История, Искусство, Антропология
Чтение на 15 минут: как возникли советские дачи 1930-х годов
Избы, терема, рабочие поселки времен НЭПа, бараки, советские дачи, генеральские поселки, знаменитые шесть соток эпохи оттепели… Музей современного искусства «Гараж» выпускает книгу историка архитектуры Николая Малинина «Современный русский деревянный дом». Arzamas публикует главу о советских дачах 1930-х годов
Страх на террасе: новая советская дача
Пока же основная масса населения ютится в избах и бараках (а также коммуналках и подвалах), а лучшая его часть оказывается в бараках лагерных, другая его лучшая часть начинает получать дачи. Так в теме деревянной архитектуры происходит трагическое расщепление. Правда, богатые тоже плачут и трясутся от страха. Слово «дача» возвращается к своему исконному, еще Петром I данному ей значению: ее могут как дать, так и отобрать (часто вместе с жизнью). Это балансирующее состояние придает дачному быту 30-х особую остроту, которая так точно запечатлена в фильме Никиты Михалкова «Утомленные солнцем». И хотя поначалу кажется, что тревожит советского дачника лишь война с внешним врагом (по соседству с ним грохочут учения — как и в «Голубой чашке» Аркадия Гайдара), но быстро становится ясно, что война внутренняя куда страшнее.
Классовое расслоение на более мелком уровне описывает и Михаил Булгаков:
— Не надо, товарищи, завидовать. Дач всего двадцать две, и строится еще только семь, а нас в МАССОЛИТе три тысячи.
— Три тысячи сто одиннадцать человек, — вставилкто-то из угла.
— Ну вот видите, — проговорила Штурман, — что же делать?
Естественно, что дачи получили наиболее талантливые из нас…
— Генералы! — напрямик врезался в склоку Глухарев-сценарист.
Бескудников, искусственно зевнув, вышел из комнаты.
— Одни в пяти комнатах в Перелыгине, — вслед ему сказал Глухарев.
— Лаврович один в шести, — вскричал Денискин, — и столовая дубом обшита!» М. А. Булгаков. Мастер и Маргарита // Собрание сочинений в 5 томах. Т. 5. М., 1990.
Чтобы у знающих не закралось никакого сомнения в прототипе Перелыгина, Булгаков приводит точное число дач в подмосковном Переделкине (хотя и переносит его на Клязьму). Эти 29 дач получили в 1935 году действительно «генералы» советской литературы: Федин и Пильняк, Леонов и Иванов, Фадеев и Пастернак, а также драматург Всеволод Вишневский (прототип Лавровича) и поэт Владимир Киршон (прототип Бескудникова) — особо яростные гонители Булгакова.
При всей разности писателей дачи их были типовыми, что отвечало новому представлению о литературе как о части идеологической машины, как об «инженерии человеческих душ». Все дома строились из бруса, затем штукатурились и красились. На первом этаже — терраса, на втором — балкон. 150 метров внизу плюс 50 наверху. Отопление — печь. О качестве же домов свидетельствует писатель Александр Афиногенов, чья жена-американка разбиралась в строительстве: «Подруга ее ходила вместе с ней по постройке и молчала из приличия, но диким и страшным казались ей цифры рублей, истраченных на постройку, и такую плохую постройку, которую в ее стране никто не согласился бы взять» А. Н. Афиногенов. Дневник. Запись от 21 мая 1936 г. Цит. по: В. А. Антипина. Повседневная жизнь советских писателей. 1930–50-е годы. М., 2005..
Но что американцу кошмар, то русскому писателю — счастье. Переделкинцам завидовал не только Булгаков, но и все последующие поколения литераторов. «Цель творчества — самоотдача / и переделкинская дача», — съязвил поэт Бонифаций, перефразируя главного дачника русской литературы. Сам же Борис Пастернак свою дачу описывал так: «Такие, течением
Сравнение переделкинской дачи со «шведско-тирольским коттеджем» не совсем оправданно, но очевиден «нерусский» образ дома. Полукруглый нос «кораблем», сплошное его остекление — все это отдавало не только русским конструктивизмом (к тому времени уже разгромленным), но и его ближайшим предшественником — немецким Баухаусом. А именно типовой немецкий проект и был взят за основу писательских дач. Советские же архитекторы не могли себе позволить побираться у заграницы, поэтому свой знаменитый поселок под Истрой — НИЛ — проектировали сами. Название его расшифровывается как «Наука, искусство, литература» и подразумевает, что жили тут ученые с писателями, но распланировали поселок дачники-архитекторы Виктор Веснин и Владимир Семёнов.
Правнук последнего, архитектор Николай Белоусов, рассказывает, что строился их дом не по проекту, а, как это часто бывает, «по возможностям»: «В зоне истринского затопления был куплен крестьянский дом с коровником. Простой сруб, на который уже потом нахлобучили второй этаж и все кренделя-украшения. Строили года два. Дом был летний, топился печью, внутри — дощатые стены, дощатые полы. Из удобств — комната под названием «умывальня», в ней деревянный ящик с дыркой известного назначения. Рядом устроили пол со щелями, на него поставили табурет. Так и мылись, сидя на табурете. Старшее поколение поливало младшее, нагрев на керосинке воду, которая просто уходила в землю через щели» Н. Почечуева. Истоки НИЛа. Сноб, № 04 (44), апрель 2012..
Георгий Гольц тоже купил сруб в соседней деревне, но за счет больших
окон, террасы и веранды придал ему совершенно новый, неизбяной вид.
Дом Вячеслава Владимирова отличало треугольное окно во фронтоне, дачу
Григория Сенатова — купол над мастерской. Главным украшением дома Веснина был граненый полукруг веранды (правда, не сплошь остекленный, как у переделкинских дач) и восьмиугольные окна-иллюминаторы.
«Наибольший интерес представляют личные дачи архитекторов того време-
ни» К. И. Аксельрод. «Новая дача»: поселки советской интеллигенции 1920–1950-х годов // Русское деревянное. Взгляд из XXI века. Каталог выставки в Музее архитектуры им. А.В. Щусева. Т. 2. М., 2016., — замечает главный их знаток Ксения Аксельрод. Любопытна дача Игнатия Милиниса (1938) в поселке «Советский архитектор» (станция Луговая), генплан которого также сделал Милинис. Аксельрод даже называет ее «теремом»: острая крыша дома в полтора раза выше, чем первый этаж. Кроме того, стороны его квадратного сруба имеют длину шесть метров — как у стандартной рубленой клети. Но есть и сугубо современные детали: окно в кабинете Милиниса — до пола, а в гостиной — широкое панорамное. Эту «современность» ничуть не портят резные наличники окон и разноцветные стеклышки витража веранды. А самое удивительное в том, что дом отлично сохранился и до сих пор находится во владении потомков архитектора.
А вот дача его соавтора по дому Наркомфина — Моисея Гинзбурга — под Новым Иерусалимом (1939) не сохранилась. Она была гораздо больше (200 кв. м против 61 у Милиниса) и более комфортна по части планировки: спальни — на втором этаже; громадная гостиная и кухня — на первом (они не объединены, но тогда это, наоборот, считалось тяжелым наследием избы); минимум коридоров; перерубы, создающие уютные закутки; все удобства, окно над умывальником; но главной изюминкой дома были открытые террасы, опоясавшие дом по всем двум этажам. На нижнюю террасу летом ставили стол,
а на верхней был далеко отнесенный от здания «наблюдательный пункт», на который вела эффектная диагональ лестницы.
Деревянные дома проектируют многие архитекторы: Илья Голосов, Григорий Бархин, Лев Руднев, Михаил Минкус, Андрей Оль, Александр Хряков, Георгий Мовчан и даже Иван Леонидов (проект последнего, правда, интересен разве что огромными окнами и компактностью — площадь его всего 40 кв. м). И все же гораздо чаще дача обходится без архитектуры, а дачники — без архитекторов: «Иван Андреевич набросал эскиз фанерного домика с небольшими комнатками, маленькой кухней и терраской, а еще через полчаса была рассчитана примерная стоимость такой дачи — около 600 рублей при ста участниках кооператива» А. В. Рудомино. Легендарная Барвиха. М., Тончу, 2009.. Так Адриан Рудомино описывает историю возникновения в 1927 году знаменитой Барвихи — дачного кооператива «Новь» для сотрудников Рабоче-крестьянской инспекции. Герой рассказа — скромный ее работник, инженер Кашин. «Возведение домов начиналось с установки деревянного каркаса, который затем обшивался с внешней и внутренней сторон фанерой, а между ними засыпался торф. Крыши были остроконечными и тоже покрывались фанерой, что оказалось непрактичным, и на следующий год ее везде заменили дранкой или толем. Полы настилались дощатые. <…> В доме было 3 комнаты, маленькая кухня и печка с духовкой и чугунной плитой. Под общей крышей была и небольшая веранда. Уборная находилась в саду» Там же..
Главным в это время является сам факт наличия дачи, а ее архитектурное качество не только несущественно, но даже и рискованно. Высовываться вообще становится опасно, и чем незаметнее твой дом, тем лучше. Дача, метко замечает Григорий Забельшанский, «это оформление советской приватности — того, чего в принципе быть не должно, то, что господствующая идеология и государственное устройство в принципе разрешают, но стараются не замечать» Г. Б. Забельшанский. Дача // «Проект Россия». № 9. 1998..
