Карикатура Микеланджело на самого себя
Беглый и чуточку нелепый набросок на поле рукописи — не что иное, как карикатурный автопортрет, принадлежащий перу Микеланджело Буонарроти, титана Возрождения, скульптора, поэта, живописца, архитектора и величайшего рисовальщика всех времен. Микеланджело изобразил себя за созданием своего главного шедевра — росписи потолка Сикстинской капеллы. Написанный тут же сонет, адресованный тосканскому другу художника, полностью раскрывает смысл изображенного:
Я получил за труд лишь зоб, хворобу
(Так пучит кошек мутная вода,
В Ломбардии — нередких мест беда!)
Да подбородком вклинился в утробу;
Грудь — как у гарпий; череп, мне на злобу,
Полез к горбу; и дыбом — борода;
А с кисти на лицо течет бурда,
Рядя меня в парчу, подобно гробу;
Сместились бедра начисто в живот,
А зад, в противовес, раздулся в бочку;
Ступни с землею сходятся не вдруг;
Свисает кожа коробом вперед,
А сзади складкой выточена в строчку,
И весь я выгнут, как сирийский лук.
Средьэтих-то докук
Рассудок мой пришел к сужденьям странным
(Плоха стрельба с разбитым сарбаканом!):
Так! Живопись — с изъяном!
Но ты, Джованни, будь в защите смел:
Ведь я — пришлец, и кисть — не мой удел! Пер. Абрама Эфроса.
Стихотворение, заканчивающееся столь громким заявлением, вероятнее всего, было написано в момент отчаяния: когда огромная работа по росписи потолка, осуществляемая художником в одиночку, была окончена уже на треть, роспись стала покрываться плесенью — столь сильной, что за нею стало не видно фигур. Микеланджело, не имевший достаточного опыта во фресковой живописи и с самого начала неохотно согласившийся на непривычную для него работу, был вне себя. Потеряв всякую надежду, он явился к заказчику, папе Юлию II, и в сердцах объявил, что все, что им создано, погибло и он не может более продолжать, поскольку занимается не своим делом: он скульптор, а не живописец. Однако папа не поверил словам вспыльчивого флорентийца и отправил ему на помощь опытного инженера Джулиано да Сангалло, который быстро подсказал, как справиться с плесенью, и работа была продолжена.
Микеланджело иронизирует над неудобством росписи свода капеллы: работать приходилось, задрав голову вверх, из-за чего страдала осанка и портилось зрение: долгое время художник даже читать мог, только держа текст над головой. Едкая ирония стихотворения состоит в том, что подробное, изощренное описание собственной гротескной анатомии является комментарием к росписи, почти полностью состоящей из прекрасных обнаженных фигур. Себя Микеланджело также изобразил обнаженным, но искаженность его фигуры не идет ни в какое сравнение с забавным уродцем, написанным им на потолке: к собственному творению меланхоличный гений еще безжалостнее, чем к себе самому.
7 писательских домов, которые еще можно успеть увидеть
Дом из «Доктора Живаго», усадьба, где Лев Толстой написал «Воскресение», и другая исчезающая архитектура