Чтение на 15 минут: «Война Алана»
Пильзенское пиво в потустороннем саду, античные статуи, уткнувшиеся носами в землю, пианистка, ставшая прачкой. В издательстве «Бумкнига» в переводе Анны Зайцевой вышел графический роман Эмманюэля Гибера. Arzamas публикует авторское предисловие и отрывок
Эмманюэль Гибер — один из наиболее авторитетных французских авторов комиксов, обладатель Гран-при Международного фестиваля комиксов в Ангулеме (2020) и премии Рене Госинни за сценарное мастерство (2017). В 1994-м Гибер случайно познакомился с американцем Аланом Коупом, ветераном Второй мировой войны. Позже благодаря этой дружбе появился графический роман «Война Алана». Этот комикс не хроника военных событий, а история о становлении личности и внутренней борьбе простого человека, через которую видна картина жизни Европы и Америки XX века.
С Аланом Коупом я повстречался случайно: спросил у него дорогу, так и познакомились. Это произошло в июне 1994 года, ему тогда было 69 лет, а мне — 30. Он жил со своей женой на острове Ре, куда я тогда приехал впервые. Вот так совершенно неожиданно и завязалась наша дружба.
Алан родился в Калифорнии в 1925 году в городе Аламбра, в пригороде Лос-Анджелеса. А вырос он в Пасадене и Санта-Барбаре. Воевал в Европе. После войны переселился во Францию и в Штаты с тех пор не возвращался. Он работал на американскую армию в качестве гражданского служащего во Франции и Германии. А когда вышел на пенсию, поселился на острове Ре.
Через несколько дней после первой встречи Алан начал делиться со мной воспоминаниями о своем военном опыте во время совместных прогулок по пляжу вдоль океана. Он был прекрасным рассказчиком, а я — благодарным слушателем. В его историях (за исключением двух-трех) не было ничего ошеломляющего. Они лишь совсем косвенно перекликались с тем, что я знал о Второй мировой войне из фильмов и всяких рассказов.
Но они завораживали меня
В километре от дома у Алана имелся сад. Там, в небольшом красно-белом деревянном домике, мы и начали записывать его историю на кассетный магнитофон. Мы были рады найти такой стоящий повод для общения. К концу июня у меня уже было несколько часов записей и твердая решимость продолжать начатое. В следующем сентябре я снова приехал к Алану, и мы продолжили наши беседы. Мы стали важны друг для друга.
Конечно, мы не могли знать, что нашей дружбе отведен срок всего в пять лет, но вели себя так, будто знали. То есть не теряли времени попусту. Плавали, катались на велосипедах, работали в саду, смотрели фильмы, слушали диски, играли на пианино, стряпали еду, писали друг другу десятки писем, постоянно созванивались, обменивались кассетами и рисунками. Взапой общались на самые разные темы. И при этом никогда не ссорились и не теряли друг друга из вида.
Издательство L’Association с интересом отнеслось к нашему проекту. Я начал публиковать отдельные страницы истории в журнале Lapin. Алан внимательно следил за моей работой, но оставлял мне большую свободу. Те немногие ошибки, которые он у меня нашел, имели чисто фактологический характер: например, название транспортного средства, изображение солдатского значка или лисьей норы Лисьей норой солдаты называют индивидуальный окоп, стрелковую ячейку.. Во всем остальном я был волен описывать его жизнь так, как представлялось моему воображению. Иногда мои рисунки весьма отдаленно напоминали то, что с Аланом действительно произошло. Окружающая обстановка и люди не имели прямого сходства. Он принимал это как некое условие нашей работы. А иной раз он бывал поражен тем, насколько точно совпадала с его воспоминаниями сцена, которую он мне весьма смутно обрисовал.
В любом случае результат ему всегда нравился. Такое доверие с его стороны позднее позволило мне продолжить работу уже одному. Наше произведение — не исторический труд. «Война Алана» — это результат встречи пожилого человека, который увлекательно рассказывал о своей жизни, с молодым человеком, испытавшим спонтанное желание описать и нарисовать ее. Если бы Алан не прошел через эту войну, я уверен, что все равно стал бы делать с ним книги. Кстати, я собираюсь опубликовать книгу о его детстве в Калифорнии E. Guibert. L’enfance d’Alan. D’après les souvenirs d’Alan Ingram Cope. Paris, 2012.. Это, пожалуй, самая красивая и личная часть поведанной им истории. В Алане меня больше всего интересовал сам рассказчик — его личность, стиль, голос и его удивительная память.
Эта память не застрахована от разного рода случайностей. Внимательный читатель, возможно, обнаружит некоторые неточности или пробелы. Насколько я могу судить, ошибок совсем немного. И хотя я сам мог бы исправить некоторые из них, намеренно не стал этого делать (например, солдат Карротерс и Дональд О’Коннор представлены как одно лицо, хотя совершенно ясно, что речь идет о двух разных людях). Я отдаю предпочтение версии Алана, потому что хочу, чтобы читатель услышал то же самое, что слышал я; чтобы он встретился с тем же человеком, с которым повстречался я. То, что в конце книги, рассказывая о своей взрослой жизни, Алан становится очень сдержанным, связано с его застенчивостью, которую я ни в коем случае не хотел потревожить чрезмерным любопытством. В этой книге мы хотели оживить исчезнувший мир, мир его юности, а не недавнее прошлое и настоящее, в котором были бы задействованы ныне живущие.
Я назвал книгу «Война Алана», поскольку хотел сразу же обозначить, что читатель не найдет здесь эссе о жизни американских рядовых во время Второй мировой войны. Речь пойдет только об Алане Коупе, о том, что он видел, через что прошел, что пережил и о чем захотел рассказать пятьдесят лет спустя.
И рисунки мои соответствуют этой задаче. Слишком тщательное воспроизведение документальных подробностей постоянно тормозило бы мою работу. Поэтому я оставлял фрагменты незакрашенными и опускал некоторые детали, чтобы мой рисунок был действительно похож на воспоминание.
Алан был крепким и смелым мужчиной, но у него постоянно возникали серьезные проблемы со здоровьем. С самого начала нашей дружбы мне приходилось порой первым попавшимся поездом добираться до хирургической клиники, куда его привозили на скорой. Благодаря недюжинной силе воли он всегда возвращался к активной жизни с потрясающей быстротой. В эти тяжелые периоды мы с Аланом сближались как никогда. В начале 1998 года у него обнаружилась тяжелая болезнь, окончательно переведшая его существование в режим выживания. Так началась вторая «война Алана». Полтора года подряд я наблюдал за его отчаянной борьбой с противником, который высасывал из него все жизненные соки. Когда Алан был в состоянии говорить на диктофон, мы беседовали уже только о его детстве. Его дыхание становилось все более прерывистым, но рассказывал он как никогда проницательно и по существу. Он продолжал читать наши с ним страницы, публикуемые частями в журнале. Я работал с удвоенной силой, чтобы Алан успел застать выход первой книги, но при этом постоянно прерывался на беседы с ним. Я приносил или присылал ему по почте каждую новую нарисованную страницу, на которой он лицезрел себя юным, познающим жизнь. Под его чутким руководством я сражался с сорняками, заполонившими его сад.
Алан умер 16 августа 1999 года в Ла-Рошели.
Когда Алан не хотел сразу говорить со мной на ту или иную тему, он любил в шутку приговаривать: «Я расскажу тебе об этом, когда наступит миллениум». Я в обиде на смерть за то, что она лишила меня всех этих разговоров 2000 года. За то, что Алан не дожил до выхода нашей первой книги в марте того самого года. Как гордился бы он при виде этой книжки в витринах книжных магазинов, при чтении первых рецензий, хваливших нашу с ним работу!
Зато смерть избавила его от бедствия, которое стало бы для него тяжелым ударом: в декабре 1999 года большой ураган, пронесшийся над частью Европы, погубил его сад, его самый любимый уголок в мире. Вокруг красно-белого деревянного домика ветром повалило все деревья.
Следующей весной я обнаружил на месте этого сада пустырь, разровненный бульдозером. Во времена наших с Аланом бесед это был настоящий кустистый лабиринт, казавшийся бесконечным. А в тот день мне хватило двадцати шажков, чтобы пройти его вдоль и поперек.
Магия покинула эти места.
Прошло десять лет, я завершил первую часть моей работы: война закончилась. По мере того как я продвигался, я чувствовал потребность все более плотно переплетать историю Алана с моей собственной — наверно, потому, что мне очень его не хватало. Незадолго до смерти он высказал пожелание, чтобы в год своего сорокалетия я съездил в Калифорнию и поприветствовал от его имени знаменитого Генерала Шермана, самую огромную секвойю в национальном парке Секвойя. Я так и сделал. Держа в руках завещанные им фотографии
Позднее я побывал в Германии, проехал по местам, где Алан служил в качестве капрала Третьей армии генерала Паттона. Я разыскал людей, которых он знал шестьюдесятью годами ранее, и при одном упоминании имени Алана мы с ними подружились. Поэтому в конце книги читатель найдет более прилежно задокументированные страницы, чем в начале.
Алан писал стихи. В одном из них есть три строфы, которые, на мой взгляд, прекрасно передают, что значит быть новобранцем для восемнадцатилетнего подростка в военное время:
Вот первый образ ее:
Сидя на круглом ковре,
Посреди разлитой бирюзы,
Открывает подарки на день рождения
Шестнадцатый. Тонкие пальцы,
Руки со светлым пушком,
Как пиво, светлы ее руки,
Как пиво, что я еще не пивал.
Моя первая боль — от нее.
Посреди мировой бойни
Сидит на пороге прощанья.
Как это больно:
Чудная светлая кожа тает вдали.
