23 июня 2017История, Литература

Как читать «Кортик»

Историк культуры Мария Майофис рассказывает, как устроены самые популярные советские книги, которые все читают в детстве

Вышедшая в 1948 году повесть «Кортик» была одним из самых популярных тек­стов детской литературы 1950-х годов. Ее дважды экранизировали и пере­вели на многие языки. Повесть стала первой частью «арбатской» трило­гии о Мише Полякове и была продолжена книгами «Бронзовая птица» и «Вы­стрел». В 1960–80-х годах Анатолий Рыбаков на­пи­сал и опублико­вал несколько очень нашумевших прозаических произве­де­ний: детскую три­логию о Кроше, взро­слые романы «Тяжелый песок» и «Дети Арбата», — одна­ко его ранняя повесть «Кор­тик» по-прежнему входит в круг детского чте­ния и регулярно переиздается.

«Кортик» писался в 1946–1948 годах — в период, когда идеологический климат в СССР стремительно менялся. Поэтому в тексте оказались запе­чатлены и горе­стные военные переживания, и послевоенные надежды на обнов­ление, и по­пыт­ки соответствовать новой государственной идеологии.

Сюжет

Весь сюжет — это история поиска и расшифровки загадки морского кортика: эту реликвию главный (автобиографический) герой Миша Поляков получает из рук своего знакомца — крас­ного командира Полевого. На вложенный в кор­тик стержень нанесен шифр, а ключ от шифра находится в ножнах: их на про­­­­тя­жении всего действия повести разыскивают ребята. Разгадав слож­ный шифр кортика, его обладатель получит указания о местонахождении тай­ника. Значе­ние этой загадки усложняется тем, что при попытке украсть кортик был убит его последний владелец, морской офицер Владимир Те­ренть­ев, а ко­рабль «Импе­ратрица Мария», на ко­то­ром он служил, именно в этот момент загадоч­ным образом взорвался и уто­нул.

Мастером, изготовившим кортик, был Поликарп Иванович Терентьев — со­гласно придуманной Рыбако­вым легенде, «выдающийся оружейный мастер времен Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны», «создатель первой кон­струкции водолазного прибора» и предок последнего владельца кортика, Владимира Терентьева. Главный отрицательный герой повести, убийца Терентьева и временный обладатель ножен бывший морской офицер Ни­китский, считает, что в тай­нике находятся сокровища — и жестоко заблуждается.

Город Ревск и еврейское детство Рыбакова

Действие первой части повести происходит в вымышленном городе Ревске, прототипом которого, по собственному признанию писателя, был город Сновск (позже Щорс), находившийся в Черниговской губернии, на границе России, Украины и Белоруссии. Оттуда происходила семья матери Анатолия Рыбакова, Дины Абрамовны. В голодном 1921 году мать привозила Анатолия из Москвы к бабушке и деду на каникулы — этот биографический эпизод с заметными трансформациями и воспроизведен в повести. Сновская родня Рыбакова до ре­волюции была вполне зажиточной, дедушка содержал лавку скобяного и мо­скательного товара. После революции лавку вместе с большим домом рекви­зировали, но в период нэпа дедушка возобновил бизнес.

Позднее, уже в 1970-е, Рыбаков запечатлеет Сновск в одном из первых совет­ских романов, посвященных трагедии холокоста, — знаменитом «Тяжелом песке». Рассказ там ведется от лица героя, мало похожего на протагониста «Кортика» Мишу Полякова, но описания города и дедовской семьи во многом схожи. Рас­сматривая более ранний текст сквозь призму более позднего, мы мо­жем уви­деть зарождение важной для позднейшего творчества Рыбакова темы еврей­ского местечка и его судьбы в XX веке.

Конечно, в «Кортике» нет ни слова ни о еврействе семьи, ни о глубокой религи­озности деда: по позднейшим воспоминаниям Рыбакова, тот был старостой в си­нагоге и внук сопровождал его каждую субботу на молитву, неся «за ним его молитвенник и сумку с талесом». Но кое-какие намеки в тексте повести все-таки рассыпаны: одним из главных атрибутов дедушки является «потертый сюртук», в котором угадывается скорее лапсердак  Лапсердак — верхняя длиннополая одежда у польских и галицких евреев.. В автобиографическом «Романе-воспоминании» Рыбаков напишет, что это был «засаленный сюртук, пропахший железом и олифой». Но, пожалуй, самая примечательная сцена — отъезд главного героя, Миши, из Ревска и прощание с бабушкой и дедом:

«Ко­гда телега свернула с Алексеевской улицы на Привокзальную, Миша оглянулся и в последний раз увидел маленький деревянный домик с зеле­ными ставнями и тремя вербами за оградой палисадника. Из-под его разбитой штукатурки тор­­чали куски дранки и клочья пакли, а в се­ре­дине, меж двух окон, висела круг­лая ржавая жестянка с надписью: „Страховое общество ‚Феникс‘. 1872 год“».

На самом деле Анатолий Аронов (такую фамилию он носил тогда) еще как ми­ни­мум один раз, в 1926 году, побывает в Сновске на каникулах, а его дед и баб­ка так и вовсе переберутся в Москву в 1929 году, после повторной рекви­зиции их магазинчика. Однако, если помнить о том, какая судьба постигла во вре­мя войны евреев, оказавшихся на оккупированных территориях, можно увидеть эту сцену иначе. Перед нами прощание с ми­ром, которому никогда уже не суж­дено возродиться. Табличка страхового общества вроде бы говорит о том, что этот навсегда исчезнувший мир — старый, дореволюционный, а зна­ние об истреб­­лении евреев во время Второй мировой войны — о том, что это мир еврейских местечек.

«Деревянные домики с зелеными ставнями» из «Кор­ти­ка» станут в «Тяжелом песке» «деревянными домиками с голубыми став­нями», но в целом украинско-еврейский город, в ко­то­ром располагалась боль­шая железнодорож­ная станция, будет всё так же уз­наваем. Некоторые фраг­мен­ты «Тяжелого песка», посвя­щен­ные бабушке и де­ду, почти без изменений перекочуют потом в автобио­гра­фи­че­ский «Роман-воспоминание». Воссоздание памяти о погибшем мире еврей­ских местечек берет истоки именно в «Кортике», который Рыбаков начал пи­сать сразу же после войны.

Повесть была начата в 1946 году, когда увековечение памяти погибших евреев казалось не только выполнимой, но и насущной задачей. К печати тогда гото­вилась, например, собранная по инициативе Ильи Эренбурга и Василия Грос­смана «Черная книга»; в 1948 году, когда «Кортик» вышел в свет, издание по ини­­циативе ЦК уже год как было приостановлено, а его набор рассыпан. Начиналась совсем новая эпоха борьбы с «безродным коспомолитизмом», и еврей­­ская тема в литературе надолго оказалась под запретом.

Оружейник Терентьев и борьба за отечественные приоритеты в науке и технике

Конечно, Поликарп Терентьев не ладил с царским режимом: «При Елизавете Петровне… [он] попал в опалу и удалился в свое по­местье». Там он все силы посвятил самому сильному своему увлече­нию — водолазному делу: «Но все его проекты водолазного прибора и подъема какого-то затонувшего корабля были для того времени фантастическими».

В тайнике, оставленном Терентьевым для потомков, которым предстояло жить в технически более совершенном буду­щем, находились карты с указанием гео­графических координат затонув­ших кораблей, которые некогда перевозили день­ги и драгоценности, — неоце­нимая помощь стране, обнищавшей за время Первой мировой и Гражданской.

Фигура Терентьева — порождение идеологической кампании, в советской печа­ти известной как «борьба за отечественные приоритеты в науке и технике». Пу­бликации в прессе, художественные книги, кинофильмы, наконец, школь­ные программы по точным и естественным наукам начиная с 1948–1949 годов после­довательно доказы­вали, что все сколько-нибудь значительные научные и технические изобрете­ния были совершены русскими учеными и инженера­ми. Воздушный шар, вело­сипед, паровая машина, лампа накаливания, радио, телевидение и самолет — все эти изобретения приписывались русским авто­рам. Рыбаковская легенда о кортике и его мастере продолжила этот ряд первым изобретателем «водолаз­ного прибора»  Что понимал Рыбаков под «водолазным при­бором», не очень понятно. Может быть, это водолазный колокол — устройство, кото­рое еще с XVII века использовалось в Европе для подъема затонувших пред­метов. Может быть, имелась в виду подвод­ная лодка, изго­товленная русским крестья­нином Ефимом Никоновым в царствование Петра I. Плавать лодка, конечно, не могла, но в рамках кампа­нии «борьба за отечественные приоритеты» о Никонове писа­ли..

Упоминаемый в повести английский корабль «Черный принц» затонул около Балаклавы в ноябре 1854 года. Его безуспешно пытались поднять со дна мор­ско­го в 1920-е годы, и эта тема вызывала постоянный шум в прессе. Не исклю­чено, что, будучи школьником, Рыбаков следил за развитием этой истории. В 1936 году Михаил Зощенко написал книгу-расследование «Черный принц», в которой доказывал, что золота на самом деле на корабле не было, и пытался реконструировать обстоятельства катастрофы. Скорее всего, Рыбаков эту книгу читал.

Впрочем, история рода Терентьевых и его трагически погибшего потомка Вла­димира имеет еще один очевидный образец — вышедший в 1944 году роман Ве­ниамина Каверина «Два капитана». Герой Каверина бьется над объяснением загадочной гибели экспедиции, случившейся еще в имперский период, накану­не революции. Виновник трагедии жив, хорошо герою знаком и пытается скрыть обстоятельства своего давнего преступления. Однако если у экспедиции капитана Татаринова, описанной Кавериным, были реальные исторические про­то­типы (на Северный полюс в начале 1910-х годов ходили три поляр­ные экспе­диции), то у жившего в середине XVIII века инженера-оружейника Те­ренть­ева никаких исторических прототипов не было: он был оригинальным тво­рением Рыбакова, очень удачно подошедшим под требование кампании «борьба за отечественные приоритеты».

Пионерский отряд и молодежная политика 1940-х годов

Действие повести Рыбакова развивается в начале 1920-х. Миша Поляков живет в одном из арбатских домов, где при домкоме работает клуб, а при нем — драм­кружок. Но мальчишки мечтают о большем — создать в своем доме пионер­ский отряд, подражая первым пионерам с Красной Пресни. В кон­це концов это им удается.

На первый взгляд, эта сюжетная линия связана только с ранней, легендарной историей пионерской организации. Однако если присмотреться к деятельности клуба и пионерского отряда, то можно увидеть здесь и черты детской и моло­деж­­ной политики второй половины 1940-х годов.

Постановление ЦК ВЛКСМ от 13 марта 1947 года «Об улучшении работы пио­нер­ской организации» упрекало пионерские организации на местах в том, что многие дружины и отряды «копировали методы учебной работы школы» и «ограничивали свою работу скучными докладами и утомительными сборами в сте­нах школы». В качестве альтернативы предлагалось организовывать «ме­ст­ные экскурсии, читать книги, детские газеты и журналы и обсуждать про­­читанное», «устраивать спортивные соревнования; в звеньях пионеров млад­ших классов устраивать детские игры», «устраивать коллективные про­смотры спектаклей и кинофильмов и обсуждать их»; «проводить экскурсии в музеи, организовывать походы; организовывать смотры работы звеньев и соревнова­ния между звеньями», «походы-экскурсии в природу, в интересные истори­че­ские места». Все эти виды совместного детского досуга последовате­льно откры­вают для себя Миша Поляков и его друзья.

Постановление ЦК ВЛКСМ конста­тировало стагнацию и формализм в работе пионерской органи­зации, которая в 1940-е казалась многим делом неизбеж­ным и неинтересным. Рыбаков попы­тался обновить, освежить это восприятие и показать, что дело не всегда обсто­яло так и первые пионеры создавали свои организации не по при­казу сверху, а подпитываясь только собственным рево­лю­ционным энтузиазмом и преодо­левая многочисленные трудности. Обраще­ние к револю­ционной романтике рубежа 1910–20-х оказалось очень продук­тив­ным сю­жетным и тематическим ходом. Им активно будут пользоваться литература, театр и кинематограф отте­пели, в том числе и сам Рыбаков в двух следующих частях своей трилогии о Мише Полякове и его арбатских друзьях.

Что еще почитать о «Кортике»:

Берзер А. Тайна кортика и победа Кроша. Октябрь. № 1. 1961.

Путилова Е. О. Возвращение приключенческой повести 1920-х годов. Детские чтения. № 2 (6). 2014.

Статья подготовлена в рамках работы над научно-исследовательским проектом ШАГИ РАНХиГС «Изоляционизм и советское общество: ментальные структуры, политические мифологии, культурные практики».