зо­луш­­кой, но не­­померное тщеславие. Ее главный капитал — не материальный доста­ток, а то, что она называет современным и актуальным для 1940-х годов сло­вом «связи». В литературном сценарии мачеха описывает их весьма подробно:

«Благодаря мне в церкви мы сидим на придворных скамейках, а в теа­тре — на директорских табуреточках. Солдаты отдают нам честь! Моих дочек скоро запишут в бархатную книгу первых красавиц двора! Кто превратил наши ногти в лепестки роз? Добрая волшебница, у дверей ко­торой титулованные дамы ждут неделями. А к нам волшебница пришла на дом. Главный королевский повар вчера прислал мне в подарок дичи».

«Большие связи», которыми гордится мачеха, делают ее до поры до времени неуязвимой даже для волшебства феи. И дело не в том, что жена лесничего — мещанка без такта и вкуса. Образ мачехи тоже связан с общественно-полити­ческим контекстом 1945–1946 годов: в ее поступках и речах читатели и зри­те­ли раз­ли­чали особенности определенной социальной группы.

Как убедительно показывают историки, к концу войны особенно упрочилось положение советской партийно-государственной номенклатуры, руководите­лей предприятий, местных начальников, а также тех работников сферы тор­говли и услуг, через которых все эти лица могли иметь доступ к разного рода материальным благам, но прежде всего к продуктам. Но стенограммы заседа­ний бюро обкомов партии, как пишет историк Игорь Орлов, свидетельствуют об «удивительно лояльном отношении к проворовавшимся и явно зарвавшимся руководителям». В Советском Союзе, таким образом, формировалось глубочай­шее социально-экономическое расслоение.

Советская сатира середины 1940-х неоднократно обрушивалась на тех, кто жи­вет по принципу «услуга за услугу», но никаких серьезных практических мер для того, чтобы остановить усиливающийся на глазах «новый класс», предпри­нято не было. Евгений Шварц попытался восстановить справедливость — хотя бы и в сказочном мире.

Что еще почитать о «Золушке»:

Багров П. «Золушка»: жители сказочного королевства [об истории создания и создателях кинофильма]. СПб., 2011.

Головчинер В. Е. Эпический театр Е. Шварца. Томск, 1992.

Евгений Шварц. Живу беспокойно… Из дневников. Л., 1990.

Житие сказочника. Евгений Шварц: Из автобиогр. прозы. Письма. Восп. о писателе. М., 1991.

Статья подготовлена в рамках работы над научно-исследовательским проектом ШАГИ РАНХиГС «Изоляционизм и советское общество: ментальные структуры, политические мифологии, культурные практики».