Иисус Навин. Миниатюра из иллюстрированной Библии. Памплона, 1197 годAmiens, Bibliothèque municipale / Ms. 108, f. 69v
Персонаж, простирающий руки к Солнцу и Луне, — Иисус Навин, ветхозаветный полководец, после смерти Моисея ставший предводителем евреев. На этой миниатюре из иллюстрированной Библии изображен самый известный эпизод из Книги Иисуса Навина — прекращение движения светил. Преследуя со своим войском народ аморреев, Иисус Навин воззвал к Создателю с просьбой остановить Солнце и Луну, чтобы успеть настичь врага до наступления темноты.
В Средние века история Иисуса Навина интересовала не только миниатюристов, но и богословов и философов, размышлявших о законах природы. Средневековые авторы отмечали, что в результате молитвы полководца остановились не только Луна и Солнце, но и остальные небесные тела. В противном случае в космическом цикле возникли бы непоправимые сбои, Солнцу пришлось бы «догонять» другие планеты, и все это могло бы погубить земной мир. Известный комментатор Библии Николай Лирский (1270–1349) попытался подсчитать, сколько именно часов длился продленный день. Другие теологи рассуждали о том, какие изменения произошли бы в подлунном мире, если небесный свод остался бы неподвижным еще дольше. Философ Николай Орем (ок. 1320 — 1382) нашел неожиданную параллель между историей Иисуса Навина и мифом о рождении Геракла. Зевс явился Алкмене в обличии ее мужа и провел с ней ночь. Чтобы остаться подольше, он распорядился, чтобы ночь длилась двое суток, — так был зачат Геракл. Понимая, что это просто миф, Орем заинтересовался источником этой легенды: по его мнению, греки сложили ее, вспоминая о времени, когда ночь продлилась необычайно долго. Орем утверждал, что это уникальное явление как раз произошло в эпоху Иисуса Навина; с точки зрения христианского мыслителя, в отличие от истории Геракла, эта история — абсолютная правда. Пока в Земле обетованной длился день, в Греции царила ночь. Такая разница во времени между двумя странами была немыслимой даже по меркам средневековой географии, однако это обстоятельство почему-то не смутило философа.
