Чтение на 15 минут: «Ариадна Эфрон: рассказанная жизнь»
Девочка Тёпа, которую арестовали из-за письма Сталину, и прогулка по кладбищу, приснившаяся перед приездом в Россию. В издательстве «Бослен» вышло собрание рассказов дочери Марины Цветаевой Ариадны Эфрон, записанных филологом Еленой Коркиной в 1970–1973 годах. Arzamas публикует отрывок
Тёпа
Она вошла в мою камеру, я взглянула на нее и подумала: «Ого! Каких детей начали сажать!» Небольшого роста, худенькая, в беленьких носочках. Мы очень быстро подружились, и она мне рассказала свою историю.
Родители ее были бедными людьми, батрачили
И стала Валя учиться в
«Вот вы делаете опыты по оживлению людей, почему же вы не оживляете товарища Ленина? Ведь он нам всем так нужен, ведь после его смерти все пошло вкривь и вкось!»
Там ей мягко ответили, что все это очень сложно, что это только первые шаги, а оживление людей — дело далекого будущего…
И чем дольше жила Валя в Москве, и чем больше наблюдала она тогдашнюю жизнь, тем больше изумлялась несправедливости, неверности истинным революционным идеалам, нарушениям всех принципов, всех законов и конституций. И однажды, придя с занятий, Валя села и написала письмо Сталину, а сама собрала чемоданчик с бельем — на всякий случай — и стала ждать, когда за ней придут. Письмо она подписала полностью: Валентина Карловна (девичью фамилию ее я забыла, в замужестве она была Урсова) — и адрес поставила.
И за ней пришли. Пришел мужчина, увидел такую девочку, спросил: «Это вы писали письмо товарищу Сталину?» — «Да». И он вступил с ней в разговор. Он сказал ей, что некоторые вещи в ее письме правильны, а другие нет, что многого она не знает, во многом неправа, что ей надо учиться, строить свою жизнь и тому подобное. Валя ему ответила, что все, что она написала, верно и она это может повторить в любом месте. Он долго разубеждал ее, уговаривал, но понапрасну. Тогда он сказал: «Ну что ж, поедем…» И Валя пошла с ним вот так, как была, и чемоданчик взять постеснялась…
Он привез ее, посадил в
Он приветливо предложил ей сесть в кресло. Она села. Он вынул из стола коробку шоколадных конфет и поставил перед ней. Она взяла одну конфетку, потом другую. Они болтали о пустяках. Тогда шел в Москве кинофильм «Большой вальс». Он спросил, сколько раз она смотрела этот фильм. Она сказала, что пять. Он смотрел три раза. Спросил, какая героиня ей больше понравилась. Она сказала — вот эта. А ему — та. А почему эта, а не та? Ну и тому подобное. Потом они заговорили о другом — и на разных языках, естественно. Берия говорил ей, что никакого беззакония и несправедливости в стране нет, что все идет хорошо. Валя говорила обратное. Наконец он спросил:
«А почему ты мне не веришь? Ведь я старше тебя, я давно уже коммунист, я занимаю ответственный пост, почему же ты мне не веришь, какие у тебя есть основания для этого?»
И Валя ему ответила так: «На вас надет очень хороший шерстяной костюм. Почему? Когда мы все раздетые? У вас в столе лежат шоколадные конфеты, а у всех этого нет. Как же я могу вам верить и какой же вы коммунист?» — «Ого! — сказал Берия. — А знаешь, девочка, придется тебя изолировать от общества, пока ты не одумаешься». — «Пожалуйста, — сказала Валя. — Я не боюсь…» — «Но ведь это будет общий лагерь, вместе с уголовниками». — «Ничего, — сказала Валя, — я давно хотела посмотреть, а что же по ту сторону этого здания, теперь увижу». — «Придется и маму твою арестовать — за то, что она так плохо тебя воспитала». — «Что ж, — сказала Валя, — моя мама — большевичка, и любое испытание партии она выдержит. А потом ведь мама меня и не воспитывала: она работала, ей было некогда, я сама себя воспитала так». — «Ну ладно, — сказал Берия. — Была бы ты моя дочка, я бы тебя просто выпорол, а так мне ничего не остается, как посадить тебя в тюрьму». На том они и расстались, и Валя прямо из его кабинета пришла в мою камеру.
Удивительная она была девочка! Помню, рассказывала я ей однажды про Карла Линдберга… Два раза помню я Париж действительно вышедшим из берегов от восторга — когда приезжал Линдберг, только что перелетевший Атлантический океан, и когда приезжал Чаплин. Так вот, рассказываю я ей, вскоре Линдберг женился на молоденькой американке и поселился
«Ты неудачно сравнила. Этих людей нельзя сравнивать. Линдберг ведь герой, а Сталин — нет. Сталин — лицо выборное, на его месте, может быть,
кто-нибудь другой и был бы, но Сталин силой держит свой пост… Так что эти люди совсем не равнозначны».
И еще у меня была с Тёпой история прямо-таки мистическая. Я ей много всего рассказывала — из разных прочитанных книг, из фильмов, всякие случаи из жизни. Особенно много я знала страшных историй. И вот сидим мы однажды друг против друга, каждая на своей коечке, и я рассказываю очередную страшную историю. А я была худая, бледная — уже давно там находилась, почти без воздуха, потом допросы очень тяжелые были, — страшная, глазищи огромные… «И вдруг, — говорю я, — дверь в комнату открывается и входит человек… с ножом в руке!» — и вытаращиваю на нее глаза. И вдруг дверь в камеру открывается и входит мужчина с большим… ножом в руке! Первое движение у нас было
Потом Тёпу отправили в лагерь, а я еще оставалась, я ей сахару на дорогу накопила. Потом, уже во время войны, она меня разыскала, мы переписывались. Потом она жила в ссылке, потом вышла замуж за
Сон
Этот сон приснился мне перед отъездом в Россию в 1937 году.
Снится мне, как будто я иду глубокой ночью по кладбищу — а я кладбищ вообще не боюсь и никогда не боялась, — так вот, иду. Ночь осенняя: темная, беззвездная, но тихая и теплая. И чувствую, что рядом, бок о бок со мной, идет
Наконец коридор кончается, на другом конце кладбища — такой же выход, как из парижской подземки. Мы выходим в ту же темную, тихую ночь.
— Что же они все там делают? — спрашиваю я.
— А разве вы не знаете, что не все люди воскреснут? — отвечает мне мой невидимый спутник.
На этом сон кончился.
