10 декабря 2018История, Антропология

Проекту «Последний адрес» пять лет

Китаец из московской прачечной, директор химзавода в Буе, юноша из татарской раскулаченной семьи… В Музее архитектуры имени Щусева открылась выставка, посвященная пятилетию проекта «Последний адрес». Аrzamas публикует фрагменты из интервью с людьми, установившими таблички в память о своих родственниках или о совсем незнакомых людях 

Интервью Лена Ванина, Кирилл Кулагин

Ангелина Бушуева

Установила табличку репрессиро­ванному отцу Владимиру Бушуеву в Перми

Мне не было двух лет, когда отца расстреляли, а ему всего 31 год. Утром мама с отцом распрощались. Отец говорит: «Будешь в городе — купи билеты в те­атр». Потом она возвра­щается и видит бардак какой-то в квартире. Мы с се­строй маленькие, с нами нянечка была. Мама заходит и говорит: «Нянь, почему все пере­рыто?» Няня заплакала: «Арестовали, увезли». Вот и все. На следующий день было собрание профсоюзное, и маме сказали в 24 часа квартиру освобо­дить. «Куда, — говорит, — я с детьми?» — «А куда хотите: вы знали, что он враг народа, и никому ничего не сообщали». И выгнали из дома. Мама была бере­мен­ная, мне два, сестре четыре. Она, видимо, торопилась: ни фотографии, ничего не взяла. Ну куда она альбом понесет? Документы только взяла, и все. Было лето, потом в доме случился пожар, и все сгорело. Потом маму аресто­вали и на семь лет сослали, а нас с сестрой отобрали в детский дом. Сестру — в один, меня — в другой. У мамы были братья, и они искали нас. Сестру через четыре месяца нашли, а меня через два года. Я была в детприемнике, здесь же, в Перми.

О том, что отец расстрелян 17 января 1938 года, мы узнали в 1992 году, а до это­го приходили две или три похоронных, все разного типа. Мама их рвала сразу. Она все время думала, что он где-то жив и где-то новая семья. Иногда рассер­дится и говорит: «Живет и не думает, что нам так плохо». Нас же трое, а она одна без права прописки в большом городе.

По нынешним меркам он был главным технологом на судоре­монтном заводе, а тогда это называлось «руководитель теплотехнической партии». В подчине­нии у него было шесть человек. Ребята пошли на обед, только вышли за про­ход­ную — приехал «черный ворон». Сразу всех их забрали, по домам, обыск — и все, и исчезли парни, семь человек.

Я помню, мама рассказывала, как она шла с работы, когда отца арестовали, по дорожке. Вот по этому описанию мы искали этот дом. Потом пришли в архив Камского речного завода, где папа работал. Там улица была указана и номер дома. На ней стояли двух­этаж­ные деревянные дома — их называли бараками. По цифрам бараков определили, где именно был наш. Сейчас на этом месте пятиэтажный хороший дом. Там три доски, в том числе послед­ний адрес моего отца. Фотографию его нигде найти я не могу. Исчез человек, стерт с лица земли. Никто не будет знать, что был такой. Мы уйдем — и все. А тут табличка будет. Хоть люди задумаются, что это такое, зачем это, почему.

Евгений Краснов

Установил табличку своему предшественнику, директору химического завода Василию Шелепину, в городе Буй, Костромская область

Когда мне было 30 лет, я заинте­ресовался историей. К 35 я прочитал «Архи­пелаг ГУЛАГ». Я почувствовал, что эта книга честная и очень многие вещи объясняет. Например, почему я боюсь милиционеров, почему мне страшно от надзорных органов, почему у нас так много тюрем. Именно тогда обсуж­дался проект с табличками. Мне понравилась сама идея: одно имя — одна табличка, один знак и память.

Недалеко от моего дома есть дом, где, по данным «Мемориала» (признан иностранным агентом), забрали дорож­ного мастера и расстреляли. Я пошел договариваться. Навел справку, кто живет, как, чего. Пришел к хозяину, стал разговаривать. Надо подумать, говорит. Ну, подумайте, конечно. А потом говорит: «Вы знаете, мы с женой посмотрели домовые книги — вроде такого не было, а если и был, то мы не знаем. А че за человек, а хороший, а плохой, а вдруг за дело расстреляли, а вдруг еще как?» И отказали мне. Я говорю: «Ребят, я же не барельеф хочу повесить — я хочу повесить памятный знак, чтобы люди, проходя мимо вашего дома, вспоминали, что было такое». Нет — отказали.

Но меня это еще больше подстегнуло. Я выяснил, что у нас на заводе в 1937 го­ду репрессировали многих директоров. Ни о ком из них практически ничего не известно, но об одном, Шелепине Василии Алексеевиче, было две строчки: «директор Буйского химического завода, взят, расстрелян». Весь завод — это площадка в несколько квадратных километров. Адрес — Чапаева, 1. Про Шеле­пина было известно, что его взяли именно с Чапаева, 1, а из какого конкретно здания, неизвестно. Тогда мы выбрали здание в центре, мимо которого люди ходят на работу.

Через два года мне пришло письмо. Писала женщина с Украины. Она вдруг нашла статью про то, как мы в Буе установили табличку Шелепину. Стала читать и поняла, что это ее прадед. В письме она рассказывает историю, как они искали его, что долгие годы считали, что он в лаге­рях, что ждали. Человек пропал, и все. И вдруг спустя 80 лет и спустя два года после того, как мы уста­но­вили табличку, она узнала, чем все закончилось.

Марк Гринберг

Установил табличку китайцу Ван Си Сяну, работавшему гладильщиком в московской прачечной

У меня в семье не было репресси­рованных, во всяком случае среди ближайших родствен­ников. Я решил установить табличку по месту жительства и выбрал дом в Грохоль­ском переулке, соседний с тем, в котором жил в молодости (наш дом был построен в 1960-е годы). В списке жильцов я обнаружил китайца, кото­рого звали Ван Си Сян, и подумал, что в память об этом гладильщике из прачечной едва ли кто-нибудь установит табличку. И оформил заявку. Почему-то я был уверен, что это очень простое дело, ведь тут не может воз­никнуть столкновения мнений. Однако история растянулась надолго, потому что дом оказался в ведении Главного управления по делам дипломатического корпуса МИД. Я стал названивать в это учреждение. К сожалению, вначале я столкнулся с чиновни­ком, который долго меня обманывал, много времени пропало даром. Пришлось отвезти формальное заявление и зарегистрировать его в канцелярии. Спустя некоторое время меня пере­адресовали к юристу, который объяс­нил, что устанавливать табличку может только собственник, а собствен­ник этого дома — Росиму­щество. Я написал в Росиму­щество, благо у него есть электронная приемная. Потребовалось согласие МИДа. Я написал в МИД, МИД вернул мою заявку в ГлавУпДК. Там со скрипом дали согласие, потребо­вали только предоставить копию дела этого китайца, чтобы подтвер­дить, что это действительно был его последний адрес и что он реабили­тирован.

Оказалось, копия этого дела есть в «Мемориале» (признан иностранным агентом). Выяснилось, что Ван Си Сян был неграмотным, не умел читать по-русски; впрочем, и следова­тель, который вел дело, с грамотой был знаком плохо (скажем, слово «китаец» он пишет через «и»: «китаиц»). Что сказать о самом Ван Си Сяне? Он пострадал в рамках одной из национальных спецопе­раций НКВД, когда брали китайцев, болгар и т. д., — там всем досталось. Ясно, что этот человек — гладильщик, который не знал русского языка или знал плохо — вообще не понимал, что с ним делают. В общей слож­ности история длилась полтора года, я рассказы­вал о происхо­дящем друзьям, и Ван Си Сян словно присутствовал в жизни семьи. Но тогда я даже не видел его лица. На следующий день после того, как мы установили табличку, оказалось, что существует его фотография. Одна из коллег под моим постом в фейсбуке  Facebook принадлежит компании Meta, которая признана в России экстремистской, ее деятельность запрещена. Мы обязаны указывать это по требованию российских властей. написала: «Теперь это ваш брат». Это чересчур пафосно для меня, но в какой-то момент я и вправду почувствовал что-то вроде этого.

Хамис Зарипов

Установил табличку своему другу и однокласснику Саиду-Гарею Шингарееву в городе Краснокамск, Пермский край

С пятого класса меня вместе с семьей раскула­чили. В деревне я учился в татар­ской школе, потом год или сколько-то не учился, а потом приехали в Красно­камск, и я снова пошел в пятый класс. Краснокамская школа органи­зовалась, когда кулаков туда со всей Татарии прислали. Кто в какой класс мог, так и за­пи­сывался. Мы с Шинга­реевым учились вместе три года, сидели за одной партой. Я деревенский, а он из Буинска, из семьи кулаков. 

Я был на учебной практике на буксирном пароходе. А когда вернулся, мне сказали, что Шингареева арестовали. Его расстреляли. Ему было 18 или 19 лет. Не был он виноват. Тогда, можно сказать, через два-три человека арестовы­вали. Может быть, у половины класса или отец был арестован, или брат отца, или старший брат. Было время такое.

Эти и другие интервью, а также видео, аудио и шрифтовую анимацию, рас­сказываю­щие об истории проекта, можно посмотреть на выставке «Последний адрес / 5 лет». Выставка продлится до 16 декабря. 

микрорубрики

Ежедневные короткие материалы, которые мы выпускали последние три года

Карикатура дня

Французский щеголь и его слуга

Спектакль дня

«Серсо» (1985)

Символ дня

Семисвечник

Архив