2 декабря 2022История, Антропология

Юрий Березкин: «Мне как археологу всегда везло»

Скелеты младенцев, золотые рога, гробница жрецов. Как устроена жизнь археолога и почему одним везет, а другим нет? В новом выпуске «Ученого совета» — специалист по доистории и археолог Юрий Березкин. А еще он рассказывает о том, как собрал гигантскую базу данных по мифологии и фольклору и почему мифы совершенно разных народов похожи

Записала Анна Красильщик

Юрий Евгеньевич Березкин

(р. 1946)

Специалист по доистории, археолог. Создатель новой дисциплины, исполь­зующей большие данные по мифологии и фольклору для реконструкции прошлого. Размещенная в интернете база данных фольклора и мифологии (в последние годы в соавторстве с Евгением Дувакиным) содержит инфор­мацию о распределении более 3000 эпизодов и образов более чем в тысяче традиций мира. Исследователь древней иконографии — росписей на перуан­ских сосудах, общих мотивов в искусстве Восточной Азии и Америки. Доктор исторических наук, член Академии наук Эстонии. Окончил исторический факультет (кафедра археологии) Ленинградского университета (1970). Заведую­щий отделом этнографии Америки Музея антропологии и этнографии (Кунст­камера) РАН, профессор факультета антропологии Европейского университета в Санкт-Петербурге. В 1966–1994 годах работал в археологических экспедициях в Средней Азии, Сибири и на Дальнем Востоке, в том числе 25 лет — на памят­никах VI–III тысячелетий до нашей эры на юге Туркмении (периферия ближне­восточной цивилизации). В 1976 году защитил кандидатскую диссертацию, а в 1990-м — докторскую (работы посвящены мифологии, доколумбовому искусству и археологии Южной Америки). Автор девяти монографий и 300 научных статей. Пишет стихи.

Научные интересы: культурные взаимодействия и миграции от выхода современного человека из Африки до Средневековья; фольклор и мифология в исторической динамике; заселение Нового Света.

О семье

Жили мы в коммуналке, и крик там не прекращался ни на минуту. Это была Караванная улица, тогда улица Толмачева. Не помню, чей особняк, но в нем были мраморные подоконники, лепнина на потолке и большая медная ванна. Для мытья нашей семье выделили субботу. Семья была советской, но не совсем стандартной. Отец вернулся с войны в чине капитана, окончил академию и стал инженером-ракетчиком. О войне не рассказывал. Человек он был очень достойный, хороший, хотя вполне разделял взгляды, которые тогда следовало разделять. Любил книжки про путешествия и под новый, 1952 год, сразу после моего пятого дня рождения, стал мне читать «Таинственный остров». Времени у него было мало, поэтому я начал читать сам и к шести годам прочел основ­ные романы Жюля Верна. Хотя с советской классикой я тоже знакомился, мой воображаемый мир еще долго находился где-то в Полинезии. Мама была наполовину эстонка и, если не хотела, чтобы я понимал, с бабушкой разгова­ривала по-эстонски. Бабушка родилась в Нарве и в 1918-м случайно оказалась в России. Мама окончила Академию художеств — среди профессоров был Билибин, — а вернувшись из эвакуации, перешла на архитектурный факультет. Я не выучил в детстве эстонский, но латиница изначально была столь же естественной, как кириллица. Дед по отцу умер, когда тому было три года. Дед по матери рано развелся с бабушкой, но иногда приезжал. Преподавал марксизм в Уфе, но к 60-м годам сам все понял. Так редко бывает.

Воспоминания о моей первой школе (на площади Искусств) остались не самые приятные. На переменах шаг влево, шаг вправо считался побегом, ученики парами ходили по коридору. Классную руководительницу я ненавидел. Обсуждала с нами, как писать: «красата» или «кросота». «Виктор Гюго» был, конечно, с ударением на первых слогах. Когда я перешел в пятый класс, мы переехали на Малую Охту. Там начались другие проблемы, но все кончилось хорошо. А в первом классе я познакомился с Сашей (Александром Давидовичем) Марголисом, и он надолго остался моим другом. Благодаря ему я впервые соприкоснулся с миром, о существовании которого мог только подозревать. И дальше я постарался попасть туда, где читают самиздат и ставят спектакли. Это заняло время и окончательно произошло на третьем курсе университета.

Об увлечении археологией и учителях

С подачи Марголиса я стал ходить в археологический кружок при университете и решил поступать на исторический факультет, на кафедру археологии. Посту­пил легко: у меня была золотая медаль, сдавать пришлось только историю. Иначе мог бы провалить экзамены, конкурс был жесткий.

Определенного учителя «в науке и в жизни» у меня не было, но на втором курсе к нам пришел Вадим Михайлович Массон и стал рассказывать про археологию Древнего Востока. В то время преподавать имели право сотрудники академиче­ских институтов, а не только сотрудники кафедры. Запрет на привлечение специалистов со стороны стал одним из гвоздей в гроб российской науки. На общем фоне Массон выглядел потрясающе: молодой, энергичный, нестан­дартно себя ведущий. От него я позаимствовал выражение «путем умственного развития». Массон познакомил с концепцией неоэволюционизма — от Гордона Чайлда, придумавшего неолитическую революцию. К концу 1970-х Чайлд себя исчерпал, но в 60-х в советских условиях это был огромный прорыв: живая наука. После второго курса, в начале мая, я приехал в экспедицию в Южную Туркмению. В первый же день мы нашли общественно-культовый центр конца III тысячелетия до нашей эры. Его называли «храм», хотя это не совсем точно. 

Кроме Массона, были и другие учителя, в частности Владимир Александрович Башилов. Он первым в России, пусть и по книгам, стал заниматься археологией Центральных Анд и был одним из руководителей советской археологической экспедиции в Ираке. Массон в детали моего образования не вдавался, а Баши­лов учил работать и заставлял думать над тем, что я пишу. Другим учителем и старшим другом стал Евгений Владиславович Зеймаль, нумизматик, специа­лист по кушанам  Кушаны — правящая династия одного из крупнейших государств Азии, Кушанского царства, охватывавшего Афганистан, Северо-Западную Индию и часть Средней Азии. и сасанидам  Сасаниды — династия персидских прави­телей, правивших в сасанидском Иране с 224 по 651 год., копавший в Таджикистане памятники начала и середины I тысячелетия нашей эры. Никогда не забуду, как в пять утра, ища миллиметровку, чтобы чертить разрез на раскопе, я случайно отрезал ее от листа, который приготовил для себя Зеймаль. Он возмутился, я испугался и пробормотал: «Ее можно приклеить». — «Можно даже пришить!» — был ответ.

О первых археологических экспедициях и холмах с информацией

Первая моя экспедиция (1966 год) была не в Среднюю Азию, а в Хакасию, в зону затопления Красноярского моря. Июль оказался жарким. Мы спускались в раскоп, работали, каждые пятьдесят минут — перерыв. Выбирались из рас­копа на четвереньках — не могли встать на ноги от усталости. Потом привыкли. В том же году я попал в экспедицию на Нижний Амур и в Приморье. Увидел кедры, по которым вьется лимонник. В деревне продавали женьшень. В детстве я увлекался Арсеньевым  Владимир Клавдиевич Арсеньев (1872–1930) — путешественник, географ, этнограф, исследователь Дальнего Востока, автор книг «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала», рассказывающих об экспедициях по уссурий­ской тайге. и теперь наконец попал в Уссурийский край. Про заграницу тогда нечего было и мечтать, но когда в сентябре 1966-го ночью я въехал во Владивосток, было ощущение, будто я уже в Сан-Франциско.

С 1967-го по 1994-й — с небольшими перерывами — длилась главная экспе­диция — туркменская, в Каракумы. Но не в пески, а в подгорную полосу, где такыр.

Каждой весной потоки воды несут с гор глину и уровень равнины повышается на четыре миллиметра. Такыр насыщен органикой и плодороден, только вода на нем долго не держится. Такыр — не растрескавшееся дно высох­шего озера, а сложная биохимическая система. Над этой глиняной равниной возвышаются холмы — остатки древних поселений, где люди жили веками и даже тысячеле­тиями. Лишь когда речки сильно меняли русло или вовсе пересыхали, жители уходили в другие места.

На станции Душак («Начальник — ишак, машинист — верблюд, стоянка пять минут») мне сказали, что из-за дождей машины не ходят. Пошел пешком, думал, что 40 км, а оказа­лось — 60, из которых 15 километров все-таки ехал — меня подвезли. К вечеру увидел вдали холм, который принял за естественную возвышенность. На самом деле это был тепе (по-тюркски), или телль (по-арабски). Тепе состоят из медленно накапливавшихся культурных отложений. На Алтын-Депе (в туркменском «т» переходит в «д»), как назывался тот памятник, их толщина достигала 27 метров. Поселение существовало около трех тысяч лет, и к началу III тыся­челетия до нашей эры это уже был крупный город. До Массона Алтын-Депе никто не копал. Это окраина цивилизации, центр которой находился в Месопотамии.

При раскопках тепе невозможно «ничего не найти». Даже если просто зачи­стить поверхность щеткой или ножом, вы немедленно обнаружите следы деятельности человека. Любой кубический сантиметр грунта содержит информацию о древнем обществе — надо лишь ее выявить. В первый же день Массон показал, как копать сырцовую архитектуру, то есть видеть стену из необожженных глиняных кирпичей среди слипшихся обломков тех же самых кирпичей — глину в глине. Если вы научились этому за три дня, из вас получится археолог. Если нет, никогда не научитесь. 

О здании с обугленным ячменем и скелетами младенцев 

Телли, они же тепе, есть не везде, где жили древние земледельцы, а только на территории от Болгарии до Пакистана. Люди веками строили дома из глиняных кирпичей. Обжигать их было слишком дорого, да и незачем. Сырцовая стена благополучно стоит почти век. А когда дом ветшал, стены обрушивали, площадку разравнивали, но нижние части стен оставались нетронутыми. Здесь же скапливались зола, черепки, кости и прочий мусор. Таким образом культурный слой рос и рос от одного строительного горизонта к другому. Расчищая полы и стены, можно выявить архитектурные комплексы. Среди них встречались очень своеобразные. Так, на соседнем с Алтын-Депе поселении IV тысячелетия до нашей эры мы обнаружили помещение, засыпан­ное обгорелым ячменем. На слой ячменя были брошены два младенца, уже мертвые, — их тела не были правильно захоронены. На полу помещения находилось предметы, видимо связанные с совершением какого-то ритуала. Здание вряд ли было просто разрушено и оставлено — скорее «погребено» с соблюдением определенных обрядов. Когда вы открываете объекты, не имеющие соответствий среди уже известных, то чувствуете, что не зря работаете. Наука для того и существует, чтобы открывать новое. 

О гробнице жрецов и золотой головке быка

В семьдесят втором году я вернулся из армии и снова оказался в Туркмении. Массон уехал, и мы с Наташей (Натальей Николаевной) Скакун нашли то, что потом называлось гробницей жрецов. В заслугу это нам поставить нельзя: копали и случайно наткнулись. Что мы нашли, сказать сложно, точных парал­лелей нет. По-видимому, какое-то здание специального назначения, но по пла­нировке обычное, только больше размером. В первой комнате находился алтарь, покрытый тканью, к которой были, очевидно, пришиты синие лазу­ритовые и белые пастовые бусы. Между алтарем и стеной лежали большие каменные предметы: «гиря», «жезл» и «колонка». Такие встречаются на востоке Ирана и на сопредельных территориях Афганистана и Туркменистана в XXII–XIX веках до нашей эры. Скорее всего, их появление было вызвано распространением какого-то нового культа. В нашем случае вместе с ними находились золотые головки быка и волка, бусы из золота и полудрагоценных камней, на полу лежала наборная плакетка с изображением креста (видимо, солнца) и полумесяца и огромные рога архара. Золотые бусы и небольшая печать со знаками были привезены из долины Инда, где в это время существовала хараппская цивилизация. В следующей комнате «святилища» в одной из стен оказались ниши, а в них лежали черепа. В последнем помещении анфилады — груда костей. Мы наткнулись на один из богатейших археологических комплексов Древнего Востока — не каждому выпадает такое счастье. Правда, значение этих находок мы вряд ли могли тогда оценить. 

Есть везучие археологи, а есть невезучие. И это не зависит от квалификации. Я знаю людей, которые были не очень квалифицированны, но находили фанта­стические вещи. И выдающихся археологов, которые «кладов» не находили. Дело случая. Мне как археологу всегда везло.

О Туве, енисейском каньоне и исчезнувшем свободном мире

Кроме Средней Азии важным местом для меня стала Тува. Там я впервые оказался в 1974 году — в отряде Володи (Владимира Анатольевича) Семенова. Если в Туркмении обычным делом были пыльные бури, когда раскладушка и спальник поднимались в воздух и улетали, то природа Тувы в июле и августе выглядела значительно дружелюбнее. При этом она поражала мощью и красотой. Огромная быстрая река, текущая среди гор. Каньон, но не узкий и темный, как ниже по течению Енисея, а светлый, с лиственницами невероят­ной красоты и гигантской сосной на скале. На берегу реки мы жили и работали. Все это давно скрыто водами Саянского водохранилища, но важнее другое. Подобных экспедиций больше не может быть в принципе, поскольку суще­ствуют мобильники, электрогенераторы и вертолеты. А тогда ничего подобного не было — оторванный от цивилизации и советской власти свободный мир археологических экспедиций 60–70-х годов. От Кызыла добираться весь день на машине, а потом часа три на лодке. Этот мир исчез навсегда, как и наша молодость. 

О рабочем дне археолога

В Туркмении мой день начинался в четыре утра. Однажды в магазине забытого Богом селения Меана я купил кофе в зернах. В СССР в эти годы кофе почти пропал, так что мне повезло. Утром в течение часа я дробил зерна пестиком в ступке, найденной рядом на поверхности тепе. А потом еще час пил кофе. К этому времени начинало светать, и я шел будить народ. После чая мы шли на раскоп, через полтора часа возвращались завтракать. Потом снова шли на раскоп. В середине дня, в самую жару, — обед и отдых, к вечеру опять на раскоп.

Но так было не во всех экспедициях. Если в Каракумах мы практически не употребляли алкоголя, а в Саянском каньоне это случалось относительно редко, то в некоторых отрядах люди спивались насмерть. Есть знаменитая история о том, как в 50-е годы археологи приехали в зону затопления строив­шейся Иркутской ГЭС, но только через две недели заметили, что забыли лопаты. Может быть, это байка. В любом случае археология — совсем не туризм и не развлечение, а работа, нередко тяжелая. В той же Туркмении я много раз думал: ноги моей здесь больше не будет. Но плохое легко забывается, а рассвет на такыре или Венера, заходящая за Копетдаг, остаются. Лет 15 назад после очередного кошмара, когда приснилось, будто я что-то плохо копаю, возникло стихотворение.

Об интересе к Южной Америке и мифологии

1 / 3

Мама, Лидия Михайловна Костина. Ленинград, 1945 год© Из личного архива Юрия Березкина

2 / 3

Отец, Евгений Ильич Березкин, после возвращения с фронта. Ленинград, 1945 год© Из личного архива Юрия Березкина

3 / 3

Родители, Евгений Ильич Березкин и Лидия Михайловна Костина. Ленинград, 1970 год© Из личного архива Юрия Березкина

В возрасте 12 лет я пришел с родителями на мексиканскую выставку в Эрми­таже. После этого решил, что хочу заниматься Древней Америкой. Ближе всего к Америке оказался палеолит Сибири. Именно поэтому я и поехал сперва в Хакасию, к Зое Александровне Абрамовой. Она исследовала памятники кокоревской культуры, существовавшей на юге Сибири 10–15 тысяч лет назад. Осенью того же года я попал на Дальний Восток, к Алексею Павловичу Оклад­никову, известнейшему специалисту, гению археологии, и сказал ему, что хотел бы заниматься Америкой. На обрывке газеты он написал об этом своему приятелю, работавшему в Кунсткамере. Приятеля звали Дориан Андреевич Сергеев, и я уже собрался к нему на Чукотку, но с ним случился инсульт. Я же попал под покровительство Ростислава Васильевича Кинжа­лова — специалиста по ацтекам и майя. 

Еще будучи античником и работая в Эрмитаже, Кинжалов обнаружил в фондах музея невероятное сокровище: тяжелый золотой бубенец ацтеков. По сути дела, именно с него и началось изучение древностей Нового Света в нашей стране. Бубенец попал в Эрмитаж из собрания Демидова  Николай Никитич Демидов (1773–1828) — промышленник и меценат из рода Демидо­вых. Владелец частной картинной галереи и подмосковной усадьбы Алмазово, собиратель античных скульптур и других древностей., хотя Кинжалов об этом не знал — думал, что Суворов грабанул в Варшаве  В 1794 году при подавлении восстания Костюшко Суворов «прошел Карфагеном» по левобережной Праге, правобережная Варшава сдалась без боя.. Человек он был неплохой, но мало на меня повлиял. Большее значение имело знакомство с публикациями филологов так называемой Московско-тартуской семиотической школы. Конец 60-х — начало 70-х — время ее триумфа. Талантливым и нестандартно мыслив­шим людям стало не интересно смотреть на мир через призму марксизма. В годы оттепели им удалось познакомиться со многими зарубежными тече­ниями в культурной антропологии, возникавшими в 1920–50-х годах. Рядовой совет­ский интеллигент узнал о них лишь в 90-х. Весь этот поток фактов и идей был освоен сразу и целиком, в результате чего появился фейерверк блестящих статей и докладов, давших творческий импульс нашему поколению. Вскоре стало понятно, что конкретных и аргументированных выводов предъявлено было не так много. Однако это тот случай, когда почти все неправильно в част­ностях, но правильно в целом. Именно под влиянием тартуской семиотики у меня появился интерес к мифологии. Сомнительные толкования значения отдельных мифологических сюжетов и образов вскоре слетели, как шелуха, а ощущение, что заниматься этим важно и интересно, осталось.

Об иконографии культуры мочика 

На истфаке я стал писать дипломную работу по иконографии культуры мочика, она же моче. Это север побережья Перу, III–VIII века нашей эры. Помню, как впервые увидел книгу с прорисовками росписей мочика. Впечатление было почти как после «Лолиты» или раннего Бродского. Считается, что из всех художественных стилей древности искусство мочика нам наиболее понятно. Понятно не по сути (я слабо верю в возможность проникнуть в головы людей, живших на другом континенте полторы тысячи лет назад), а на уровне непосредственного восприятия, эмоций. Неспециалист не сможет определить, что изображено на сосудах майя, все слишком запутанно и сложно. Или даже на рельефах ханьских гробниц в Шаньдуне. Если вы хорошо знаете китайскую мифологию, то в некоторых случаях догадаетесь, но устанете разбираться. А у мочика все ясно и очевидно: лиса — это лиса, бог в лучистом ореоле — бог солнца, морские львы, на которых люди охотятся, — именно морские львы. Зачем их изображали, другой вопрос. Культура мочика удивительна тем, что на росписях представлены сцены из мифов. Создатели многих культур изображали отдельных мифологических персонажей или сцены из ритуалов, но систематически иллюстрировать мифы стали лишь греки. Мочика тоже имели в виду ритуалы, но расширили репертуар сюжетов, включив в него все, что с ритуалами было косвенно связано. Возможно, что имперсонаторы разыгрывали сцены с участием первопредков и те же сцены воспроизводились на сосудах и стенах святилищ. 

1 / 4

Обложка книги Юрия Березкина «Мочика. Цивилизация индейцев Северного побережья Перу в I–VII вв.». 1983 год© Издательство «Наука»

2 / 4

Обложка книги Юрия Березкина «Рождение звездного неба. Мифология космоса». 2022 год© Издательство «АСТ»

3 / 4

Обложка книги Юрия Березкина «Африка, миграции, мифология. Ареалы распространения фольклорных мотивов в исторической перспективе». 2013 год© Издательство «Наука»

4 / 4

Обложка книги Юрия Березкина «Между общиной и государством. Среднемасштабные общества Нуклеарной Америки и Передней Азии в исторической динамике». 2013 год© Издательство МАЭ РАН

Так или иначе, но содержание сцен можно было примерно понять, а чтобы проверить интерпретацию, я стал читать мифы индейцев Амазонии и Анд. Довольно скоро поиск и классификация текстов стали самостоятельной, а потом и главной целью работы. Я бы с удовольствием и дальше занимался иконографией, но для этого необходим доступ к фондам музеев. Музеи же находились за железным занавесом — в Америке и Европе. Чудовищным фотоаппаратом «Зенит» я фотографировал на подоконнике картинки из книжек и к 1980 году собрал, похоже, крупнейшую в мире коллекцию изображений мочика. Но длилось это недолго. Американцы взялись за дело всерьез и стали ездить по музеям, используя современную фототехнику. Я понял, что за ними мне не угнаться: для того чтобы заниматься Америкой, надо было там жить.

О базе данных мифологических текстов

Но американскую тематику бросать все-таки не хотелось, и я продолжал составлять резюме индейских мифологических текстов. В дополнение к английскому, испанскому и французскому пришлось худо-бедно выучить португальский, немецкий и итальянский. Голландский я стал учить позже и толком так и не выучил. Компьютеров еще не было, а пишущая машинка больше пяти экземпляров не пробивала. Поскольку тексты надо было раскла­дывать по эпизодам, которых в одном нарративе встречается много, иногда приходилось резюме содержания одного и того же текста перепечатывать дважды. Постепенно я стал создавать ту базу данных фольклора и мифологии, которая в дальней­шем расширилась на весь мир. В 1970-х годах мне и в голову не приходило, что я включу в нее не только южно-, но и североамериканские данные. А что дело дойдет до Европы и Африки, этого я 20 лет назад даже не предполагал. Многие спрашивают: «Сколько у вас текстов?» Определить это в точности невоз­можно — тысяч семьдесят, а может, и девяносто. Они собирались не за день, не за год, и не за десять лет — постепенно. Многие люди присылали мне ксерокопии, книги, а позже — PDF-файлы. В последние годы я работаю вместе с моим младшим другом и коллегой Евгением Николаевичем Дувакиным. 

Вот так от соединения интереса к археологии и к мифологии возникло что-то оригинальное — не в силу моего таланта, а в результате уникального стечения обстоятельств. Надо объяснить, почему археология так важна. Мифы и сказки не имеют собственной датировки. Чтобы осмысленно предположить, когда распространялись те или иные сюжеты, необходимо знать историю региона, континента и вообще всего мира. Благодаря успехам археологии и генетики эта история в последние десятилетия становится известна все лучше. Льющаяся из интернета информация колоссальна, но если примерно знать основные вехи и контуры развития человечества, разложить новое по ячейкам нетрудно. Как нетрудно классифицировать десятки тысяч текстов, раз принцип классифи­кации у вас в голове.

Я занимаюсь статистическими тенденциями распространения фольклорно-мифологических мотивов по миру ради реконструкции исторических процессов в отдаленном — и не столь отдаленном — прошлом. Повторю, что к этому я пришел в силу стечения обстоятельств, когда интерес к фольклору и мифологии совместился с интересом к прошлому человечества. 

О компьютере, языках и контактах

Для того чтобы собирать мифы, не надо путешествовать по разным странам, достаточно публикаций. Даже если бы я жил в Индонезии или Бразилии, то все равно бы использовал книги, а не слушал старушек в отдаленных селениях. Полевая работа требует особых навыков, и невозможно быть одновременно специалистом по этнографии гватемальских киче, молуккских тобело и сома­лийцев. Для работы с текстами неважно, где вы находитесь — в Петербурге или в Анкоридже. Главное, чтобы было рабочее место, компьютер, нужные публи­кации и связь со специалистами, у которых можно получить консультацию. И вот здесь — уязвимая точка: работать удобнее всего дома, а не где-то еще. Мой дом — на Казанской улице в Петербурге. И я не хотел бы его лишиться.

Если бы появилась фея и у нее можно было попросить исполнения желаний, я бы попросил знание языков. Сколько языков вы знаете, столько у вас жизней. Если знаете только английский, далеко не уедете. К сожалению, я плохо воспри­нимаю язык на слух. По-английски мне намного легче говорить, чем понимать докладчиков на конференциях, а уж американское телевидение не понимаю вовсе. Но читаю на многих европейских языках. Пытался учить японский, но это не эстонский или болгарский, графика сложная. А вот по-арабски не знаю ничего, и это плохо. Больше всего нужен китайский, но его учить поздно. Вот если бы меня учили языкам в детстве… Но в детстве учили музыке, и назад уже не раскрутишь. 

Другая важная вещь — книги. Поскольку мне нужны все публикации по фольк­лору, а не какие-то избранные, то специально искать ничего не надо, рано или поздно придет само: кто-то пришлет, что-то увижу на чужой книжной полке, прилетит новая пэдээфка. Это примерно как сидеть на берегу китайской реки и ждать, когда мимо проплывет труп врага. В 90-х много книг присылали мои американские друзья, а в последние годы их покупала живущая в Осло млад­шая дочь. Чем меньше вы тратите времени на поиски, тем больше его для работы. Хотя жаль, конечно, что я не европейский профессор, который все может заказывать по интернету, получать по межбиблиотечному обмену или заходить в книж­ные магазины во время отпуска. Букинистический магазин в Цюрихе и магазин научной литературы латиноамериканских стран в Санта-Фе в Нью-Мексико никогда не забуду.

О первой поездке в Америку, льдинах и Барби

Первый раз я попал в Америку в 1990 году. Это был международный конгресс на Аляске. Ленинград — Москва, Москва — Анадырь, Анадырь — Провидения и, наконец, Провидения — остров Святого Лаврентия. Самолет был больше похож на мотоцикл, летел на высоте ста метров: одна льдина, вторая, третья — и уже посадка. Нуньес де Бальбоа мог испытывать подобные чувства, выйдя на берег Тихого океана, а больше вряд ли кто.

Дальше мы полетели в Ном, оттуда Анкоридж и затем в Фэрбанкс. Эта поездка оказалась важной. В Фэрбанксе я познакомился с супругами-биологами (никакого отношения к археологии или мифологии они не имели), и мы подру­жились. Все 90-е годы, когда у нас не было ни квартиры, ни денег, они присы­лали не только книги, но и одежду, кое-какие продукты и, что самое ценное, кукол Барби для наших дочерей. Барби сильно повысили рейтинг девочек в провинциальной эстонской школе, где они учились в 1992–1993 годах. 

О заселении Нового Света и о том, что культура не развивается по законам

1 / 2

Обложка книги Юрия Березкина «Заселение человеком Нового Света. Опыт комплексного исследования». 2015 год© Издательство Archaeologica Varia

2 / 2

Обложка книги Юрия Березкина «Мифы Старого и Нового Света». 2009 год© Издательство «АСТ»

Первая историческая проблема, которая меня захватила, — заселение Нового Света. Это одна из главных проблем мировой истории, и вот почему. Узнать, кто и куда переселялся в палеолите, в любом случае интересно, но дело в другом. В XIX веке возникла научная парадигма — классический эволю­цио­низм. Она давно устарела, но в подсознании многих людей сохраняется до сих пор. Эволюционисты думали, что человеческая культура развивается согласно законам, переходя от одной ступени к другой: палеолит, неолит, первобытность, феодализм, капитализм и все прочее. В 1980 году — я запомнил этот момент — я стоял на Алтын-Депе и думал: то, что я вижу перед собой, и то, что знаю по книгам о Древнем Перу, совсем не похоже, хотя мне говорили, что должно быть похоже. Если смотреть с луны, то параллели, конечно, есть, но это чересчур общий взгляд. В 1940 году Германия, Россия и Великобритания тоже были чем-то похожи, но все же разница между ними была огромной. Чело­веческая культура не развивается по плану. Мы не подписывались дви­гаться от палеолита к современности, все могло бы пойти иначе. Или не все?

Америка — это эксперимент. Первые люди проникли туда 15–16 тысяч лет назад. Заселение Америки, не считая Арктики, закончилось 10–12 тысяч лет назад, а Южной Америки — 13–15 тысяч. Индейцы развивались независимо от нас, и только благодаря этому мы вообще можем обсуждать тему законо­мерного и случайного в истории. Ведь все культуры Евразии и даже Африки от Ниге­рии до Финляндии и от Великобритании до Индонезии сперва слабо и опосредованно, а потом весьма интенсивно контактировали друг с другом. Америка дает пример почти полной изоляции. Поэтому нам критически важно знать, когда индейцы утратили связь со своими азиатскими предками и какой культурный багаж у них к этому времени был. 

О загадках и разгадках

Есть вопросы более и менее понятные. Мифология Центральной и Южной Америки, особенно территорий к востоку от Анд, похожа на мифологию Австралии, Меланезии и юго-восточной окраины Азии. Но где Меланезия и где Южная Америка, какие здесь могут быть связи? Через океан никто не плавал, а если бы и доплыл, то мифология при поверхностных контактах не передается. 

Двинемся дальше на север. Мифология Восточной Азии имеет эксклюзивные параллели с Мезоамерикой  Мезоамерика — историко-культурная область, занимавшая территорию от центральной Мексики до западных районов Гондураса и Никарагуа.. Некоторые сюжеты известны, с одной стороны, в Мексике, Гватемале, Гондурасе и на юго-западе США, а с другой — во Вьет­наме, Корее, Китае. Что же до мифологии Сибири, то у нее есть сходство с североамериканской. 

Объяснить это можно так. В конце плейстоцена  Плейстоцен — эпоха в истории Земли от 2,5 миллионов лет назад до 11,7 тысяч лет назад. все новые группы пересе­ленцев стали двигаться в Азии с юга в сторону Чукотки, затем оказывались на Аляске, после чего снова поворачивали на юг. Эти группы не мигрировали целиком, они оставляли позади себя своих родственников, чье культурное наследие сохранилось до наших дней. Поэтому чем дальше от Берингова пролива, тем к более раннему времени относятся параллели между Азией и Америкой. Люди с меланезийской культурой когда-то жили и на далеком севере, но там их следы давно стерли более поздние переселенцы, а древнее наследство сохранилось в наиболее удаленных от Берингова пролива и от кон­тинентальной Евразии областях: в Меланезии и в Южной Америке. 

С этим все довольно просто, но есть более загадочные параллели. Когда данные по Европе были собраны в достаточном количестве, оказалось, что здесь тоже много параллелей с Америкой. Сперва это выглядело как случайность, но по­сте­пенно сомнения в неслучайности совпадений исчезали. Особенно обильны аналогии с индейцами в древнегреческой мифологии.

Многие, вероятно, знают описанный Геродотом сюжет о борьбе пигмеев и журавлей. Каждый год журавли прилетают на юг, где обитают карлики, и нападают на них. Так вот такие же истории есть у североамериканских и отчасти южноамериканских индейцев. Но параллели с Америкой представ­лены не только в древних текстах. Когда данных по Европе стало действительно много и в базу добавился немецкий, французский, итальянский и прочий фольклор, оказалось, что существуют десятки эпизодов и образов, известных, с одной стороны, в Западной Евразии, а с другой — в Америке. В Сибири же (особенно в Восточной) их почти нет. Как это объяснить?

Несколько лет назад генетики получили информацию по ископаемой ДНК из костей древних сибиряков. Их останки были найдены в Восточной Сибири, в низовьях Яны (это 30 тысяч лет назад) и на стоянке Мальта в районе Иркутска (23 тысячи лет назад). На кого же оказались похожи люди с Яны? На обитателей стоянки Сунгирь во Владимирской области (чуть древнее Янской стоянки). Предки тех и других вышли из Африки 50 тысяч лет назад, а 45 тысяч лет назад расселились по Северной Евразии от северо-востока Сибири до Европы. Называть их европеоидами не совсем правильно (совре­менные расы сформировались позже), но для простоты употребим это слово. А в Северном Китае в это время начали формироваться монголоиды. Их предки тоже, скорее всего, пришли 45 тысяч лет назад из Африки, но рано отделились от наших предков. Люди же с Яны и из Европы, видимо, еще долго поддерживали связи и обменивались генами. Однако позже, в голоцене, 5–10 тысяч лет назад, это общее североевразийское культурное и генетическое пространство было разорвано монголоидами, продвинувшимися в Восточную Сибирь с юга — из Манчжурии, Кореи и Забайкалья. Они стали генетическими предками тех сибирских народов, которых встретили русские первопроходцы, — юкагиров, тунгусов, якутов.

Общие мифологические мотивы в Европе и в Америке — это остатки древнего североевразийского культурного континуума, некогда тянувшегося от Атлан­тики до Тихого океана. С началом заселения Нового Света носители той же культуры проникли в Северную Америку. Позже в Сибири сформировалась другая фольклорно-мифологическая традиция. Во времена поздней Антич­ности и раннего Средневековья в ходе тюрко-монгольских миграций с востока на запад сибирские и центрально-азиатские повествования были перенесены в Европу. Более ранний фольклор на западе Евразии не исчез, но был серьезно обогащен восточным фольклором. Почему можно так думать? Потому что в позднем фольклоре Европы есть много такого, чего нет ни в древнегреческой, ни в древнеиндийской традиции, но что находит близкие параллели у хакасов или бурят.

О том, почему русская сказка похожа на мифы индейцев Америки

1 / 3

Обложка книги Юрия Березкина «Мифы заселяют Америку. Ареальное распределение фольклорных мотивов и ранние миграции в Новый Свет». 2007 год© Издательство «ОГИ»

2 / 3

Обложка книги Юрия Березкина «Империя инков». 2014 год© Издательство «Алгоритм»

3 / 3

Обложка книги Юрия Березкина «Сибирь и первые американцы». 2011 год© Издательство «Факультет филологии и искусства СПбГУ»

Когда я начал обрабатывать данные по Северной Америке, то испытал странное ощущение: это же русские сказки, которые я читал в детстве (еще до Жюля Верна). Не целиком, конечно, но некоторые характерные эпизоды те же. Старик ведет сына в учение и вздыхает: «Ох!» Выскакивает Ох и говорит: «Отдай мне парнишку, через год заберешь». Через год влетает муха, превращается в юношу и сообщает отцу: «Тебе предложат опознать меня среди двенадцати жеребцов. Имей в виду, что я ударю о землю левым передним копытом». У индейцев Великих равнин похожая история — только речь не о жеребцах, а о бизонах. 

Или история Одиссея. Как известно, он ослепил циклопа Полифема, а потом, схватив­шись за шерсть под брюхом козла, незаметно выбрался из пещеры. В мифе индейцев Великих равнин ворон спрятал бизонов, а койот решил их вернуть людям. Для этого он превратился в щенка, дочка ворона его подобрала и принесла домой. Ночью койот снова стал самим собой и погнал бизонов из пещеры на землю. Ворон стоял у выхода, но койот прицепился к шерсти одного из бизонов, и ворон его не заметил. 

Я долго сомневался: может, придумываю? Да нет, число параллелей между Великими равнинами Северной Америки и Западной Евразией с годами растет. Когда перед нами один случай, один текст, один сюжет, можно считать сходство случайным. Но когда десятки, это закономерность, которая требует объяснения. 

Важно, что мы можем не только предъявить подобные аналогии, но и ответственно утверждать, что они связывают лишь определенные регионы планеты, а на промежуточных территориях ничего подобного нет.

О лошадях и собаках

В Индии живет несколько сотен малых народов. Предки говорящих на языках мунда пришли в древности с юга Китая. У мунда есть история о том, как Бог создал человека. Он вылепил две человеческие фигуры, но пришли крылатые кони и потоптали фигуры копытами. Справедливо опасаясь, что человек их запряжет, кони решили помешать этому. Тогда Бог поставил собаку охранять фигуры. Собака стала лаять и отогнала коней. Бог наказал их, отобрав крылья и заставив работать на человека. Так повествуют мифы народов мунда. Затем похожие эпизоды нашлись у ваханцев на Южном Памире, у армян, у сванов, у ойратов Западной Монголии. Аналогии оказались даже у таймыр­ских нганасанов, пусть и без участия собак и коней. В нганасанском мифе персонаж, поставленный охранять зародыш первого человека, успешно отгоняет демона («болезнь»), который пытался его уничтожить. 

В III тысячелетии до нашей эры миф о создании человека был, по-видимому, распространен в евразийских степях. Когда обитавшие там и уже познакомив­шиеся с лошадью индоевропейцы пришли в Индию, они принесли с собой как лошадей, так и мифологический сюжет, в котором лошадь играет важную роль. Мунда появились в Индии примерно в XVIII веке до нашей эры и заимствовали сюжет от степных переселенцев. Те вряд ли были прямыми языковыми пред­ками известных нам индоарийских народов Южной Азии, поскольку у них данный сюжет не зафиксирован. Скорее с ним были знакомы какие-то родствен­­ники индоариев вроде дардов или нуристанцев, живущих сейчас на севере Пакистана и северо-востоке Афганистана.

В середине I тысячелетия нашей эры в степях произошла глубокая трансфор­мация культуры. Мир восточноиранских народов — саков, сарматов, аланов — уступил место тюркскому миру, а затем произошло распространение ислама, вытеснившего зороастризм и другие верования. И что получилось? Собака из наиболее почитаемого в зороастризме животного стала животным отвер­жен­ным и нечистым. Возник другой вариант того же сюжета, зафиксиро­ванного от Балтики до Амура. Бог сделал человеческие фигуры, оставил собаку их сторожить и пошел за душами. В это время пришел черт, напустил мороз и подкупил собаку теплой шубой. Та его пропустила. Черт оплевал фигуры, поэтому люди болеют и умирают. Когда Бог вернулся, бессмерт­ные души вкладывать в людей уже было поздно, и он лишь вывернул людей наизнанку, чтобы чертовы слюни остались внутри. Собаку же Бог наказал: заставил служить человеку и есть разную дрянь. Лошадь в этом варианте не фигурирует, потому что ее статус в культуре стал таким же высоким, каким был статус собаки у зороастрийцев. Собака же оказалась на месте лошади: унижена и вынуждена служить человеку. И лишь на далеком севере, у нганасанов, сохранился отголосок раннего, южного, варианта, кото­рый был когда-то известен в степях. Согласно ему, сторож не предает человека, а успешно отгоняет антагониста.

О том, зачем заниматься наукой

Это вопрос не моей конкретной профессии, а фундаментальной науки в целом. Неважно, заниматься ли палеонтологией пермского периода, квантовой физи­кой, происхождением человека или историей культуры. До середины XIX века (и, безусловно, до середины XVII) в основе европейской цивилизации лежала христианская традиция, включавшая не только веру в Бога как таковую, но и естественную историю в том виде, как она описана в Ветхом Завете. Наука не касается веры в Бога, но по мере прогресса естественная история от религии оказалась отделена. Между тем без канонических представлений о мире во времени и пространстве никакая цивилизация существовать не может, она распадется. Европа могла обойтись без науки даже в XVI веке, но сейчас — нет. Это не вопрос практической пользы, фундаментальная наука существует не для того, чтобы можно было разговаривать по мобильнику. Польза — всего лишь побочный продукт. Смысл фундаментальной науки — предложить идео­логическое оправдание для нашей цивилизации, дать ей духовное основание.

Всего лишь сто лет назад не было известно не только о времени заселения Америки или об африканской прародине человечества — никто не догадывался о красном смещении и подлинных размерах Вселенной, о дрейфе континентов, о глюонах и кварках, о пермско-триасовой катастрофе и о многом другом, что сейчас знают просвещенные школьники. Наш мир стал намного интереснее и обширнее того, который существовал сто и даже пятьдесят лет назад. И участвовать в расширении знания — огромное счастье. 

О праве на ошибку

Работая археологом, я несколько раз что-то, как это принято говорить, выносил, и за каждый подобный случай придется держать ответ перед Господом Богом. Археологический памятник нельзя раскопать второй раз. Поврежденное лопатой или ножом обратно не прилепить. Поэтому в архео­логии права на ошибку, конечно, нет. Я же так удобно устроился, что имею на нее право. Если ошибусь в интерпретации текста или в корреляцион­ной таблице случайно поставлю вместо ноля единицу, ничего не случится. При огромном объеме материала пять, а может быть, и десять процентов ошибоч­ных данных не влияют на результат. Надеюсь, что у меня этот процент значительно меньше. Но когда я перечитываю резюме текстов, то всегда нахожу что поправить — это нормальный процесс. Так что у кого-то есть право на ошибку, а у кого-то нет.

О находках, пристрастиях и идеальном мире

Находки всегда сопряжены с ощущением эйфории. Жена мне часто говорит: «Ты занимаешься своим делом, чего ты еще хочешь?» Это так, но не совсем. Потому что 95 % времени занимает работа, которая требует усилий, а совер­шать усилия неприятно — пить чай и смотреть ютьюб приятнее, чем сидеть у компьютера. Однако я понимаю, что так нельзя. Зато когда работа дает результат, это приносит огромное удовлетворение.

Мне кажется, что интересы и пристрастия — как в политике, так и в науке — рождаются вместе с человеком. Если человеку что-то интересно, он к этому придет, а почему интересно именно это, а не что-то другое, сказать невоз­можно. Я занимаюсь и всегда занимался тем, что мне интересно. И никогда не занимался тем, что мне не интересно. Жить по-другому нелепо.

Но если бы я мог в следующей жизни что-то изменить, то не стал бы зани­маться ни Америкой, ни мифологией, а стал бы копать телли где-нибудь в Сирии или Киликии. Я был бы археологом, причем в 50–70-х годах XX века. Но это был бы такой XX век, где Гаврилу Принципа в детстве порвали собаки, Ульянов утонул в проруби, а Гитлер кончил дни в дурдоме из-за передозировки наркотиков. В таком мире я бы хотел жить.

микрорубрики

Ежедневные короткие материалы, которые мы выпускали последние три года

Подкаст дня

О ветке метро как отдельной вселенной

Чудовище дня

Гибридные демоны

Карта дня

Первая экспедиция Беринга на Камчатку

Архив