Чтение на 15 минут: «Когда б не баня, все бы мы пропали»
Что такое баня? Инструмент гигиены или место, где налаживают социальные связи? Как были устроены советские бани и какую функцию они выполняли? В издательстве Corpus выходит книга профессора славистики Итана Поллока в переводе Татьяны Азаркович. Arzamas публикует отрывок
Во время и после Второй мировой войны в советском обществе сосуществовали два представления о бане. Для правительственных чиновников и для рядовых советских граждан, не имевших большого выбора, где мыться, бани были заведениями утилитарного характера. Их назначение заключалось в очищении тела, и социалистическое государство следило за тем, чтобы они справлялись с этой задачей. Одновременно на фоне войны и послевоенного восстановления хозяйства обретала новую значимость роль бани как явления, способного формировать коллективное самосознание и восстанавливать жизненные силы, и эта роль отражалась в литературе и искусстве. Два этих подхода, по идее, не противоречили друг другу — ведь баня могла и очищать тело, и возрождать дух. На деле длинные очереди, плохая инфраструктура, недостаточное финансирование предприятий общественного пользования, нехватка элементарного оборудования, плохо обученный технический и обслуживающий персонал — все это превращало публичные бани в довольно сомнительные места, где, с одной стороны, лишь с большим трудом можно было вымыться, а с другой — вряд ли у кого‑то появлялась возможность дружески пообщаться с кем‑то из посетителей или омолодиться душой. В то же время деревенские бани, которых, по‑видимому, советские планы не коснулись, воспринимались как нечто подлинное и способное исцелить народ, искалеченный войной.
Утилитарный, командно‑административный подход к баням как к инструменту гигиены восходил к зародившемуся в XIX веке движению за сохранение общественного здоровья. После октября 1917 года он был подхвачен советской властью и новым правительством, потерпел крах в пору Гражданской войны, возродился в годы нэпа, обрел новую силу и направленность в 1930‑е, сохранился в неприкосновенности в период Второй мировой войны, сделался еще более настойчивым в пору холодной войны и просуществовал все 1960‑е и 1970‑е годы. Хотя к тому времени уверенность и энтузиазм чиновников, отвечавших за выполнение плана, уже успели сникнуть и повыветриться. Похоже, во всей системе коренился какой‑то важный изъян. Те, кто считал, что бани — неотъемлемая часть здорового коммунистического общества, сталкивались с необъяснимой загвоздкой: Советский Союз оказался неспособен построить и наладить работу достаточного количества бань в достаточном количестве мест, чтобы люди имели возможность регулярно мыться.
В то самое время, когда государственные учреждения старались внедрять свои планы, острее ощущалось значение бани для коллективного самосознания, ее роль уникальной социальной среды, способствующей душевному человеческому общению. Такое понимание бани — особенно деревенской — восходило еще к русской старине, оно пережило поношения со стороны иностранных и российских врачей и отражало представления о невинности и об отсталости крестьянства в позднеимперский период. Это представление о бане официально устарело после прихода к власти большевиков. Но даже после революции идея, что поход в баню может быть глубоко значимым опытом, не исчезла до конца. Во время и после войны связь бани с русской стариной и русскими традициями стала ощущаться еще острее. Походы в баню — с ее жаром, паром, березовыми ветками, открытостью и разговорами — объединяли людей как с их товарищами по мытью, так и с поколениями людей, мывшихся таким способом задолго до них. Но и здесь крылся подвох: в бане оставались и опасность, и соблазн впасть в грех. Говоря о бане как культурно значимом месте, люди перелагали дореволюционные темы на советский лад. Но суть оставалась прежней: пускай советское государство строило, снабжало и регулировало бани во имя гигиены, люди продолжали ходить в них, чтобы очиститься (с риском испачкаться) и обрести дружеское единение с другими людьми (с риском отдалиться от них). Небезопасные или даже проклятые бани сделались символом всего того, что было утрачено или испорчено в катаклизмах середины ХХ века. Неопределенность военных лет, ужасы репрессий, культурная оттепель, последовавшая за смертью Сталина в 1953 году, легкое завинчивание гаек, последовавшее за оттепелью, — все это повышало привлекательность такого взгляда на баню, при котором она представала местом или невинности, или искупления, но в любом случае находившимся вдали от политических перемен. Особенно деревенская баня — ничуть не затронутая советским планированием, она стала считаться подходящим местом, где человек мог снова ощутить собственную цельность.
Основные особенности советской битвы на банном фронте 1930‑х годов оставались заметными и в 1940‑е. Забота о личной гигиене считалась признаком добросовестного строителя социализма. Однако у большинства советских граждан имелись очень скудные возможности для мытья. Государство видело в этом их обязанность: немытый человек — значит, некультурный, к тому же он подвержен заразным болезням, эпидемии которых истощают ресурсы страны и снижают ее экономическую производительность. В очень немногих городах имелись канализационные системы, которые вовремя удаляли бы нечистоты, поэтому люди жили в грязи, среди отбросов и в окружении тех угроз для здоровья, что от них исходили. Возможности мыться дома были весьма ограниченными. Там, где городская водопроводная система существовала, трубы очень редко были доведены до жилых квартир. Предполагалось, что общественные бани предоставляют людям то, чего не могли предоставить другие муниципальные службы: место, где можно нормально вымыться D. A. Filtzer. The Hazards of Urban Life in Late Stalinist Russia: Health, Hygiene, and Living Standards, 1943–1953. Cambridge, 2010..
Вторая мировая война сделала плохие условия еще хуже. После нападения Германии на СССР и беспорядочного советского отступления общественная инфраструктура на оккупированных территориях оказалась заброшена или разрушена. В тылу около 16 миллионов советских граждан эвакуировались на восток, перебравшись в большие и малые города, которые и так с трудом обеспечивали потребности собственных жителей. Временные переселенцы заметно увеличили это хозяйственное бремя R. Manley. To the Tashkent Station: Evacuation and Survival in the Soviet Union at War. Cornell University Press, 2009.. Поскольку местные власти бросали почти все силы на оборонные нужды страны, различные виды заведений, обслуживавших население, вроде бань приходили в еще больший упадок по сравнению с довоенным периодом. Как это было и в годы Гражданской войны, из‑за экономической неустойчивости и демографических потрясений держать бани открытыми было очень трудно. В годы войны стало еще более очевидно, чем раньше, что для сохранения общественного здоровья крайне важно соблюдать физическую чистоту.
Центральные власти приходили в отчаяние от трудностей, мешавших держать бани в рабочем состоянии. Легко было отдавать указы из Москвы — такие, например, чтобы все, кто живет на территориях, освобожденных от немецких войск, ходили в баню как минимум дважды в месяц. Но в жизни такое предписание оказывалось почти неосуществимым. Чаще всего единственными местами, где можно было вымыться, были государственные бани, а они находились в крайне запущенном, часто аварийном состоянии. Правительственный циркуляр предписывал областным руководителям «в кратчайший срок» «восстановить работу бань, а где таковые разрушены, приспособить другие могущие быть использованными для этих целей помещения». В этих словах чувствуется настоящее отчаяние. Мытье могло предотвратить вспышки заразных болезней, грозивших перекинуться с уязвимого гражданского населения на красноармейцев. Прежде всего в разоренных и искореженных войной городах и поселках приходилось опасаться сыпного тифа. Красноармейские военачальники понимали, что для здоровья солдат очень важна баня. Когда войска расквартировывали в таких местах, где работающих бань не было, то сооружались временные — в вагончиках, иногда даже в землянках. Государство издавало брошюры с инструкциями для сельских властей: как быстро и эффективно устроить баню. Однако снова и снова до центрального руководства доходили слухи о том, что все эти благие намерения не увенчиваются успехом. Бани часто не работали вовсе или в лучшем случае работали плохо И. В. Амчиславский. Как устроить общественную баню в колхозе. М., 1942..
В исключительно тяжелых обстоятельствах потребность населения в банях лишь возросла. Во время длившейся почти 900 дней блокады Ленинграда бани служили мощным оружием в борьбе за выживание, особенно с приходом весенних оттепелей, которые пробуждали паразитов, пережидавших лютые зимние морозы в спячке. Несмотря на пережитые страшные лишения, ленинградцы выстраивались в длинные и плотные очереди к немногочисленным открытым городским баням, надеясь оградить себя от болезней. Попав внутрь, изможденные от голода люди оказывались лицом к лицу друг с другом — и с теми, у кого имелся доступ к еде и к привилегиям. Они шли туда с мыслью о гигиене, но попутно и делали догадки относительно социального положения окружающих A. Peri. The War Within: Diaries from the Siege of Leningrad. Cambridge, 2017..
Баня, как и сама война, была порождением ада и высвечивала то, что в иных местах могло бы остаться незамеченным. Ленинградка‑блокадница Ольга Берггольц заметила, что баня вынуждала людей видеть, как пережитые голод и лишения сроднили их. Нагота сразу обнаруживала, кто есть кто. Настоящими героями, по ее убеждению, были здесь самые бессильные и тощие. А откормленные, красивые и здоровые, напротив, смотрелись чудовищно среди изуродованных голодом тел. Так в бане обнаружилось, что война вывернула наизнанку элементарные понятия:
«[В бане] …я посмотрела на женщин… Темные, обтянутые шершавой кожей тела женщин — нет, даже не женщин — на женщин они походить перестали — груди у них исчезли, животы ввалились, багровые и синие пятна цинги ползли по коже. <…>
<…>
И вдруг вошла молодая женщина. Она была гладкая, белая, поблескивающая золотыми волосками. Кожа ее светилась, гладкая и блестящая. Груди были крепкие, круглые, почти стоячие, с нагло розовыми сосками. <…> Мы не испугались бы более, если бы в баню вошел скелет, но вздох прокатился по бане, когда она вошла. О, как она была страшна — страшна своей нормальной, пышущей здоровьем, вечной женской плотью. Как это могло сохраниться? Она была не просто страшнее всех нас. Она была тошнотворна, противна и отвратительна… <…>
<…>
И страшная костлявая женщина, подойдя к ней, легонько хлопнула по ее заду и сказала шутя:
— Эй, красотка, не ходи сюда — съедим.
<…>
Ее сторонились, ею брезговали, здоровой и цветущей… как прокаженной, не желая прикасаться к атласной ее, светящейся коже.
<…>
Она вскрикнула, зарыдала, бросила таз и выбежала из помещения» Там же..
