10 марта 2025Литература, История

Фактчек: 9 самых популярных легенд об Иване Андреевиче Крылове

Крылов сочинял только басни? Всю жизнь был библиотекарем, а на работе спал и бездельничал? Очень много и неаккуратно ел и умер от обжорства? В новом выпуске рубрики рассказываем о великом баснописце (и не только!) и о том мифе, который он сам сознательно выстраивал вокруг себя

Авторы Екатерина Лямина, Наталья Самовер

Легенда 1. Крылов — детский писатель

Вердикт: это неправда.

Вот уже 200 лет басни Крылова включены в школьную программу, причем изучают их в начальных классах, когда дети с удовольствием читают любые истории про животных. Но попробуйте еще раз раскрыть эту книгу и перечитать ее уже иными, взрослыми глазами, и вы будете удивлены. 

Крылов сочинял свои басни именно для взрослых. Его мастерством восхи­щались такие искушенные знатоки поэзии, как Жуковский и Пушкин. При жизни он был удостоен невиданных государственных почестей как поэт, чье творчество было официально признано воплощением народности — одного из ключевых концептов государственной идеологии царствования Николая I. Для литератора это огромная редкость. Нечто подобное произойдет только через сто лет с Максимом Горьким, которого поднимет на щит уже другая, советская идеологическая система. Но реальный Крылов, как всякий великий художник, больше, глубже, сложнее своей репутации. Он был совсем не таким простодушным «дедушкой», каким принято его представлять, и его басни — далеко не столь прямолинейные нравоучения, как кажется, если помнить только их концовки. Каждая буквально пронизана иронией — то явной, то скрытой, то злой, то печальной. 

И тут дети зачастую оказываются более чуткими, чем взрослые. Вспомните себя в начальной школе. Разве вы не жалели погибающую от холода и голода дурочку Стрекозу? Нравился вам строгий, правильный Муравей или все-таки казался жестоким и самодовольным? Так о чем эта басня? Ответ может дать только зрелый человек. Во многой мудрости Ивана Андреевича Крылова много печали, зато взрослый может снова и снова перечитывать эти микродрамы и микрокомедии, всякий раз находя в них новые смыслы и краски.

Легенда 2. Крылов сочинял только басни

Вердикт: это неправда.

Просто басни совершенно затмили другое его творчество. А ведь в юности, в 1790-х годах, он начинал как комедиограф и писатель-сатирик, одновременно сочиняя всевозможные стихи — от любовных до оды «На заключение мира России со Швециею». Пробовал он писать и басни, правда, выходило еще совсем не похоже на его будущее творчество. А в 1800 году он сочинил уморительно смешную «шутотрагедию» «Трумф» («Подщипа») — настолько откровенную сатиру на императора Павла I и порядки при его дворе, что напечатать ее целиком в России удалось лишь в 1871 году. Зато «Трумф» широко разошелся в списках  То есть люди от руки переписывали текст друг у друга, чтобы иметь возможность читать его дома. Перечень списков комедии см.: И. А. Крылов. Стихотворения. Л., 1954., и Крылов не скрывал, что гордится этим. Дальше — больше, и в 1806–1807 годах на петербургской сцене с огромным успехом были поставлены его комедии «Модная лавка» и «Урок дочкам». Они и сейчас время от времени идут в театрах. И если бы затем он не бросил драматургию и не принял решение сосредоточиться исключительно на баснях, мы, скорее всего, знали бы Ивана Андреевича Крылова как талантливого и плодовитого автора комедий, блистательного предшественника Грибоедова.

Легенда 3. Все басни Крылова переводные

Вердикт: это неправда.

Хотя на первых порах Крылова пытались упрекать в том, что он, дескать, просто излагает на русском языке бессмертные басни Жана де Лафонтена. Писатель действительно начал с переводов лафонтеновских басен и не раз обращался к другим зарубежным авторам, но чем дальше, тем больше у него появлялось оригинальных сюжетов. Начиная с 1825 года в оглавлениях сбор­ников своих басен он стал отмечать переводы и подражания звездочками. Стоит взглянуть на такое оглавление, и становится очевидно, что переводных басен у Крылова абсолютное меньшинство — 33 из 197, включенных самим автором в итоговое издание 1843 года. 

То, что Иван Крылов — совершенно самостоятельный баснописец, было ясно уже в 1820-х годах, когда современники начали уважительно именовать его русским Лафонтеном, подчеркивая, что он не только не уступает французскому баснописцу в поэтическом мастерстве, но и сумел так же превосходно выразить в басенной форме особенности национального характера и богатства разговор­ного языка, как Лафонтен — для своих соотечественников. А в 1825 году русский парижанин граф Григорий Орлов (не екатерининский фаворит, а его племянник) выпустил на свои средства роскошный двухтомник басен Крылова в переводах на французский и итальянский язык, выполненных 59 поэтами, писателями, писательницами и просто великосветскими люби­телями лите­ратуры. За этим последовали новые, все более качественные переводы. При жизни баснописца его сочинения выходили не только на всех основных европей­ских языках, но и на датском, польском, румынском, сербском и украинском. Так русские басни вошли в общеевропейский репертуар этого жанра, а вклад Крылова в единое культурное наследие можно смело сравнивать со вкладом не только Лафонтена, но и Эзопа.

Легенда 4. Крылов всю жизнь прослужил библиотекарем

Вердикт: это неправда.

В Императорскую Публичную библиотеку Крылов поступил в 1812 году и прослужил там без малого 29 лет. Весной 1841 года вышел в отставку и еще три с половиной года прожил, как мы сказали бы сейчас, на пенсии, в покое и пользуясь всеобщим уважением. В наше время это могло бы послужить исчерпывающим описанием какой-нибудь трудовой биографии, но вспомним, что к моменту появления в библиотеке Крылову было уже 43 года и вся первая половина его жизни прошла в бедности и скитаниях. В 1782 году, приехав в Петербург из Твери тринадцатилетним юношей (а по нашим понятиям — совсем мальчиком), он попал на скучную канцелярскую службу, но спустя шесть лет вышел в отставку, чтобы попытаться прожить своим талантом и коммерческой оборотистостью. Он писал комедии, которые так и не увидели сцены, издавал литературный журнал, который имел мало подписчиков, был совладельцем типографии, получавшей недостаточно заказов, и не слишком бойко торго­вавшей книжной лавки. К началу 1794 года все его начинания потерпели крах. Если бы Крылов тогда умер, это была бы короткая, но вполне закономерная биография неудачника. Однако он продолжал бороться не только за физи­ческое выживание, но и за то, чтобы непременно занять достойное обще­ственное положение и — это было для него главным — вернуться в литературу.

Казалось, что добиться этого невозможно. Крылов, хотя и был сыном дворянина, не владел никаким имением, которое могло бы его прокормить. Спасением могло бы стать возвращение на службу, но он даже не попытался это сделать. Следующие три года он сначала жил у друзей, потом вынужден был стать профессиональным карточным игроком… Но затем ему повезло: в 1797 году его надолго приютил князь Сергей Голицын, очень богатый человек, отставной генерал от инфантерии, которому Крылов понравился своим остро­умием и артистизмом. В 1801 году князя назначили военным губернатором трех Прибалтийских губерний, и он даже попытался устроить своего любимца на службу в Риге, но очень скоро выяснилось, что вместо исполнения служеб­ных обязанностей Крылов предпочитает играть в карты с местными богачами. По-видимому, его поведение нежелательным образом сказывалось на репут­ации русской администрации, так что осенью 1803 года Ригу ему пришлось покинуть. 

И опять Иван Крылов оказался без средств и без пристанища. Он жил за счет того, что разъезжал по ярмаркам, где собирались настоящие шайки игроков, чтобы «наверное» обыгрывать тех продавцов и покупателей, которые были при деньгах. Видимо, тогда будущий баснописец опустился на самое дно этого преступного мира и повидал много такого, что чрезвычайно обогатило его знаниями о скрытых сторонах человеческой натуры. На этом его биография опять-таки могла бы завершиться, но Крылов сделал невероятное усилие и все же смог, оттолкнувшись от дна, всплыть, чтобы попытаться заново начать литературную карьеру. 

В 1805 году он буквально вынырнул из небытия в Москве. Там в начале 1806-го увидели свет первые три басни («Дуб и Трость», «Разборчивая невеста» и «Ста­рик и трое молодых»), которые сразу обратили на него внимание всех люби­телей литературы. А у него в запасе были еще комедии «Модная лавка» и «Урок дочкам». Одна за другой они были поставлены в Петербурге и при­несли ему настоящую славу. Так почти сорокалетний Иван Крылов всего за два года вошел в число самых видных столичных литераторов. 

После 1807 года он писал уже только басни. В это время создаются «Ларчик», «Ворона и Лисица», «Волк и Ягненок», «Стрекоза и Муравей», «Лисица и Виноград», «Слон и Моська», «Квартет» и еще множество признанных шедевров. Тем не менее у него по-прежнему не было постоянного дохода, а к канцелярской службе он испытывал отвращение. Еще несколько лет Иван Крылов будет совмещать жизнь петербургского театраль­ного и литературного деятеля с тайными вылазками в провинцию для «промыслов картежных». 

И лишь в 1812 году друг и покровитель Крылова Алексей Оленин, директор Публичной библиотеки, сумел предложить ему такое место, которое оказалось писателю по душе. Выяснилось, что Крылов совсем не прочь работать с книгами, особенно имея такого замечательного начальника, как Оленин, и таких коллег, как Николай Гнедич, Константин Батюшков, Антон Дельвиг, Михаил Загоскин и другие поэты и писатели, которых тот же Оленин собрал вокруг себя. Так благополучно завершилась первая — добиблиотечная — половина его жизни.

Легенда 5. Крылов был такой лентяй, что даже на службе только спал и сочинял басни

Вердикт: это неправда.

В зрелом возрасте Иван Андреевич Крылов располнел, полюбил покой, поздно вставал и днем иной раз позволял себе прикорнуть прямо на рабочем месте. Репутация лентяя вполне его устраивала, потому что служила хорошей защитой от попыток окружающих навязать лишние хлопоты. Но близко знавшие его люди не сомневались в том, что он был постоянно занят интеллектуальным трудом — обдумывал, доводя до совершенства, свои тексты и вынашивал новые замыслы. Кроме того, всю жизнь Крылов очень много читал — часто по ночам. 

Однако и работал баснописец немало. В 1816-м он стал библиотекарем — заве­дующим русским отделением. При нем это отделение переживало взрывной рост и стало самым крупным в библиотеке по объему фонда. Начавшись буквально с нескольких книг церковной и гражданской печати, которые умещались в одном шкафу, к 1815 году русское отделение увеличилось почти до трех тысяч томов, к 1836 году составляло уже более 26 тысяч, а к моменту отставки Крылова в начале 1841 года — около 30 тысяч томов. Таким образом, через его руки и руки немногих его помощников прошла большая часть того, что к тому времени было напечатано на русском и церковно-славянском языке начиная со второй половины XVII века. Именно Крылов с его аналитическим складом ума разработал первую в России систему шифровки книг, то есть присвоения каждому тому определенного места на полке, что позволяет легко находить его по алфавитному каталогу, и собственноручно составил такой каталог более чем на три тысячи книг. Баснописец не только занимался приемом новых поступлений и систематизацией фонда, но и по очереди с другими библиотекарями дежурил в читальном зале: подбирал заказанные издания, выдавал и принимал их обратно. В Российской национальной библиотеке (так Публич­ная библиотека называется с 1992 года) показывают «уголок Крылова»: он работал у окна, окруженный со всех сторон книгами, и даже вынужден был сидеть на стопках еще не разобранных томов.

Легенда 6. «Дедушкой Крыловым» его прозвали дети

Вердикт: это неправда.

Это цитата из приветственных куплетов «На радость полувековую…», которые исполнялись 2 февраля 1838 года на торжественном обеде по случаю 50-летия литературной деятельности Крылова. 

Мероприятие это — первое публичное чествование поэта в России — задумы­валось коллегами по писательскому цеху как дружеский вечер в честь дня рождения баснописца. Но положение Крылова и его басен в государствен­ной идеологии, определявшейся известной триадой «Право­славие, самодержа­вие, народность», к тому времени было уже чрезвычайно высоким, и государ­ство никак не могло позволить, чтобы тут торжествовала частная инициатива. Оттеснив тех литераторов, которым замысел принад­лежал, — журналиста Николая Греча и его единомышленников, — в дело включился министр просве­щения Сергей Уваров. Его усилиями и трудами назначенного им органи­зацион­ного комитета обеду 2 февраля был придан беспрецедентный размах и бес­прецедентная же официозность. В парадную залу Благородного собрания на Невском проспекте съехалось около трех сотен гостей, а высших чиновников империи среди них были десятки — министры, председатель Государственного совета, глава III отделения и многие другие. Как писали на сле­дующий день газеты, министр Уваров лично «возложил на поэта знаки»  Цит. по: Северная пчела. № 32. 8 февраля 1838 года. пожалованного императором ордена Святого Станислава 2-го класса и вслух огласил рескрипт (грамоту от лица царя, сопровождавшую орден, — знак особого расположения к награжденному) за «отличные успехи, коими сопровождались ваши долговременные труды на поприще отече­ственной словесности, и благородное, истинно русское чувство, которое всегда выражалось в произведениях Ваших, сделавшихся народными в России»  Там же.. 

Замечательно, впрочем, что, по многочисленным отзывам современников, вы­мораживающей казенности на этом «великолепном патриотическом обеде»  Цит. по: Русский инвалид. № 31. 4 февраля 1838 года. все-таки не было. По-видимому, официозность смягчалась как самой чрезвы­чайно обаятельной личностью виновника торжества, так и общим воодушев­лением при виде того, что русская литература в лице Крылова наконец-то оценена императором, то есть государством, столь высоко и столь публично. В приветственных куплетах, сочиненных князем Петром Вяземским и поло­женных на музыку графом Михаилом Виельгорским, сплетаются две эти интонации — дружески-непринужденная и торжественная. 

Первая ощутима в том, что к адресату обращаются на «ты»: «Здравствуй [то есть будь здоров, процветай], дедушка Крылов!», — а сообщество литераторов представлено как семья, которая празднует золотую свадьбу своего старейшины, «дедушки», с музой: 

А все вместе гости радуются тому, что дети этой четы — басни Крылова — приобрели прочную общенациональную известность: 

Ноты этой музыки не сохранились, но скорее всего, в рефрене: 

Виельгорский процитировал знаменитый полонез «Гром победы, раздавайся!» (слова Гавриила Державина, музыка Осипа Козловского), который еще недавно служил официальным гимном Российской империи, а кроме того — тради­ци­онной ритмической основой для сочинений, воспевающих воинскую доблесть. Куплетами на этот мотив приветствовали в свое время Багратиона, Кутузова и других полководцев. Рефрен в особенности произвел на празднике неверо­ятный фурор. «Когда приходило „Здравствуй, дедушка Крылов“, громкие восклицания, ура, шум ножей, рукоплескания приветствовали знаменитого баснописца», — вспоминал один из участников обеда  Запись из дневника Иосифа Виельгорского, сына Михаила Виель­горского, от 2 февраля 1838 года.
Цит. по: Е. Э. Лямина, Н. В. Самовер. «Бедный Жозеф». Жизнь и смерть Иосифа Виель­горского. Опыт биографии человека 1830-х годов. М., 1999., и вечером 2 февраля распевался гостями, расходившимися после торжества, даже на улице. Так Вяземский подарил баснописцу новое имя, закрепившееся за ним, по-видимому, навечно.

Легенда 7. Крылов был неряха

Вердикт: это не совсем правда.

Точнее будет сказать, что Крылов разыгрывал неряху. Причем в определенный период своей жизни — примерно с конца 1800-х до середины 1830-х годов. Именно тогда он не только написал и напечатал основные свои басни, но и раскрутил их как личный бренд, прочнейшим образом спаяв сам жанр со своим именем: басни Крылова. А кроме того, он и самого себя встроил в этот бренд, став главным — и для большинства читающей публики, конечно, единственным — русским баснописцем. 

Как в европейской культуре, растущей из Античности, должен был выглядеть баснописец? Он весел, рассеян и беспечен, как Лафонтен; некрасив, если не прямо уродлив, как Эзоп. Крылов же был наружности импозантной и весьма благообразной — высокого роста, корпулентный, с крупной головой, крупными и достаточно правильными чертами лица, густыми слегка вьющимися воло­сами, пухлыми, но красивой формы кистями рук. На низенького, горбатого, со «вспученным брюхом»  Жизнеописание Эзопа // Античная басня. М., 1991., курносым носом и короткими руками Эзопа он нисколько не походил и взамен этого придумал себе, так сказать, «униформу баснописца» — философа, мудреца, поглощенного наблюдениями за людьми и решительно не заботящегося о материальной стороне жизни (подобно Лафон­тену), в том числе о внешности. Волосы свои он оставлял всклоко­ченными, сапоги — нечищеными. Его сюртук, черного или кофейного цвета, всегда был в пыли и пуху. Надевая панталоны, он перекручивал штанины. А под сюртуком всегда носил белый жилет (вообще-то часть выходного костюма), на котором очень заметны любые пятна и брызги — в них у любив­шего поесть и, видимо, сознательно не слишком оберегавшего свою одежду Крылова недостатка не было. Сам этот жилет баснописец застегивал сикось-накось. Это не разовая оплошность, а элемент «униформы» — именно в таком неправильно застегнутом жилете с перекошенными полочками он изображен на портрете работы Ермолая Эстеррейха 1824 года. В реаль­ности же Крылов вовсе не был равнодушен к своей одежде. Знавшая его много лет Варвара Оленина свидетельствовала, что он носил «белье из самого тонкого полотна (в чем он был знаток) и из тонкого сукна платье»  Крылов в воспоминаниях современников. М., 1982., то есть выбирал добротные и недешевые ткани.

Не забудем, что Крылов был великолепным прирожденным актером комиче­ского плана. Ему не составляло труда создать и разыграть на людях фарсовые ситуации, приковывавшие внимание к его одежде и манерам — вернее, к небрежному обращению с одеждой и возникающим нелепостям, — а равно, придумав такие ситуации, рассказывать о них как о бывших в реальности. То он перед выездом во дворец садился на свою треуголку, превращая ее в жалкий блин, то забывал снять с пуговиц новенького парадного мундира бумажки, в которые их заботливо закутал портной, то, склонившись в этикетном поцелуе к руке императрицы Марии Федоровны, чихал ей на руку, то в красках повествовал о том, как случайно предстал перед лицом импера­трицы в рваном сапоге, из которого торчали голые и не очень чистые пальцы ноги. В качестве интересного, запоминающегося штриха Крылов утрировал в своем облике сонливость, малоподвижность, тяжеловесные неуклюжие ухватки, хотя на самом деле обладал даром точных и изящных движений — всю жизнь прекрасно играл на скрипке, а захотев, быстро стал виртуозным жонглером. Идеальным аккомпанементом к рисунку этой тонко, в мельчайших деталях продуманной и сыгранной роли был знаменитый крыловский аппетит, который он возвел на степень гомерического обжорства и демонстрировал в самых разных обстоятельствах. 

Вследствие всех этих многолетних усилий и родился неповторимый образ поэта-баснописца, причем с безошибочно опознаваемым русским — медвежьим и богатырским — колоритом.

Легенда 8. Крылов умер оттого, что объелся

Вердикт: это неправда.

Доктор, лечивший баснописца во время его последней болезни в начале ноября 1844 года, констатировал смерть от «паралича легких», вызванного пневмо­нией. Но Крылов не был бы Крыловым, если бы не постарался аранжировать и свою кончину.

Отчего мог умереть человек, известный своим обжорством? Разумеется, от того, что объелся. А чего ждали от умирающего баснописца? Конечно же, последней басни. Такую версию — квинтэссенцию общеизвестной репутации Крылова — и транслировал петербургскому обществу его душепри­казчик генерал-майор Яков Ростовцев (прекрасно знавший, почему в реаль­ности умер его старший друг). Осведомленный современник писал:

«Предсмертная болезнь его, последовавшая от несварения пищи в желудке, продолжалась несколько дней. То, что в этой старости прекратило жизнь, в прежнее время, конечно, прошло бы благополучно. На ужин себе… он приказал подать протертых рябчиков и облил их маслом. Помощь врачей оказалась недействительною. <…> За несколько часов до кончины, разговаривая с Яковом Ивановичем [Ростовцевым], он еще по привычке вводил апологи в свои речи — и шутя сравнил себя с крестьянином, который, навалив на воз непомерно большую поклажу рыбы, никак не рассчитывал излишне обременить своей немощной лошади только потому, что рыба была сушеная»  Очерк П. А. Плетнева «Иван Андреевич Крылов» (1845). Цит. по: Крылов в воспоминаниях современников. М., 1982..

Одаривая современников этой финальной комической миниатюрой, Крылов параллельно делает другой символический жест — предельно серьезный. За несколько часов до кончины он выразил желание, чтобы друзьям и зна­комым, в память о нем, были разосланы экземпляры издания «Басни И. А. Крылова. В девяти книгах». Книги хранились в Типографии военно-учебных заведений, относившейся к ведомству Ростовцева, и, по его распоряжению, там в первые же часы после смерти Крылова для них были изготовлены особые траурные обложки. На них печаталось: «Приношение. На память об Иване Андреевиче. По его желанию. Санкт-Петербург. 1844. 9-го ноября. ¾ 8-го, утром».

Умирая, Крылов оставался русским Эзопом, едким и циничным, но благодаря посмертной рассылке свыше тысячи экземпляров последнего издания своих басен он одновременно предстал как русский Гораций, создатель собственного «Памятника» — не одного стихотворения, но целой книги, неподвластной ни смерти автора, ни земным превратностям. Именно эта идея просвечивает еще в одном его устном афоризме — мнимо простодушном ответе на замечание кого-то из знакомых о его рекордных тиражах: «Что ж тут удивительного? Мои басни читают дети, а это такой народ, который все истребляет, что ни попа­дется в руки. Поэтому моих басен много и выходит»  Воспоминания Федора Солнцева. Цит. по: Крылов в воспоминаниях современников. М., 1982.. Нарочитая приземлен­ность этого объяснения лишь акцентировала главную мысль: книга, зачитанная детьми до дыр, остается в их памяти навсегда.

Легенда 9. Памятник Крылову поставлен в петергбургском Летнем саду потому, что он любил там гулять

Вердикт: это неправда.

В жизни Крылова и особенно в ее фарсовой версии кое-что действительно было связано с Летним садом. В первой половине 1790-х годов он жил в первом этаже дома окнами на сад и много лет спустя шокировал собеседников, рассказывая, как гулявшие там дамы жаловались в полицию на то, что он нагишом расха­жива­ет по комнатам при открытых окнах, играя на скрипке. Позднее, в 1810-х годах, Крылов сделал Летний сад местом действия одной из своих самых брутальных устных новелл — рассказа о том, как он, повстречавшись на прогулке с графом Дмитрием Хвостовым, поэтом с репутацией графомана, выпросил у того печатный листок с его новым произведением, чтобы им подте­реться. В действительности, посещая этот светский променад, баснописец вел себя, разумеется, вполне благопристойно; уже в начале 1820-х годов он поль­зовался там повышенным вниманием детей, пожиная таким образом плоды своей растущей славы. Но каким-то особо значимым местом Летний сад для Крылова не был.

Зато он был таковым для Николая I. Император отверг все четыре варианта, предложенные в 1848 году Уваровым как главой Комитета для сооружения памятника Крылову, — «посреди сквера Александринского театра» (на этом месте теперь стоит памятник Екатерине II) и три локации на Васильевском острове: «площадь перед срединою университетского дома», «сквер Петер­бург­ской биржи», пространство в начале Коллежской (ныне Менделеевской) линии, «к набережной Невы прилегающее» (там сейчас памятник Ломоносову)  Об этом см.: Е. Э. Лямина, Н. В. Самовер. Иван Крылов — Superstar. Феномен русского баснописца. М., 2024.. Вместо всего этого царь, уже выбрав проект Петра Клодта, указал: «В Летнем саду». Задуманный Петром I как аллегорический текст, вводящий посетителей в мир европейской культуры, Летний сад в царствование Николая стал модным местом гуляний, открытым «всем порядочно одетым людям». Там появлялись и сам император, и члены его семьи, и петербургский бомонд, и купечество, и мещанство. Публика Летнего сада являла собой идеальный образ российского населения — благополучного, образованного или по крайней мере грамотного, вестернизированного, но при этом сохраняющего национальное своеобразие. А счастливое будущее империи олицетворяли дети, которых с их дядьками и гувернантками среди гуляющих было много. В этом семантически и символически насыщенном пространстве памятник общенациональному наставнику — «дедушке Крылову» — был в высшей степени уместен.

Конкретную локацию в саду — в боскете, известном как Французский партер, «на круглой площадке, где обыкновенно играют дети»  См.: Там же., предложил создатель памятника Клодт, и там крыловский монумент и был открыт в мае 1855 года.