24 апреля 2020История, Антропология

Чтение на 15 минут: «„Гибель Запада“ и другие мемы»

Кому гадит англичанка и давно ли начал загнивать Запад? В «Новом изда­тельстве» вышла книга филолога Александра Долинина «„Гибель Запада“ и другие мемы» — о том, откуда взялись эти и другие расхожие словесные формулы русской культуры. Arzamas публикует одну главу — о происхождении мема «все мы вышли из гоголевской „Шинели“»

Происхождение известной формулы «Все мы вышли из «Шинели» Гоголя» (варианты: «Мы все»; «вышли из-под» «шинели Гоголя»; «гоголевской „Шинели“»; «гоголевской шинели»), которую с самого начала ХХ века обычно приписывают Достоевскому, оживленно обсуждалось в конце 1960-х — начале 1970-х годов. Сначала С.  А. Рейсер определил, что впервые формула была употреблена в статье «Ф.  М. Достоевский» французского дипломата, перевод­чика и критика Эжена Мельхиора де Вогюэ (Marie-Eugène-Melchior, vicomte de Vogüé, 1848–1910), который, говоря о теме страдающего маленького человека в «Бедных людях», писал:

«Il est vrai, Gogol avait fourni le theme dans sa nouvelle intitulée „Le Manteau“. „Nous sommes tous sortis du ‚Manteau‘ de Gogol“ disent avec justice les auteurs russes; mais Dostoievsky substituait à l’ironie de son maître une émotion suggestive» [«Правда, Гоголь задал эту тему в повести, озаглавленной „Шинель“. „Мы все вышли из ‚Шинели‘ Гоголя“, — справедливо говорят русские писатели; но Достоевский заменил иронию своего учителя на трогающее нас чувство»]  Vte E. M. de Vogüé. Les écrivains russes contemporains: F.-M. Dostoievsky // Revue des deux mondes. T. XLVII. Janvier. 1885.
С. А. Рейсер. «Все мы вышли из гоголевской „Шинели“» // Вопросы литературы. № 2. 1968. .

Он же указал и на первый, весьма нескладный русский перевод этого пассажа:

«Правда, повесть Гоголя под заглавием „Шинель“ дала уже тему. Русские писатели справедливо говорят, что все они „вышли из ‚Шине­ли‘ Гоголя“, но Достоевский иронию своего учителя заменил невольно вызываемым волнением»   Э. М. де Вогюэ. Современные русские писатели: Толстой — Тургенев — Достоевский. М., 1887.
С. А. Рейсер. Указ. соч.. 

Однако проследить дальнейшую историю формулы Рейсеру не удалось. Он упустил из виду статью Вогюэ о Гоголе, опубликованную несколько позже в том же журнале, где формула подана уже не как крылатая фраза, у которой нет автора, а как конкретное высказывание некоего старого русского литератора в разговоре с критиком:

«Plus je lis les Russes, plus j’aperçois la vérité du propos que me tenait l’un d’eux, très-mêlé à l’histoire littéraire des quarante dernières années: „Nous sommes tous sortis du Manteau de Gogol“. Si vous prenez Dostoievsky, par exemple, la filiation est évidente: le terrible romancier est tout entiere dans son premier livre, les Pauvres Gens, et les Pauvres Gens sont en germe dans le Manteau» [«Чем больше я читаю русских, тем лучше понимаю, как прав был один из них, тесно связанный с литературной историей последних сорока лет, когда сказал мне: „Мы все вышли из ‚Шинели‘ Гоголя“. Если взять, например, Достоевского, то преемственность очевидна: наводящий ужас романист уже весь присутствует в своей первой книге „Бедные люди“, а „Бедные люди“ в зародыше присут­ствуют в „Шинели“»]  Vte E. M. de Vogüé. Les écrivains russes contemporains: Nicolas Gogol // Revue des deux mondes. T. LXXII. Novembre. 1885..

Более того, Рейсер не нашел знаменитую фразу и в книге Вогюэ «Русский роман» («Le roman russe», 1886), составленной из опубликованных ранее журнальных статей о русских писателях в новой редакции, хотя эта фраза там имеется. Чтобы избежать дублирования, Вогюэ оставил ее только в главе о Гоголе, отослав читателей за подробностями вперед, к главе о Достоевском («On verra plus loin combien la filiation est évidente chez Dostoievsky»)  Vte E. M. de Vogüé. Le Roman russe. Paris, 1886. , но Рейсер, не обнаружив формулу на том месте, где она была в журнале, по недосмотру решил, что «Вогюэ твердо отказался от сказанных ранее слов» и изъял их из книги   С. А. Рейсер. Указ. соч..

На недосмотр Рейсера в специальной заметке указали С.  Г. Бочаров и Ю. В. Манн, процитировавшие соответствующий фрагмент из «Русского романа» и предположившие, что писателем, «тесно связанным с историей литературы последних сорока лет», все-таки был Достоевский, который вступил в лите­ратуру в 1846 году, то есть ровно за сорок лет до выхода книги Вогюэ. Согласно Бочарову и Манну, в «Бедных людях» — в эпизоде чтения Макаром Девушки­ным «Шинели» — Достоевский показал, «как он выходит из гоголевской пове­сти. Автор „Бедных людей“ „выходил“ из Гоголя в том смысле, что он продолжал его, развивал открытую им для литературы тему, и в том смысле, что он оспаривал Гоголя, давал его теме другой поворот, говорил свое „новое слово“»  С. Г. Бочаров, Ю. В. Манн. «Все мы вышли из гоголевской «Шинели»» // Вопросы литературы. № 6. 1968..

Три года спустя Рейсер вернулся к истории формулы и, признав свои ошибки, выступил против ее атрибуции исключительно Достоевскому. По его мнению, Вогюэ упорно не называл имя писателя, от которого он слышал фразу, именно потому, что «эти (или близкие) слова произносил не один только Достоев­ский» и формула, «в выработке которой принимали участие многие русские писатели-реалисты», лишь суммировала распространенный взгляд на «Ши­нель» Гоголя как «на источник и начальный этап русской реалистической прозы»  С. А. Рейсер. К истории формулы «Все мы вышли из гоголевской „Шинели“» // Поэтика и стилистика русской литературы. Памяти академика Виктора Владимировича Виноградова. Л., 1971. . В подтверждение своей точки зрения он привел дневниковую запись О.  Н. Смирновой о разговоре ее матери Александры Осиповны с Тургеневым после выхода в свет «Отцов и детей»:

«Когда И.  С. Тургенев задел ее и Гоголя в „Отцах и детях“ …  она от души смеялась и сказала ему: „Однако ж, Иван Сергеевич, ­все-таки вы сами вышли, по вашим же словам, из шинели Гоголя, а из-под каланчи по хо­датайству губернаторши. Ваш роман chef d’œuvre; ваши же друзья Гер­цены и компания его ругают, а Гоголь и губернаторша одобряют…“»  В. И. Шенрок. А. О. Смирнова и Н. В. Гоголь в 1829–1852 гг. // Русская старина. № 4. 1888. Рейсер цитирует лишь слова Смирновой о «шинели Гоголя», по непонятной причине полагая их аутентичными (С. А. Рейсер. К истории формулы…). Как известно, Смирно­ва, большая выдумщица и мистификаторша, любила сочинять разговоры своей матери с известными людьми. Обращенные к Турге­неву слова Смирновой в ответ на выпад против нее и адресованных ей писем Гоголя, вошедших в «Выбранные места из переписки с друзьями», в «Отцах и детях» (где Базаров говорит о пребывании в имении Анны Серге­евны Одинцовой: «С тех пор, как я здесь, я препакостно себя чувствую, точно начитал­ся писем Гоголя к калужской губернаторше» [И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем. В 30 т. Т. VII. М., 1981]) кажутся одной из таких выдумок, поскольку Смирнова ника­кого отношения к освобождению Тургенева из-под «каланчи», то есть ареста в 1852 году, не имела: он провел в заключении весь месяц, назначенный ему Николаем I, и затем был сослан в имение Спасское. См.: М. К. Лемке. Арест и высылка И. С. Турге­нева в 1852 году // Русская мысль. Кн. II. 1906. Фраза о «шинели Гоголя» явно анахро­нистична, по смыслу плохо согласуется с выдуманной фразой об аресте Тургенева и представляется позднейшей интерполя­цией, навеянной чтением Вогюэ, с которым мать и дочь Смирновы были знакомы, или какой-то беседой с ним. В архиве Вогюэ сохранилась краткая запись их рассказов о Гоголе, но «Шинель» в ней не упомянута (см.: М. Röhl. Le Roman Russe de Eugene-Melchior de Vogüé: Étude préliminaire. Stockholm, 1976).

«Таким образом, — заключает Рейсер, — мы убеждаемся в том, что изучаемая нами формула, так сказать, висела в воздухе и неоднократно произносилась различными писателями, большими и малыми, всеми, кто считал себя связанным с „натуральной школой“ и с ее вождем и основоположником»  С. А. Рейсер. К истории формулы… .

Отталкиваясь от замечаний Рейсера, но не принимая его концепцию «суммарной формулы», Л. Долотова попыталась доказать, что, скорее всего, фраза принадлежала не Достоевскому и не целому сонму писателей-реалистов, а И.  С. Тургеневу, которому, как показано в статье, ее несколько раз припи­сывали и ранее. Кроме О.  Н. Смирновой она называет князя А.  И. Урусова  См.: Князь Александр Иванович Урусов. Статьи его о театре, о литературе и об ис­кусстве. Письма его. Воспоминания о нем. Т. II. М., 1907. , а также ряд зарубежных писателей   Л. Долотова. Достоевский или Тургенев? // Вопросы литературы. № 11. 1972.. К этому короткому списку можно прибавить еще Вл. З. Штепенко, плодовитого педагога из Керчи, автора ряда «пособий для исторического изучения русской словесности в средних учебных заведениях». В одном из них он писал: «Тургенев выразился однажды о себе и беллетристах сороковых годов: „Мы все вышли из гоголевской шинели“»  Вл. З. Штепенко. Пособие для исторического изучения русской словесности в средних учебных заведениях. Ч. IV. Пушкинская эпоха и Белинский, как ее истолкователь. Керчь, 1906. . Однако никаких убедительных доказательств в пользу своей гипотезы Доло­това не предложила. Наконец, шведский исследователь Магнус Рёль высказал интересное предположение, что Вогюэ мог слышать формулу от Д. В. Григо­ровича, с которым он, как следует из статьи о Достоевском и книги «Русский роман», встречался в Петербурге и обсуждал историю публикации «Бедных людей»  М. Röhl. Op. cit. Ср.: «Un de ses camarades, M. Grigorovitch, qui tient une place honorée dans les lettres et m’a confirmé cette anecdote, porta le manuscrit chez Nékrassof» («Один из его [Достоевского. — А. Д.] товарищей, г-н Григорович, который занимает почетное место в литературе и который подтвердил мне этот анекдот, отнес рукопись [«Бедных людей»] Некрасову» [Vte E. M. de. Vogüé Les écrivains russes contemporains: F.-M. Dostoievsky. Idem. Le Roman russe. Paris, 1886.]). В дневнике Вогюэ отмечено посещение им музея Общества поощрения художеств, который он называет «замечательным созданием Григоровича», его основателя и директора (Journal du vicomte E.-M. de Vogüé: Paris — Saint-Pétersbourg, 1877–1883 / Publié par F. de Vogüé. Paris, 1932; запись от 18 октября 1878 года). Как указал Магнус Рёль, в дорожной тетради Вогюэ есть запись его разговора с Григоровичем 14 июля 1882 года о графине С. А. Толстой (М. Röhl. Op. cit.).. Определение «тесно связанный с историей литературы на протя­жении последних сорока лет» подходит к Григоровичу значительно лучше, чем к Достоевскому и Тургеневу, которые все-таки сами эту историю определяли и которых к тому же в 1885 году уже не было в живых. Кроме того, именно Григорович в «Литературных воспоминаниях» утверждал, что в 1840-е годы все «тогдашнее литературное молодое поколение», включая его самого и До­стоевского, находилось под сильным влиянием Гоголя: «все в одинаковой степени были увлечены Гоголем; почти все, что писалось в повествовательном роде, было отражением повестей Гоголя, преимущественно повести „Ши­нель“»  Полное собрание сочинений Д. В. Григо­ровича. В 12 т. Т. XI. СПб., 1896. Несколько ранее Григорович вспоминает о том, как у него «пробуждалось влечение к реализму, желание изображать действительность так, как она в самом деле представляется, как описывает ее Гоголь в „Шинели“ — повести, которую я с жадностью перечитывал». (Там же.). Акцент на «Шинели» и ее воздействии на всех молодых писателей 1840-х годов действительно делает это высказывание, отмеченное Рёлем, самой близкой параллелью к обсуждаемой формуле. Не следует забывать, однако, что Григорович писал свои воспоминания в конце 1880-х годов, то есть уже после выхода статей и книги Вогюэ. Поэтому представляется весьма вероятным, что он вторил французскому критику, чтобы подтвердить истинность понравившейся ему формулы.

Вне поля зрения исследователей остались по меньшей мере два случая, когда фразa о «Шинели» атрибутировалась совсем иначе, чем в статьях и книге Вогюэ. Прежде всего обращает на себя внимание сокращенный английский перевод «Русского романа», вышедший в 1887 году в Бостоне, где соответ­ствующее место читается так:

«A late Russian politician and author once said to me: „Nous sommes tous sortis du manteaux de Gogol“» [«Один русский сановник и писатель, ныне покойный, как-то сказал мне: „Мы все вышли из шинели Гоголя“»]  E.-M. de Vogüé. The Russian Novelists / Transl. by Jane Loring Edmands. Boston, 1987. Я перевожу английское politician как «санов­ник», потому что американская переводчица использовала его в тех случаях, когда у Во­гюэ и процитированных им русских авторов речь идет о государственных деяте­лях и чи­новниках высокого ранга. Так, она называет Матвея Ильича Колязина, персо­нажа «Отцов и детей», одним из «the younger politicians» (Ibid.), тогда как в русском оригинале он са­новник и государственный муж, а в кни­ге Вогюэ — «un haut fonctionnaire», «homme d’État», «un courtesan» (Vte E. M. de Vogüé. Le Roman russe)..

Трудно себе представить, чтобы переводчица решилась на столь резкое изме­нение, не имеющее никакой опоры в оригинале, без согласования с автором. Хотя ее перевод изобилует купюрами и не свободен от ошибок, никаких при­меров полной отсебятины в нем не обнаруживается. Но если новая атри­буция формулы «покойному сановнику и писателю» отражает авторскую волю, то она исключает как Достоевского и Тургенева, которые никаких государст­венных постов не занимали, так и Григоровича — не только по той же причине, но и потому, что в 1887 году он был еще жив. Это заставляет нас более прис­тально взглянуть на другие литературные знакомства Вогюэ в Петербурге.

Из ряда документов мы знаем, что чаще всего Вогюэ встречался с петербург­скими литераторами в салоне графини С.  А. Толстой, вдовы А.  К. Толстого. По свидетельству К.  Ф. Головина (впрочем, не самому надежному),

«…Это был в самом деле избранный кружок, в высокой степени изящ­ный. Сама графиня Толстая в обществе показывалась мало, но к ней ездили охотно — подышать артистическою атмосферой, завещанной покойным графом. У нее было на кого поглядеть: Гончаров, Достоев­ский, вероятно Тургенев, которого, впрочем, на пятницах я не встречал, и молодое еще, восходившее светило — высокоталант­ливый Владимир Соловьев. Вечера графини немножко походили на священнодействие. Литературные кумиры принимали благовонный дым кадильниц и, как подобает кумиру, сами говаривали очень мало… Гончаров был порази­тельно молчалив, а Достоевский мог просидеть целый вечер в такой мертвой неподвижности, что положительно напоминал курильщика опиума с крайнего Востока»  К. Ф. Головин Мои воспоминания. Т. I (до 1881 года). СПб., 1908. .

Совсем другую картину рисует Лесков:

«Дом графини Толстой был одним из приятнейших и посещался очень интересными людьми. Из литераторов у графини бывали запросто и не запросто виконт Вогюэ, Достоевский, Болеслав Маркевич и я. Раз был проездом Тургенев. Иногда в этом доме читали, но более беседо­вали и иногда спорили —небесстрастно и интересно»  Н. С. Лесков. О куфельном мужике и проч. Заметки по поводу некоторых отзывов о Л. Толстом // Н. С. Лесков. Собрание сочинений. В 11 т. Т. XI. М., 1958..  

В дневнике Вогюэ отмечены три вечера в салоне Толстой. 17 (29) марта 1879 года он присутствовал на чтении Тургенева и Достоевского; 17 (29) января 1880 года беседовал с Достоевским, который развивал свою излюбленную идею всемирной отзывчивости русского духа и его преимуществ перед западным мышлением; 6 (18) марта того же года вел разговоры с дипломатом Ю. П. Бах­метевым (внебрачным сыном графини), Маркевичем и Достоевским   Journal du vicomte E.-M. de Vogüé. Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского, 1821–1881. Т. III: 1875–1881. СПб., 1999. . Кроме того, впоследствии Вогюэ вспоминал еще одну беседу с Достоевским, который обличал мерзости западной цивилизации и Парижа, предвещая страшную гибель «новому Вавилону»  Banquet franco-russe du 26 octobre 1893: Discours prononcés par MM. E.-Melchior de Vogüé, de l’Académie française, Tatistcheff, Souvorine, E. de Roberty, Bonnat, de l’Institut, Émile Zola, Anatole Leroy-Beaulieu, de l’Institut, Komaroff, R. Canivet, A. Hébrard et Jules Simon, de l’Académie française. Paris, 1893. . Но на самом деле, конечно, он бывал у графини Толстой намного чаще, о чем свидетельствует его благодарное воспоминание о ней в письме к И. Гальперину-Каминскому от 27 августа 1892 года:

«Если мне удалось схватить некоторые черты их [русских писателей] глубинного гения, если частое общение с авторами объяснило мне их книги, то всем этим я обязан одному человеку редких достоинств: скончавшейся несколько месяцев назад графине Толстой, вдове утон­ченного поэта Алексея Константиновича. У ее камелька согревались все лучшие русские умы. Я думаю, что никакой иностранец, приехавший с Запада, не смог бы разобраться в запутанных душах и мыслях, допу­стим, Достоевского или, скажем, Аксакова, если б их для него не осве­щал свет, исходивший, как из алмазной призмы, от всеобъем­лющего духа этой необыкновенной женщины»  Vte E. M. de Vogüé. Lettre inédite sur les études russes // Revue hebdomadaire. 9 avril. № 15. 1910..

Из всех завсегдатаев салона графини Толстой, упомянутых выше, определению, данному в английском переводе «Русского романа» — «русский сановник и пи­са­тель, ныне покойный», — полностью соответствовал лишь один литератор: Болеслав Маркевич, скончавшийся 18 (30) ноября 1884 года в Петербурге. По свидетельству мемуариста, «как камергер, действительный статский совет­ник, бывший чиновник, занимавший довольно видный пост члена совета ми­нистерства народного просвещения …  Маркевич считал себя „аристократом крови“; как автор популярных в высших кругах рассказов и романов, он позво­лял считать себя литератором»  С. Ф. Либрович. На книжном посту. Воспоми­нания. Записки. Документы. Пг.; М., 1916.. Современники часто называли его «чинов­ником-литератором»  О. Е. Майорова. Маркевич Болеслав Михайлович // Русские писатели 1800–1917: Биографический словарь. Т. 3: К–М. М., 1994. Ср. о нем: «чиновник-литератор, очень красивый и видный» (К. А. Скальковский. Воспоминания молодости (по морю житейскому). 1843–1869. СПб., 1906)., а сам он именовал себя «литератором, действительным тайным советником»  С. Ф. Либрович. Указ. соч. . И хотя в 1875 году блестящая служебная карьера Маркевича прервалась, когда он был пойман на взятке, отставлен от службы в министерстве, лишен звания камергера и ненадолго выслан из столицы, ему быстро удалось восстановить прежнее положение в высшем свете, где его охот­но принимали как сановника в отставке, популярного романиста и «баловня старых и молодых великосветских дам», умевшего занять их «своим умом, остротами, анекдотами и пением»  С. М. Загоскин. Воспоминания // Исторический вестник. LXXXI. № 7. 1900..

«Большой краснобай»  П. Д. Боборыкин. Воспоминания. В 2 т. Т. I. За полвека. М., 1965. , «человек необыкновенно изящной внешности и утонченного обращения», «говоривший очень интересно и красиво»  Д. Н. Любимов. Из воспоминаний // Достоевский в воспоминаниях современников. Сборник составлен А. С. Долининым. Т. II. М., 1964. , Маркевич при этом блистал не оригинальностью и глубиной суждений, а их отточенной формой. Как писал Лесков, он «всегда отличался недостатком собственных мнений и, по выражению одного из его светских приятелей, „всегда ехал у кого-нибудь в тороках“»  Н. С. Лесков. Указ. соч.
«Ехать в тороках» значит «ехать пристегнутым к всаднику сзади».. Недоброжелатели даже обвиняли его в том, что он ворует чужие каламбуры и остроты, о чем была написана злая эпиграмма Д.  Д. Минаева:

И хотя сам Маркевич как писатель не из какой гоголевской шинели не выхо­дил, ему было вполне по силам оформить в виде изящного афоризма доста­точно банальную мысль о том, что изображение «бедных людей» в литературе 1840–50-х годов было так или иначе связано с образом Акакия Акакиевича  Напомним, что еще в 1861 году Чернышев­ский, говоря об отношении писателей «натуральной школы» к народу, придумал похожий, но более грубый пейоративный каламбур: «Читайте повести из народного быта г. Григоровича и г. Тургенева со всеми их подражателями — все это насквозь пропитано запахом „шинели“ Акакия Акакиевича». (Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений. В 15 т. Т. VII. М., 1950.).

Косвенным свидетельством того, что Вогюэ, по всей вероятности, услышал формулу именно от Маркевича, может служить его отклик на смерть послед­него в одном из «Писем из России» («Lettres de Russie»), печатавшихся в газете Journal des débats:

«Les lettres russes viennent de faire une nouvelle perte par la mort de M. Markévich. Romancier facile, mêlé depuis un quart de siècle à toutes les luttes littéraires, Markévitch avait su intéresser le public en ressuscitant dans un cadre de fiction toute la chronique de la haute société sous les deux derniers règnes. Son œuvre est utile à consulter pour l’histoire des métamorphoses de cette société, mais on lui refuse généralement les qualités solides qui feront survivre les romans de ses trois grands rivaux, Tourguénef, Tolstoï et Dostoïevsky» [«Русская литература понесла новую утрату со смертью г-на Маркевича. Ловкий романист, связанный на протяже­нии четверти века со всеми литературными битвами, Маркевич умел заинтересовать публику, воскрешая в художественной форме всю летопись высшего света при двух последних царях. К его произведениям полезно обращаться, чтобы проследить историю этого общества, но, по общему мнению, им не достает тех солидных качеств, благодаря которым романы его трех великих соперников, Тургенева, Толстого и Достоевского, обеспечили себе долгую жизнь»]  Journal des débats politiques et littéraires. 14 décembre. 1888. .

Говоря, что Маркевич — это писатель, который на протяжении четверти века был связан (mêlé) с литературными битвами, Вогюэ, mutatis mutandis, исполь­зует то же определение, которое в статье о Гоголе и книге «Русский роман» он, как мы видели, дал литератору, сообщившему ему формулу «Все мы вышли из „Шинели“ Гоголя» (писатель, «тесно связанный с литературной историей последних сорока лет»). Если Вогюэ действительно подхватил формулу у «боль­шого краснобая» Маркевича, становится понятно, почему он так не хо­тел назвать его имя. Ведь вышедшая из уст посредственного консер­ва­тивного литератора с подмоченной репутацией, который к тому же в  1840-е годы, по слову хорошо знавшей его А.  Я. Панаевой, «о литературе … и не по­мышлял»  А. Я. Панаева (Головачева). Воспоминания. М., 1986.  и, следовательно, не имел права претендовать на роль наследника Гоголя   Сам Маркевич, правда, в мемуарах отнес себя к «людям поколения сороковых годов», кото­рые испытали «могущественное влияние» своих литературных кумиров и смогли «слу­жить отечеству своему незабвенную службу в деле освобождения русского народа от кре­постного состояния и создать целый ряд высоко-художественных произведений, которым теперь начинают все более и более удивляться и завидовать иностранцы…» (Б. М. Маркевич. Полное собрание сочинений. В 11 т. Т. 11. СПб., 1885), формула потеряла бы вес и никак не смогла бы стать тем, что мы сегодня называем мемом.

Вогюэ же явно стремился к тому, чтобы полюбившееся ему выражение превратилось в мем. Для этого в 1899 году он предлагает новое, уже четвертое (!) объяснение его происхождения. В статье «Русская литература: великие годы и великие романисты, 1840–1880» («La littérature russe: Les grandes années et les grands romanciers, 1840–1880»), которая была опубликована вместе со своим английским переводом в гигантской тридцатитрехтомной международной антологии мировой литературы «The Universal Anthology», выходившей при участии виднейших ученых и писателей Европы, он наконец приписывает формулу одному из «великих»:

«„Nous sommes tous sortis du Manteau de Gogol“, me disait un des grands romanciers de la génération suivantе» [«„Мы все вышли из ‚Шинели‘ Гоголя“, — сказал мне один из великих русских романистов следующего [за Гоголем] поколения»]  The Universal Anthology: A Collection of the Best Literature, Ancient, Medieval and Modern, with Biographical and Explanatory Notes / Ed. by R. Garnett, L. Vallée, A. Brandl. Vol. XVII. P. XV. London; New York; Paris; Berlin, 1899. .

Или в английском переводе, где выбран вариант «из-под шинели»:

«„We have all come from beneath Gogol’s Manteau“, said one of the great writers of the following generation »  Ibid. P. XXXIII..

Только теперь, когда ни графини Толстой, ни литераторов-завсегдатаев ее салона (кроме Вл. Соловьева), ни тех писателей, начинавших в 1840-е го­ды, — Гончарова, Григоровича, Писемского, которые могли бы причислить себя к последователям Гоголя, — уже не было в живых, Вогюэ решился придать формуле статус авторитетного высказывания русского классика мировой вели­чины, по сути дела предложив желающим выбор между Достоевским и Турге­невым (Толстой, как известно, дебютировал только в 1852 году). Можем ли мы верить четвертой атрибуции Вогюэ? Думаю, что нет, ибо, если б она была верной, ничто б не помешало ему с самого начала приписать формулу «вели­кому романисту» и тем самым способствовать ее распространению. Однако именно эта — по всей вероятности, ложная — атрибуция была безоговорочно принята на веру русскими критиками, которые в большинстве своем из двух возможных кандидатов выбрали Достоевского. Если Google Books не находит ни одного русского примера цитирования формулы Вогюэ до самого конца XIX века, то в период с 1901 по 1917 год ее все чаще и чаще приводят как подлинное высказывание Достоевского во многих статьях и книгах по истории русской литературы  См., например: Е. А. Соловьев. Литературное движение XIX века в России // XIX век: Иллюстрированный обзор минувшего столетия. СПб., 1901 (Приложение к журналу «Нива»). Г. В. Александровский. Чтения по новейшей русской литературе. Вып. 1. Киев, 1903. Евг. А. Соловьев (Андреевич). Очерки из истории русской литературы XIX века. СПб., 1907. В. В. Сиповский. История русской словесности. Ч. III. Вып. 2 (Очерки русской литературы XIX столетия 40–60-х годов). СПб., 1908. Р. В. Иванов-Разумник. История русской общественной мысли: Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни XIX века. Т. I. СПб., 1908. А. И. Незеленов. История русской словесности для средних учебных заведений. Вып. III. М., 1909. В. Ф. Саводник. Очерки по истории русской литературы XIX века. Ч. 2. М., 1909. В. В. Каллаш. Очерки по истории новейшей русской литературы. М., 1911. С. А. Венгеров. Собрание сочинений. Т. II. Писатель-гражданин Гоголь. СПб., 1913. А. Н. Веселовский. История новой русской литературы XIX века. М., 1917.. Поскольку среди этих работ были самые популярные учебные пособия для средних и высших учебных заведений, апокрифическая фраза прочно укоренилась в сознании тех, кто получал образование в пред­революционные годы, и они-то, уже не сомневаясь в авторстве Достоевского, транслировали ее следующим поколениям. Так Вогюэ удалось создать успеш­ный мем, который более ста лет размножается в русской, советской и пост­советской культурах и, кажется, не собирается сдавать свои позиции.