История, Антропология

Чтение на 15 минут: «Чахотка: другая история немецкого общества»

Почему в XIX веке все хотели выглядеть так, как будто они болеют туберкулезом? Как чахотка стала бичом рабочего класса и зачем в Третьем рейхе создавали законы против больных? В издательстве «НЛО» вышла книга немецкого историка Ульрике Мозер. Arzamas публикует отрывок о том, почему смерть от чахотки считалась прекрасной, и о дневниках русской художницы Марии Башкирцевой — воплощении мифа о «романтической» болезни

18+

О смерти прекрасной и ужасной

Смерть от чахотки, казалось, была полностью дематериализована и признана «прекрасной». У философа Карла Розенкранца мы читаем: «…смерть вовсе не обязательно искажает и обезображивает черты лица, напротив, лицо стано­вится красивым и умиротворенным»  Цит. по: K. Max. Liegekur und Bakterienrausch: Literarische Deutungen der Tuberkulose im, Zauberberg' und anderswo. Würzburg, 2012. .

А Фридрих Шлегель сообщает о кончине Новалиса: «…трудно было поверить, что можно умереть так умиротворенно и красиво»  Цит. по: W. Hädecke. Novalis. Biographie. München, 2011..

О композиторе Карле Марии фон Вебере, умершем от чахотки в ночь на 5 июня 1826 года, его сын Макс писал так: «Занавески у кровати были отдернуты — наш любимый Мастер лежал бездыханным. Мирно уснул, подложив под голову правую руку. Боль не исказила любимые черты». Посмертная маска сохранила его просветленный образ навсегда.

Болезненная девушка, сидящая на балконе, и туберкулез в образе смерти. Акварель Ричарда Теннанта Купера. 1912 годWellcome collection

В литературе XIX века постоянно встречаются описания смерти от чахотки — тихой, мягкой, умиротворенной, легкой, даже поэтичной. Начало болезни дей­ствительно может протекать легко, чахотка кажется необременительной и не­страшной. «А в ней много сладости», — писал Кафка Милене  Милена Есенская — чешская журналистка, возлюбленная Франца Кафки. в 1920 году  См.: C. Herzlich, J. Pierret. Kranke gestern, Kranke heute. Die Gesellschaft und das Leiden. München, 1991.. Больной почти ни на что не жаловался. «Моя болезнь, дорогой Макс? Скажу тебе по секрету, я едва ее ощущаю, — писал Кафка своему другу Максу Броду. — Я не температурю, кашляю мало, не чувствую никаких болей. Одышка есть, это верно, бывают затруднения при ходьбе или иногда при работе, я дышу вдвое чаще прежнего, но это не так уж мне мешает»  Там же..

Даже когда началось кровохарканье, Кафка все еще не верил в опасность чахотки и писал Милене: «Года три назад это началось у меня посреди ночи — пошла горлом кровь. Я встал с постели (и это вместо того, чтобы остаться лежать, как я узнал позже из предписаний), случившееся меня взбудоражило, как все новое, но, конечно, немного и перепугало; я подошел к окну, высунулся наружу, потом прошел к умывальнику, походил по комнате, сел на кровать — кровь не переставала. Но при этом я вовсе не был несчастен…»  Там же.

В действительности же медленная смерть от чахотки часто бывала тяжела и мучительна. Когда болезнь спустя месяцы, а то и годы прогрессировала, менялось и мировосприятие больного. Чахотка все больше вторгалась в его жизнь, мучили боли и симптомы вроде неприятного запаха изо рта. Худож­ников и писателей больше пугал не столько быстрый телесный распад, сколько то, что болезнь начинала мешать творческой работе. Страшно было не успеть закончить свое творение.

Смерть Шопена. Картина Феликс-Жозефа Барриа. 1885 год Muzeum Narodowe w Krakowie

Процесс творчества превращался тогда в соревнование наперегонки со вре­менем без возможности выиграть. В одном письме Шопен пишет о своем отчаянии: «За целый год я и четверти часа не уделил музыке, у меня нет сил, нет энергии, я все жду хоть немного здоровья, чтобы снова приступить к работе, но… я все еще жду»  Цит. по: E. G. Baur. Chopin oder Die Sehnsucht. München, 2012.. Его мучило, что ему приходится сражаться с болезнью, в то время как люди нетворческие и невозвышенные здоровы. Какая несправедливость!

В конце декабря 1846-го Шопен жаловался: «Я слаб, словно больной пес»  Там же.. Спустя год он писал: «Я задыхаюсь…» В августе 1849 года друзья Шопена ожи­­дали его скорой кончины. Дочь Жорж Санд Соланж сообщала: «Его тяж­кое ды­хание превратилось в хрипы и страдальческие стоны, в ужасные рыдания»  Там же.. Дагеротип Луи-Огюста Биссона представляет Шопена поникшим, измучен­ным, одежда висит на истощенном теле, лицо отекло, глубокие складки тянутся от носа к углам рта, недоверчивый напряженный взгляд.

Фридерик Шопен. Фотография Луи-Огюста Биссона. 1846 год Wikimedia Commons

Наконец, один из тех, кто присутствовал при кончине Шопена в ночь с 16 на 17 ок­тября, вспоминал: «Лишь по неровному колебанию его груди мож­но было определить, то он еще жив. Один раз, когда его дыхание настолько ослаб­ло, что мы уже сочли его мертвым, доктор Крювелье взял свечу и поднес к ли­цу больного, которое приобрело синеватый оттенок от приступов удушья»  Там же..

Паганини перед смертью, мучаясь в убогой каморке в Ницце, написал: «Я буквально разваливаюсь на части, я в ужасе от того, сколько я выкашливаю днем и ночью. У меня больше нет сил»  Цит. по: D. Kerner. Große Musiker. Leben und Leiden. Neu bearbeitet von Hans Schadewaldt. Stuttgart, 1998.. После длительных мучений, кото­рым, казалось, не будет конца, 27 мая 1840 года на 58-м году жизни Паганини скончался.

Нет, смерть от чахотки не была ни легка, ни красива, ни многозначительна, но миф о ней продолжал существовать.

Мария Башкирцева: высокий пафос — глубокое страдание

В истории чахотки найдется мало столь хрестоматийных примеров превра­щения романтической просветленности в тяжкое страдание, как судьба русской художницы Марии Башкирцевой  О Марии Башкирцевой см.: C. Cosnier. Marie Bashkirtseff. Ich will alles sein. Ein Leben zwischen Aristokratie und Atelier. Berlin, 1994. А также: G. M. Daiber. Nachwort // Tagebuch der Maria Bashkirtseff.
См. также: H. Spiel. Die leuchtende Seele: Eine Russin. Marie Bashkirtseff // In meinem Garten schlendernd. Essays. Frankfurt/M.; Berlin, 1991.
Цитаты Марии Башкирцевой приведены по большей части из дневника под ред. Готфрида Дайбера. Но поскольку эта редакция содержит лишь избранные дневниковые записи, также цит. по: C. Cosnier. Указ. соч., где содержатся в том числе ранее не опубликованные записи, хранящиеся в Парижской национальной библиотеке.
.

На рубеже XIX и XX веков она была знаменита и любима, порой эта любовь оттенялась легкой иронией. Она жаждала признания и после смерти была многими оплакана. Гуго фон Гофмансталь посвятил Марии Башкирцевой эссе и назвал ее «великой художницей».

Вероятно, великой она не была: безусловно, она была талантлива, но ее твор­чество осталось без собственного почерка и следовало скорее устоявшимся художественным традициям. Она предпочитала реалистическую живопись, натуралистические портреты и пейзажи. Ее сделали знаменитой ее дневники, которые она вела с потрясающей искренностью и безграничным тщеславием с 13 лет до самой смерти. С самого начала она писала эти дневники для буду­щей публики, к которой постоянно обращалась с развернутыми пассажами. Впрочем, обращается она только к «великим, поскольку посредственности и дураки отнесут меня к категории обычных тщеславных людей»  См.: C. Cosnier. Указ. соч.
Из наброска к дневнику января 1881 года.
. Для этого дневника она снова и снова фотографировалась, чтобы всякому значительному эпизоду ее биографии соответствовал текст с портретом. Ее записки должны были стать хроникой ее блистательного восхождения на вершину художествен­ного успеха, но обернулись свидетельством долгой и мучительной болезни и ранней смерти.

Мария Башкирцева была русской аристократкой из состоятельной семьи. Она беспрестанно путешествовала по Европе в сопровождении родни, докторов, слуг, постоянно сменявших друг друга французских и английских гувернанток, лакеев и «мальчика-негра»  См.: H. Spiel. Указ. соч.. И с целой сворой собак. За 12 лет, в течение кото­рых Мария вела свой дневник, семейство предприняло шестьдесят поездок, среди которых три путешествия в Россию, четыре в Италию и один раз — в Испанию. Жизнь проходила в постоянном непокое, передвижении и спеш­ке, и это читается в дневнике Марии с самой юности. «Я хочу жить скорее, скорее, скорее…»  Там же. Она впитывала все — чтение, живопись, музыку. Училась играть на пяти инструментах, изучала иностранные языки, подгоняе­мая мучи­тельным честолюбием, жаждой славы и общественного признания. «Настанет день, когда имя мое прогремит по всей земле», — писала она в 15 лет  См.: С. Cosnier. Указ. соч. Запись от 23 января 1874 года.. В 16: «Я хочу быть Цезарем, Августом, Марком Аврелием, Нероном, Каракаллой, дьяволом, папой!»  См.: G. M. Daiber. Указ. соч. А в 19 заявила: «В двадцать два года я буду знаменитостью или умру»  Tagebuch der Maria Bashkirtseff. Запись от 13 апреля 1878 года..

Мария Башкирцева слыла красавицей и наслаждалась этим, беспрестанно восхищаясь сама собой: «Мои фотографические портреты никогда не пере­дадут меня, в них недостает красок, а моя свежесть, моя бесподобная белизна составляет мою главную красоту»  См.: G. M. Daiber. Указ. соч.. Или: «Я очень хорошо сложена, как статуя…»  Tagebuch der Maria Bashkirtseff. Январь 1873 года. Или просто: «Я красива»  Там же. Запись от 17 января 1880 года.. Она часами самозабвенно разглядывала свое отражение в зеркале: «У меня тело античной богини, бедра у меня слиш­ком испанские, грудь маленькая и безупречной формы, как и мои руки и ноги, и у меня головка невинного ребенка»  Там же. Запись от 9 мая 1878 года.. Она находила себя восхитительной и достойной поклонения. В парижском обществе она была выдающимся явлением, с ее элегантностью, ее прическами, с ее упрямством и изысканными туалетами, подобранными специально на публику. Ее любимым цветом был белый, отчего ее стали называть «Белой» или «Девушкой в белом».

Мария Башкирцева. 1878 год Wikimedia Commons

Башкирцева желала прежде всего славы. Сначала она собиралась стать знаменитой певицей, но эту затею пришлось оставить: после перенесенного ларингита прежняя сила голоса к ней так и не вернулась. Тогда она решила добиться успеха в живописи. «Тщеславное создание вроде меня должно окончательно посвятить себя живописи, ибо это непреходящее творение»  Цит. по: C. Cosnier. Указ. соч.. С октября 1877 года она посещала известную парижскую художественную школу — Академию Жюлиана, в то время единственную, где была мастерская для дам-учениц.

Мария относилась к живописи серьезно, училась вдохновенно, с радостью, с усердием и рвением, с головой погружаясь в творчество, окрыленная нетерпением и подстегиваемая все тем же мучительным честолюбием. Она дисциплинированно проводила дни в ателье, ночи — на балах, появлялась на приемах и раутах. И вскоре действительно появились первые успехи. Несколько ее работ были выставлены на Парижском салоне во Дворце про­мыш­­ленности. Французские, русские и немецкие журналы по искусству перепечатывали репродукции ее картин и упоминали ее в статьях.

Мария получила то, к чему стремилась: собственное профессиональное ателье из двух комнат, роскошные покои, платья, украшения, она могла теперь позво­лить себе нанимать собственных натурщиков. Она стала все чаще фотографи­роваться, чтобы запечатлеть свое восхождение великой художницы. Первые признаки болезни Башкирцеву не смутили. Ее дневник — прямо-таки образец мифа о романтической чахотке, история возвышения и украшения неизлечи­мой болезни.

С прежним тщеславием Мария сообщает в своем дневнике о новых симптомах, о своей бледности. «Я кашляю так сильно, как только возможно, но каким-то чудом я от этого не подурнела, а приобрела томный вид, который мне очень к лицу», — отметила она 3 января 1880 года.

Кажется, Мария даже кокетничает со смертью. 10 сентября 1880 года она узнала, что у нее поражены бронхи, и записала в дневнике: «Да, наконец, удивительно было бы, если бы у меня ничего не было; я была бы довольна, если бы это было серьезно и повело бы к концу. Тетя в ужасе, я торжествую. Смерть меня не страшит… Я не стремлюсь выздороветь».

За два года до смерти она записала: «В этом положении заключается волнение, я заключаю в себе тайну, смерть коснулась меня своей рукою; в этом есть своего рода прелесть, и прежде всего это ново»  Запись от 28 декабря 1882 года..

У нее прогрессирующий туберкулез легких и гортани. После потери голоса стал ослабевать еще и слух, так что она зачастую не могла больше поддерживать разговоры в обществе, не могла расслышать вопросов, отвечала наудачу, любой ценой стараясь скрыть свою наступающую глухоту.

Мария Башкирцева, вечно спешащая, летящая, вынуждена была униженно наблю­дать признаки собственного распада: кашель, температуру, кровохар­канье, одним словом — чахотку. Преодолевая острую боль, жар и озноб, тяжело дыша, она принуждала себя работать в своем ателье. По ночам она не могла уснуть из-за приступов кашля.

Бессмысленные лекарства, которые ей прописывали, как всем чахоточным, не могли ей помочь: рыбий жир, мышьяк, хинин, смазывание йодом, флане­левое белье, ослиное и козье молоко. «Мне купили козу»  Запись от 5 мая 1884 года.. Боль не давала ей уснуть, приходилось принимать настойку опиума. Вытяжной пластырь сжег кожу на плечах, так что нельзя было больше носить открытые платья.

Но еще унизительней и невыносимей, чем физические страдания и ограниче­ния, была творческая несостоятельность. Девушки, которые вместе с ней работали в дамском ателье, делали успехи, развивались, становились действи­тельно признанными художницами. Для Марии никакой надежды больше не было. Ее судьбой была теперь только болезнь, только чахотка. Времени на творческое развитие больше не осталось. О коллеге Луизе Бреслау Башкир­цева писала с горькой завистью: «У нее купили уже три или четыре работы. Одним словом, она известна, а я? А я в чахотке»  Запись от 27 июля 1881 года..

В мае 1884 года болезнь резко прогрессировала, и кокетство из дневника исчезло, остался лишь страх: «Умереть, это слово легко сказать, написать, но думать, верить, что скоро умрешь! А разве я верю этому? Нет, но я боюсь этого»  Запись от 5 мая 1884 года.. И три месяца спустя: «А если бы я сказала всё!.. Такое ужасное опасение…»  Запись от 30 августа 1884 года. 

Хроника ее страданий и несчастья становится все более отчаянной и пронзи­тельной. «Не могу больше. Я никогда не была так больна»  Запись от 3 сентября 1884 года. ; «Я не могу работать. Картина моя не будет кончена…»  Запись от 1 октября 1884 года.. «Вы видите — я ничего не делаю. У меня все время лихорадка»  Запись от 9 октября 1884 года.. Последняя запись в дневнике — от 20 октября 1884 года: «Вот уже два дня, как постель моя в большой гостиной… Мне слишком трудно подниматься по лестнице…»

Мария Башкирцева умерла одиннадцать дней спустя, 31 октября 1884 года, совершенно измученная горловым кровотечением и равнодушная ко всему происходящему вокруг.

Смерть Марии Башкирцевой. Рисунок Гюстава Куртуа. 1884 год Фонд «Возрождение памяти Марии Башкирцевой»

При большом стечении публики она была похоронена в мавзолее в псевдо­византийском стиле на кладбище Пасси. Покойная уже не узнала, что все-таки стала знаменитой. Через три года после ее смерти был опубликован ее днев­ник. До 1891 года было продано 8 тысяч экземпляров.

Дневник сделал Марию Башкирцеву иконой fin de siècle  Конец века (фр.)., символом декаданса. Молодой Гофмансталь и его поколение были увлечены этой женщиной, ее «обезоруживающей заносчивой грацией избалованного ребенка». Ей не до­велось встретить в жизни любви, этому мешали ее самовлюбленность и эго­центризм. Она умерла девственницей. Теодор Адорно впоследствии объявил ее «святой заступницей fin de siècle».

микрорубрики
Ежедневные короткие материалы, которые мы выпускали последние три года
Архив