16 июня 2025Литература

7 секретов «Собачьего сердца»

Откуда взялись пушистые усы профессора Преображенского? Кто такой Мориц? Почему домработнице нельзя есть краковскую колбасу? И что означает эпитет «новоблагословенная» по отношению к водке?

Автор Мария Котова

1. Тайна пушистых рыцарских усов профессора Преображенского

Вот как наблюдательный Шарик описывает Филиппа Филипповича Преображенского:

«Он умственного труда господин, с культурной остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей, но запах по метели от него летит скверный, — больницей и сигарой». 

В дальнейшем появляются и другие подробности о характере и образе жизни профессора. Он вспыльчив и властен, любит оперу и часто напевает серенаду Дон Жуана. Кроме того, Филипп Филиппович — гурман и сибарит, живет в просторной квартире на Пречистенке и имеет сомнительное социальное происхождение: его отец — кафедральный протоиерей. Все эти черты Булгаков позаимствовал у своего дяди по матери — известного врача-гинеколога Николая Михайловича Покровского, жившего на углу Пречистенки и Обухова переулка. Как позднее вспоминала первая жена Булгакова Татьяна Николаевна, портрет получился очень узнаваемым: «Дядька очень обиделся на него. Ну и я, как взяла читать, сразу догадалась, что это Николай Михайлович»  Расшифровка аудиоинтервью Татьяны Николаевны Лаппы из собрания Музея Михаила Булгакова..

2. Тайна Морица

Вот Шарик наблюдает за тем, как профессор принимает пациентов:

«— Клянусь, профессор, — бормотала дама, дрожащими пальцами расстегивая какие-то кнопки на поясе, — этот Мориц… я вам признаюсь, как на духу… 
     — „От Севильи до Гренады…“ — рассеянно запел Филипп Филиппович и нажал педаль в мраморном умывальнике. Зашумела вода.
     — Богом клянусь! — говорила дама, и живые пятна сквозь искусственные продирались на ее щеках. — Я знаю, что это моя последняя страсть… Ведь это такой негодяй! О, профессор! Он карточный шулер, это знает вся Москва. Он не может пропустить ни одной гнусной модистки. Ведь он так дьявольски молод!»

О Владимире Эмильевиче Морице Булгаков услышал от своих друзей в середине 1920-х, а в 1925 году познакомился с ним сам на чтении нового романа «Белая гвардия».

Карточный шулер в повести, Владимир Мориц в действительности был интеллигентнейшим и образованным человеком, сотрудником театральной секции Государственной академии художественных наук (ГАХН), красивым кареглазым брюнетом. Слава рокового сердцееда, над которой иронизирует Булгаков, появилась у Морица в начале 1920-х — к нему ушла из семьи Александра Лямина, первая жена сотрудника ГАХН Николая Лямина. Позже Лямин стал близким другом Булгакова. В июле 1925 года писатель подарит ему свой сборник «Дьяволиада» с надписью: «Настоящему моему лучшему другу Николаю Николаевичу Лямину». Их вторые жены Наталия Ушакова и Любовь Белозерская будут лучшими подругами.

Владимир Эмильевич Мориц происходил из богатой купеческой семьи — его отец Эмиль Мориц был состоятельным коммерсантом, а мать Зинаида Якунчикова происходила из купеческой семьи. Искусствовед и писатель Сергей Шервинский вспоминал, что Зинаида Васильевна видела в сыне наследника семейного дела и успешного коммерсанта. Но Владимир бросил семейный бизнес и поступил на филологический факультет Московского университета.

Он владел французским, английским, немецким, итальянским и польским, переводил Шекспира, Стриндберга и других авторов, много путешествовал и даже после революции смог выезжать в Париж в командировки — недости­жимая мечта самого Булгакова, которому негласно был запрещен выезд за границу. В конце 1920-х, когда началась кампания по уничтожению ГАХН, Владимир Мориц был выведен из штата академии, а в 1930-м арестован прямо на улице по дороге на работу. После возвращения из ссылки в 1932 году он остался в Москве, много преподавал и скончался в 1972 году в возрасте 82 лет. 

3. Тайна краковской колбасы

Вот Шарик впервые замечает Филиппа Филипповича. Тот выходит из коопе­ративного магазина Центрального хозяйства (Центрохоза) с краковской колбасой: 

«Какого же лешего, спрашивается, носило его в кооператив Центрохоза? Вот он рядом… Чего ищет? У-у-у-у… Что он мог покупать в дрянном мага­зинишке, разве ему мало Охотного ряда? Что такое?! Кол-ба-су. <…>
     <…>
     <…> А в сущности, зачем она вам? Для чего вам гнилая лошадь? Нигде кроме такой отравы не получите, как в Моссельпроме».

Позднее Филипп Филиппович строго-настрого запрещает есть краковскую колбасу своей горничной Зине, называя ее отравой для человеческого желудка. Шарик, наделенный не только собачьим нюхом, но и классовым чутьем, безошибочно определяет, что магазины Центрального хозяйства и продукция Моссельпрома не для солидного господина. В этом отрывке Шарик цитирует рекламный слоган авторства Владимира Маяковского с известного плаката Александра Родченко: «Где прекрасный обед? Нигде, кроме как в Моссельпроме».

Маяковский и Булгаков регулярно обменивались остротами и шутками. В «Записках на манжетах» Булгаков составил ироничный портрет поэта:

«Двенадцатилетний юбилей Владимира Маяковского.
     <…> Мучительное желание представить себе юбиляра. Никогда его не видел, но знаю… знаю. Он лет сорока, очень маленького роста, лысенький, в очках, очень подвижной. Коротенькие, подвернутые брючки. Служит. Не курит. У него большая квартира, с портьерами, уплотненная присяжным поверенным, который теперь не присяжный поверенный, а комендант казенного здания. Живет в кабинете с нетопящимся камином. Любит сливочное масло, смешные стихи и порядок в комнате. Любимый автор — Конан-Дойль. Любимая опера — „Евгений Онегин“. Сам готовит себе на примусе котлеты. Терпеть не может поверенного коменданта, и мечтает, что выселит его рано или поздно, женится и славно заживет в пяти комнатах».

Маяковский в долгу не остался и позднее в стихотворении «Лицо классового врага» написал о «буржуях-нуво»:

Немного позже Булгаков ответил Маяковскому, соединив в образе второ­степенного героя «Мастера и Маргариты» поэта Александра Рюхина черты Маяковского и комсомольского поэта Александра Жарова, автора песни «Взвейтесь ко­страми, синие ночи». Главу о приключениях Иванушки в ресто­ране «Дом Грибоедова» Булгаков планировал опубликовать в 1929 году и был уверен, что Маяковский ее прочтет. Но ни о Рюхине, ни о шпильке в свой адрес в «Собачьем сердце» Маяковский не узнал. Повесть и отрывок из романа, сне­сенные в дружественное издательство «Недра», в печати так и не появились. 

4. Тайна экспериментов по омоложению

Пес Шарик превратился в человека в результате эксперимента по омоложению. Эту тему Булгаков выбрал не случайно: в своих гротескно-фантастических повестях он всегда ориентировался на остро-злободневные темы. И если в основе сюжета «Роковых яиц» — ходившие в первой половине 1920-х годов слухи об изобретении лучей смерти, то темой «Собачьего сердца» становится другая популярная тема — продление жизни и омоложение.

В 1924–1925 годах столичная пресса пестрела заголовками: «12 удачных операций по омоложению», «Борьба против омоложения в Индии», «Новейшие опыты омоложения в Москве» и так далее. Даже в литературном журнале «Звезда», никак не связанном с новостями науки и техники, в 1924 году была напечатана статья «Новое об операции омоложения». 

Интерес к физическому омоложению с помощью операционного вмеша­тельства начал стихать только в конце десятилетия. Писателей теперь интересовала не переделка человека, а создание нового советского гражданина. Этому противопоставлению людей старого века и нового времени посвящена, например, повесть Юрия Олеши «Зависть», напечатанная в 1927 году. А в 1933-м Михаил Зощенко в повести «Возвращенная молодость» рассказал, как главный герой, влюбленный в молодую красавицу, смог изменить свою психику по методу знаменитого физиолога Ивана Петровича Павлова.

5. Тайна сухаревских торговцев

Помощник профессора Преображенского и его ученик Иван Арнольдович Борменталь заводит специальную тетрадь «История болезни», в которой отмечает постепенные изменения в облике собаки после операции, а заодно документирует фантастические слухи вокруг необычного эксперимента:

«7-го января. <…>
     <…>
     <…> В утренних газетах появилась удивительная заметка:
     „Слухи о марсианине в Обуховом переулке ни на чем не основаны. Они распущены торговцами с Сухаревки и будут строго наказаны“. О каком, к черту, марсианине? Ведь это кошмар!!»

Несколько дней спустя доктор Борменталь делает еще одну запись:

«Семь сухаревских торговцев уже сидят за распространение слухов о светопреставлении, которое навлекли большевики. Дарья Петровна говорила и даже называла точно число: 28 ноября 1925 года, в день преподобного мученика Стефана, — земля налетит на небесную ось!!» 

Сухаревский рынок располагался в районе Большой Сухаревской площади. В XIX–XX веках здесь можно было купить продукты, мебель, книги, одежду и множество других вещей. Писатель Ефим Зозуля как-то рассказывал в редакции газеты «Накануне», с которой сотрудничал и Михаил Булгаков, что скопил денег и «на сухаревской барахолке купил своей жене вполне приличную шубу — „совсем, совсем еще мало ношенную“»  Э. Л. Миндлин. Необыкновенные собеседники. М., 1968..

Краевед Леонид Видгоф, цитируя стихотворение Осипа Мандельштама «Все чуждо нам в столице непотребной…», называет сухаревский рынок воплощением «московской торговой хитрости»  Л. М. Видгоф. «Но люблю мою курву-Москву». Осип Мандельштам: поэт и город. М., 2012. Мандельштам, знакомый с Булгаковым  Именно по его совету начинающий писатель Булгаков в 1921 году отправился с Кавказа в Москву, а не в Киев или Петербург., посвятил этому рынку очерк «Сухаревка». Опубликованный в 1923 году в журнале «Огонек», он вполне мог быть известен Михаилу Афанасьевичу:

«Есть что-то дикое в зрелище базара. Базар всегда пахнет пожаром, несчастьем, великим бедствием.
     Недаром базары загоняют и отгораживают, как чумное место… Если дать базару волю, он перекинется в город и город обрастет шерстью.
     Но русские базары, как Сухаревка, особенно жестоки и печальны в своем свирепом многолюдстве»  О. Э. Мандельштам. Полное собрание сочинений и писем. В 3 т. Т. 3. М., 2011..

Вполне вероятно, что дикость и хаос старого рынка ощущал и Булгаков, поэтому самые нелепые слухи о Шарике-Шарикове могли появиться только здесь — в недрах «свирепого» Сухаревского рынка. В 1925 году рынок был закрыт, вместо него открылся более цивилизованный Ново-Сухаревский рынок, но в 1930 году был закрыт и он.

6. Тайна новоблагословенной водки

«— Сюда их! — хищно скомандовал Филипп Филиппович. — Доктор Борменталь, умоляю вас, оставьте икру в покое! И, если хотите послушаться доброго совета, налейте не английской, а обыкновенной русской водки. 
     Красавец тяпнутый (он был уже без халата, в приличном черном костюме) передернул широкими плечами, вежливо ухмыльнулся и налил прозрачной водки.
     — Новоблагословенная? — осведомился он. 
     — Бог с вами, голубчик, — отозвался хозяин. — Это спирт. Дарья Петровна сама отлично готовит водку».

Русскую водку доктор Борменталь называет новоблагословенной по названию улицы, на которой в 1925 году находился водочный завод  Сейчас это улица Самокатная, на ней расположен завод «Кристалл».. Выпуск водки царским правительством был прекращен в 1914 году и возобновлен новой советской властью только в 1925-м. Новую русскую водку называли еще «рыковкой» по имени председателя Совета народных комиссаров Алексея Рыкова. В ночь с 20 на 21 декабря 1924 года Михаил Булгаков отметил в дневнике самые интересные московские новости и в том числе появление новой водки:

«В Москве событие — выпустили 30° водку, которую публика с полным основанием назвала „рыковкой“. Отличается она от царской водки тем, что на десять градусов она слабее, хуже на вкус и в четыре раза ее дороже. Бутылка ее стоит 1 р. 75 коп.»  М. А. Булгаков. Под пятой // М. А. Булгаков. Собрание сочинений. В 8 т. Т. 2. М., 2011.

Московские покупатели тридцатиградусную водку не оценили. В ответ на возмущение граждан власти пообещали в ближайшее время все же выпустить 40-градусную водку.

7. Тайна кинематографа 

Описывая скудную жизнь машинистки Васнецовой, вынужденной питаться в дешевой столовой, Шарик замечает:

«…Ведь за четыре с половиной червонца в „Бар“ не пойдешь! Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщин единственное утешение в жизни».

Михаил Булгаков не был заядлым киноманом, но в кино ходил и в юные гимназически-студенческие годы в Киеве, и потом уже в Москве. Вторая жена писателя Любовь Белозерская вспоминала:

«Иногда озорства ради он притворялся, что на сеансах ничего не понимает. Помню, мы были как-то в кино. Программы тогда были длинные, насыщенные: видовая, художественная, хроника. И в небольшой перерыв он с ангельским видом меня допытывал: кто кому дал по морде? Положительный отрицательному отрицательный положительному?
     Я сказала:
     — Ну тебя, Мака!  Домашнее прозвище Булгакова.
     И тут две добрые тети напали на меня: 
     — Если вы его, гражданка, привели в кинематограф (они так старомодно и выразились), то надо все же объяснить человеку, раз он не понимает.
     Не могла же я рассказать им, что он знаменитый „притворяшка“»  Л. Е. Белозерская. Воспоминания. М., 1990.. 

Зимой и весной 1925 года, когда Михаил Булгаков работал над повестью «Собачье сердце», в прокате действительно шло много «женских» картин. Рядом с трюковой кинолентой «Луч смерти» Льва Кулешова и революционной «Стачкой» Сергея Эйзенштейна показывали популярные фильмы, ориентиро­ванные на женскую аудиторию. В 1925 году машинистка Васнецова могла смотреть фильм «Моника Лербье», снятый по невероятно популярному одноименному роману Виктора Маргерита. В 1925 году в издательстве «Недра», которому Булгаков предложил для публикации свою повесть «Собачье сердце», тираж книги Маргерита был конфискован. Вполне вероятно, что это и была «Моника Лербье», одна из частей романа «Женщина в пути». Полно­стью напечатать роман «Женщина в пути» Главлит издательству не позволил: «Пацифистский роман, решающий проблему войны и революции путем проповеди внеклассовой любви и непротивления (политика „скрещенных рук“). Роман не пропущен»  РГАЛИ. Ф. 340. Оп. 1. Ед. хр. 36. Л. 22..

Помимо популярной «Моники Лербье» в кинотеатрах шла мелодрама «Геста Берлинг» с Гретой Гарбо, историческая мелодрама Дэвида Гриффита «Сиротки бури» (в советском прокате она демонстрировалась под названием «Две сиротки»), комедия «Розита» с Мэри Пикфорд и множество других кинолент в том же жанре. Вот что писала «Вечерняя Москва» об одной из них, под названием «Женщина из тумана»:

«Светская барынька перерождается, влюбившись в простого ковбоя. Из душной атмосферы капиталистического города, „из тумана“, она попадает в дикие просторы Калифорнии, к простым, не тронутым „культурою“ людям.
     Сценарий развернут уверенно, четко и держит действие все время в несрывающемся напряжении. Только трафаретная развязка несколько ослабляет впечатление.
     Техническое исполнение фильмы — безукоризненно»  Вечерняя Москва. № 40. 18 февраля 1925 года..