6 июля 2018Литература

Вирджиния Вулф: фрагменты биографии

В постоянной совместной рубрике Arzamas и журнала «Иностранная литература» — первая глава книги переводчика, филолога и главного редактора «Иностранки» Александра Ливерганта «Вирджиния Вулф. Моменты бытия», которая скоро выйдет в издательстве «АСТ». Другие главы можно прочитать в восьмом номере журнала за 2017 год

Когда в 1875 году 43-летний радикал, атеист, вольнодумец, издатель и автор первого издания многотомного «Словаря национальной биографии» сэр Лесли Стивен потерял умершую в расцвете лет жену, он посчитал, что жизнь кончи­лась. Она же только начиналась: накануне смерти жены, младшей дочери Теккерея Харриет Мэриан, женщины не слишком красивой, не слишком умной и не слишком заметной, в доме Стивенов впервые появилась близкая подруга Харриет, сама, несмотря на юный возраст, вдова с тремя детьми, миссис Герберт Дакуорт, урожденная Джулия Джексон. Очень скоро Джулия сблизи­лась с домочадцами покойной Харриет, в особенности же с главой семьи, и спустя два с половиной года, в марте 1878-го, вышла за Лесли Стивена замуж: ученый муж воспылал к своей утешительнице и советчице мгновенной и нешу­точ­ной любовью. Поначалу был — больше для приличия — отвергнут безу­теш­ной вдовой, говорившей, что после смерти мужа «вся жизнь казалась корабле­кру­шением», однако продолжал осаду и своего добился. И тем самым убил, так сказать, двух зайцев. Не только обрел верную и заботливую жену, с которой прожил в мире и согласии без малого 20 лет, но и избавился от весьма обреме­ни­тельной опеки своей золовки Энни, сестры покойной жены, взбалмошной, сверхчувствительной болтушки, одолевавшей сэра Лесли чте­нием вслух своих бездарных романов, таких же многословных, как и она сама.

За последующие пять лет Джулия родила сэру Лесли четверых детей: двух мальчиков — Тобиаса и Адриана, и двух девочек — Ванессу, самую старшую из четверых, и Вирджинию. Детей, впрочем, на попечении у сэра Лесли и Джулии в общей сложности было вдвое больше. Помимо Ванессы, Тобиаса, Вирджинии и Адриана, в доме на Гайд-парк-гейт, 22 росли еще трое детей Джулии от первого брака. Два сына, Джордж и Джералд, и дочь Стелла — своим именем Ванесса обязана ей. Была еще и Лаура, дочь сэра Лесли, и тоже от первого брака — девушка, как и ее бабка, жена Теккерея, психически непол­ноценная. Жить Лауре предстояло не с единокровными братьями и сестрами в лондонском доме Стивенов, а в психиатри­ческой клинике, куда ее помес­тили еще в младенчестве.

У известного елизаветинского драматурга Бена Джонсона есть пьеса «Всяк в своем нраве» — вот и в детской, на последнем этаже дома на Гайд-парк-гейт, каждый из детей тоже был «в своем нраве». Ванесса взяла на себя, как старшей дочери и положено, роль эдакой матроны, доброй, но строгой нянюшки. Тоби, крепкий, веселый, шумный, общительный — весь в своего дядю Джеймса Фитцджеймса Стивена, — был всеобщим любимцем, строгая и принципиаль­ная Ванесса все брату прощала и опекала его больше и заботливее остальных. Младшие же дети были антиподами. Адриан, любимчик матери, — тихий, незаметный, какой-то забитый, точь-в-точь как отец в его возрасте. Розовоще­кая зеленоглазая Вирджиния — напротив, говорлива, требовательна, вспыль­чива; Ванесса вспоминала, что, когда младшая сестра была чем-то недовольна, ее личико становилось «очаровательно огнедышащим» («the most lovely flaming red»). Невозможно было предвидеть, что «коза», как в течение многих лет домаш­ние называли Вирджинию, вытворит в следующий момент, как себя поведет, что учинит. Будет ли распевать песни, или куда-то убежит, или, в ожидании молока с печеньем, станет яростно колотить кулачками по столу. Или начнет задавать братьям и сестрам совершенно неожиданные и «неполит­кор­ректные» вопросы вроде «Кого ты больше любишь, папу или маму?». Столь же трудно было предвидеть, что с возрастом «огнедышащая» кругло­лицая светловолосая девочка превратится в высокую худую темноволосую задумчивую, погруженную в себя, словно вылепленную из мрамора красавицу, какой мы привыкли видеть Вирджинию Вулф на портретах и фотографиях.

Учили детей дома, сначала — гувернантки (швейцарка и француженка), потом — сами родители; сэр Лесли обучал детей математике и рисованию, Джулия — латыни, истории и французскому. Сам сэр Лесли рисовал отменно, да и Джулия неплохо знала латынь и бойко говорила по-французски. А вот педагогическими способнос­тями ни тот, ни другая похвалиться не могли. Обоим не хватало терпения и настойчивости, сэр Лесли легко выходил из себя и больше всего любил не учить детей, а читать им вслух — в особенности, подобно мистеру Хилбери из раннего романа Вирджинии «День и ночь», своего любимого Вальтера Скотта. Учили сестер также танцам, музыке, живописи и пению — наукам, без которых устроиться в жизни, то бишь удачно выйти замуж, невозможно. Ванессе, у которой рано определились недюжинные способности к живописи, с учителем, мистером Эбенезером Куком, повезло. Вирджинии же повезло меньше: учительница пения оказалась надутой рели­гиозной ханжой вроде мисс Килман из «Миссис Дэллоуэй», и Вирджиния поступила с ней по-свойски: на невинный вопрос мисс Миллз, что такое Рождество, семилетняя девочка, давясь от смеха, заявила, что на Рождество празднуют распятие Христа…

В доме сэра Лесли ежедневно, как по нотам, разыгрывалась викторианская комедия нравов, которую Вирджиния много позже назовет «школой викто­рианских гостиных и чайных церемоний». Воскресным утром всей семьей чистили столовое серебро. В будни, в первую половину дня, у младшего поко­ления Стивенов жизнь была несхожая, как теперь говорят, «по интересам». «Мы были освобождены от гнета викторианского общества», — напишет Вирджиния в «Зарисовке прошлого»  Перевод Натальи Рейнголд., несколько свою свободу от викториан­ского общества преувеличив. Джордж, Джералд, Тоби и Адриан, как и полага­лось подросткам их социального положения, учились в закрытых частных школах: в Итоне (Джордж), в Клифтон-колледже (Тоби), в Вестминстере (Адриан), — и большую часть времени дома отсутствовали. Старшая из сестер, Ванесса, натянув синюю художническую блузу, отправлялась на красном автобусе или на велоси­педе в художественную школу мистера Коупа, где готовилась поступать в Академию художеств. Или же рисовала с натуры под при­смотром мэтров живописи Принсепа, Улесса либо даже самого Сарджента. А по возвращении обрабатывала карандашные рисунки фикса­тором. Вирджи­ния же читала «Республику» Платона, или разбирала партию греческого хора, или учила языки, а в перерывах между штудиями прогули­валась в Кенсингтон­ском саду под звон колоколов церкви Святой Маргариты.

Но с приходом вечера жизнь начиналась общая — строго регламентированная, светская, публичная. В половине восьмого следовало тщательно причесаться перед чиппендейловским зеркалом, а ровно в восемь — появиться в гостиной в вечернем платье с открытыми плечами и шеей — чисто вымытой. Одеваться следовало со вкусом, но скромно — не дай бог «перенарядиться». Светское общение сыновей и дочерей сэра Лесли состояло в основном в том, чтобы подавать гостям булочки на тарелках и спрашивать, что гости желают к чаю — сливки или сахар, или и то и другое. А также, что было куда сложней (Вирджи­нии, во всяком случае), — улыбаться и помалкивать; вести светскую беседу, тем более высказывать свое мнение, категорически запрещалось. Вирджиния не раз это правило нарушала; однажды, к всеобщему ужасу, она небрежным тоном поинтересовалась у сановной леди Карнарвон, читала ли та Платона.

Руководил светским воспитанием братьев и сестер сводный братец Джордж. Сomme il faut с детства, он заботился о реноме семьи («как бы чего не сказали люди») и умело сочетал строгость, даже въедливость наставника хороших манер с не по-родственному пылким увлечением красотками Ванессой и Вир­джи­­нией, которым делал подарки, водил с собой на вечеринки, развле­кал и баловал и с которыми в качестве компенсации не раз позволял себе распус­кать руки. Обучаться у 27-летнего красавца-брата «науке страсти нежной» сестры, однако, упорно отказывались.

С возрастом юных Стивенов ожидали чаепития, приемы и пикники, а также посещения Национальной галереи, выезды в театр и в оперу вместе с Джор­джем; домашний arbiter elegantiae перед выходом из дома с пристрастием осматривал туалеты сводных братьев и сестер. А перед вагнеровским «Кольцом Нибелунгов» предстоял обед в «Савое», тот самый, про который Джордж твердил, что там будут «нужные люди». «Запомнились слепящие огни, кураж и холод; я поднимаюсь по лестнице, свет бьет в глаза; мираж; восторг; паралич», — вспоминала Вирджиния.

И еще одно, куда более ответственное испытание — сезон балов. Длинные атласные вечерние платья, белые перчатки, белые бальные туфли, на шее — нитка жемчуга или аметистовое колье, под ногами на крыльце у входа в особняк, куда они приглашены танцевать, расстелен огромный красный ковер, а на верхней ступеньке, согласно незыблемым правилам викторианского этикета, встречает гостей хозяйка дома. Бал никак нельзя было считать развлечением, то был экзамен на зрелость, от выступления на балу зависела твоя женская судьба: ждет тебя в жизни успех или провал. Танцевать же Ванесса, тем более Вирджиния, так и не научились, уроки танцев впрок не пошли. И искусством обхождения и светской беседы, несмотря на все старания Джорджа, не овладели тоже. А потому сестры стояли в стороне, бессловесные и пунцовые от напряжения, и с нетерпением ждали, когда же кончится эта пытка и можно будет наконец поехать домой. И сесть за дневник: «Мы часто говорим друг другу, что мы — неудачницы. В самом деле, мы не в состоянии блистать в обществе. Как этого добиться, я не знаю. Мы никого не интересуем, забьемся в угол и сидим, точно немые в ожидании похорон. А впрочем, в этой жизни есть вещи и поважнее…»

«Вещью поважнее» был дом сэра Лесли. Дом, казавшийся тесным из-за хаотич­ного семейного быта — «гротескного и комичного» (напишет в 1921 году в очерке «Старый Блумсбери» Вирджиния Вулф  Перевод Натальи Рейнгольд.). Из-за «всей той взбудо­раженной, накаленной атмосферы, которую создавала вокруг себя взъерошен­ная, любопытствующая молодежь». И не только молодежь.

«В моей семье, — говорится в дневнике Вирджинии (12 января 1915 года), — любая, самая ничтожная перемена в жизни вызывала всеобщую тревогу, влекла за собой бесконечные споры, обсуждения… Дом был заполнен горячими эмо­циями молодежи, бунтовавшей, впадавшей в отчаяние, переживавшей голово­кружительное счастье и невероятную скуку на приемах знаменитостей и раз­ных зануд…»

Заполнен эмоциями, людьми и книгами. И людьми известными: гостями Стивенов были коллеги и друзья сэра Лесли — видные историки, издатели, философы, литераторы. Являлись «в силе и славе своей» крупные политики, юристы, живые классики викторианской литературы и живописи: Роберт Льюис Стивенсон, Томас Гарди, властитель «искусствоведческих дум», автор пятитомника «Современные художники» Джон Рёскин. Прозаик, автор нашу­мев­шего «Эгоиста» Джордж Мередит, запомнившийся Вирджинии своим раскатистым голосом и тем, как залихватски кидает он в чай кружочки лимона. Поэт и литературный критик Джон Эддингтон Саймондс, с нервным белым лицом и галстуком в виде шнурка с двумя желтыми плюшевыми шариками. Художники Эдвард Коли Бёрн-Джонс и Джордж Фредерик Уоттс, с аппетитом поедавший взбитые сливки. Бывали в доме и американцы: уже прославивший­ся прозаик Генри Джеймс, променявший Новую Англию на старую. Вирджинии запомнилась его манера говорить: «качающаяся, уточняющая, жужжащая, мурлыкающая». А также поэт-романтик, близкий друг слывшего американо­филом сэра Лесли и крестный отец Вирджинии Джеймс Расселл Лоуэлл — у него, вспоминала Вирджиния, был длинный вязаный кошелек с вшитыми колечками, через которые проходил шестипен­совик. Между крестным отцом и крестной дочерью установились теплые, дружеские отношения. Первый образец обширного эпистолярного наследия будущей писательницы адресован ему: «Мой дорогой крестный отец, — пишет Лоуэллу шестилетняя Вирджи­ния, — побывал ли ты в Адирондак­ских горах видел ли диких зверей и птиц в гнездах ты плохой что не пришел сегодня до свидания любящая тебя вирджиния».

Перебывал на Гайд-парк-гейт и целый сонм родственников Джулии; у ее матери было шесть сестер, урожденных Пэттл, из высшего лондонского общества середины викторианского века со связями в артистических и литера­тур­ных кругах. Одна из теток Джулии, Джулия Маргарет Кэмерон, уже в пре­клонном возрасте стала известным фотографом, родоначальницей этого ныне почтенного художественного ремесла. Получив в подарок фотоаппарат или ка­меру, как ее тогда называли, она фотографировала — прямо как сегодняшние туристы — все и всех подряд. От слуг, которых с этой целью заставляла наря­жа­ться в средневековые кафтаны и доспехи, до Теннисона и Гладстона, кото­рых ставила под живописно раскидистое дерево, и — гласит семейная леген­да — однажды, напрочь про них забыв, заставила великих людей не один час терпеливо дожидаться спасительной вспышки. Спустя много лет Вирджиния, уже известная писательница, напишет о тетке Кэмерон пьесу (свою единствен­ную) «Захолустье», где роль Джулии Маргарет, долгое время жившей на ост­рове Уайт, сыграет в домашнем спектакле Ванесса, а ее супруга — муж Вирджи­нии Леонард Вулф. Другая тетка, Сара, впоследствии миссис Тоби Принсеп, владела некогда знаменитым особняком в Кенсингтоне Литтл-Холланд-хаус, где не раз бывали сливки викторианского общества: политики Гладстон и Дизраэли, писатели Теннисон и Теккерей, художники-прерафаэлиты; Уоттс и Бёрн-Джонс часто и охотно Джулию писали.

И было что писать: будущая жена сэра Лесли была самой хорошенькой — и любимой — из трех дочерей Марии, четвертой из сестер Пэттл, бабки Вирджинии. Замуж Мария, по устоявшейся семейной традиции, вышла за англоиндийца, процветающего врача из Калькутты Джексона. У своего заокеанского супруга миссис Джексон переняла любовь к медицине и к своему шаткому здоровью, состоянием коего не уставала делиться с Джулией, чей ангелоподобный лик писали Холман Хант и Бёрн-Джонс, не раз запечатлевала на своих дагеротипах тетка Джулия Маргарет и воспевал после смерти Джулии безутешный сэр Лесли Стивен, говоривший про жену, что она так хороша, что сама этого не осознает.

Что же до необъятной библиотеки сэра Лесли, собрания книг по решительно всем областям знания, от античных комедиографов до современных политиче­ских трактатов, то она была отдана на откуп Ванессе и Вирджинии, Вирджинии в первую очередь. Сестры, как водилось в викторианские времена, образование получали, в отличие от братьев, родных и сводных, домашнее; Вирджиния, которая всю жизнь считала себя «недоученной», называла его «ненастоящее»; Оксфорд и Кембридж были для сестер Стивен закрыты.

Вирджиния, таким образом, обучала себя сама, росла среди нескончаемых разговоров о литературе, живописи, музыке. И, пока старшая сестра под при­смотром кузена покойной Джулии Вэла Принсепа рисовала с натуры, неустан­но читала все подряд. «Как и многие неученые англичанки, я люблю читать все подряд», — напишет она спустя много лет в суфражистском эссе «Своя комна­та»  Перевод Натальи Рейнгольд.. Были у нее, однако, и свои фавориты: любила романы Вальтера Скотта и Джейн Остин (со временем напишет, и не раз, об обоих), дневники рома­нист­ки и мемуаристки XVIII века Фанни Бёрни, эссе Сэмюэля Джонсона, у ко­торого многому научилась. Увлекалась Диккенсом («Лавка древностей», «Исто­рия о двух городах»), «Воспоминаниями» и «Французской революцией» Карлейля, а также совсем не детским автором английским фило­софом Джоном Стюартом Миллем, который, как видно, привлек будущую феминистку своим трактатом «Подчинение женщин».

Феминистская тема всегда интересовала автора «Своей комнаты»: говоря о «недетском» чтении девочки-подростка, нельзя не назвать и трехтомник «Три поколения английских женщин»; проштудировав его, 15-летняя Вирджи­ния так вдохновилась этой темой, что взялась за перо сама: попробовала напи­сать «Историю женщин». «Историю женщин» не написала, но неутеши­тельный и вполне оправданный вывод сделала: женщина в викторианском обществе — человек второго сорта, ей все запрещается и ничего не разреша­ется: учиться в колледже нельзя, выражать свои чувства нельзя, говорить на «заповедные темы» (коих большинство) тоже нельзя. Так считал сэр Лесли, так считал образцовый викторианец Джордж, так считал покладистый, льну­щий к авторитетам и не слишком задумывающийся о жизни старший брат Тоби, игравший в семье Стивенов роль эдакого Николая Ростова — не слишком далекого, простодушного и всеми любимого.

С помощью авторитетного и по сей день не устаревшего словаря древнегрече­ского языка Лидделла и Скотта штудировала древних: трагедии Эсхила и Еврипида, «Республику» Платона. И раз в две недели брала частные уроки латыни и греческого. Древним языкам жадную до знаний, способную, краси­вую, развитую не по годам девочку учила ставшая в дальнейшем ее близкой подругой Джанет Кейс, а до нее — Клара Пейтер, сестра знаменитого эстета Уолтера Пейтера, автора «Исследований по истории Ренессанса» и «Мария-эпикурейца».

Имелось и хобби (чем только юные девицы Стивены не занимались!) — пере­плетное дело; им Вирджиния одно время очень увлекалась, словно знала наперед, что оно ей в жизни пригодится. А еще — это в девять-то лет! — Вир­джиния вела дневник, который назвала «Вдохновенная ученица» («A Passionate Apprentice»), а также в течение нескольких лет выпускала на пару со старшим братом еженедельную домашнюю газету «Новости Гайд-парк-гейт», для кото­рой придумывала забавные рубрики вроде «Простолюдин обрабатывает зем­лю» или «Опыты отца семейства». Теперь, когда читаешь эту газету, писав­шуюся совсем еще девочкой, многие ее тексты воспринимаются своеобразной пробой пера, на удивление искусной стилизацией под журналистские опусы или расхожие чувствительные романы; в ее возрасте девочки любят играть в переодевания — Вирджиния «переодевалась» в журналистов и романистов. Вот, например, как она — напыщенно, велеречиво, в духе душещипательного романа — описывает свое возвращение домой к брату после прогулки: «Как же сладостно было вновь узреть его! Сидит, опустив голову, а глаза сверкают от радо­сти! Сколь же выразительны наши глаза!»

Вот описание того, как младшие Стивены отпустили нагадившую на ковер бродячую собаку: «И мальчик спустил ее с поводка на все четыре стороны. И она исчезла, словно капля воды, пустившаяся на поиски такой же, как она, капли в безбрежном океане. И больше о ней, об этой дворняжке, ничего и никогда слышно не было».

А вот пародия на светскую хронику: «Мисс Милисент Воган [кузина Вирджи­нии. — А. Л.] удостоила семью Стивенов своим присутствием. Как и полагается примерной родственнице, мисс Воган только что побывала в Канаде, где гости­ла у своей уже давно проживающей там сестры. Мы очень надеемся, что она, столь озадаченная матримониаль­ными планами, сумела подавить в себе при­ступ зависти, находясь в доме сестры, столь удачно вышедшей замуж. Но мы отвлеклись от нашей темы, как это не раз случается со старыми людьми. Мисс Воган прибыла к нам в понедельник и в доме 22 по Гайд-парк-гейт находится по сей день».

И еще одна — на любовный роман в письмах: «„Вы обманули меня самым бессовестным образом“, — пишет мистер Джон Харли мисс Кларе Димсдейл. На что та ему резонно отвечает: „Поскольку я никогда не хранила Ваших писем, забрать их у меня Вы не можете. А потому вместо писем возвращаю Вам почтовые марки с конвертов“».

Летом, когда семья переезжала из Лондона в Корнуолл, в Талланд-хаус с видом на залив Сент-Айвз, в дом, снятый сэром Лесли в 1881 году, незадолго до рож­де­ния Вирджинии и начала своей многолетней работы над «Словарем нацио­нальной биографии», интеллектуальные увлечения сменялись физическими. И не только у детей, но и у взрослых: сэр Лэсли с раннего утра отправлялся в длинные пешие прогулки, проделывая порой по 30 миль в день. Детям же на морском берегу было полное раздолье, они, можно сказать, расцветали после зимних бдений над книгами и учебниками. Надоедала, приедалась, впрочем, не только учеба. Разве можно было сравнить летнее вольное озорство в Талланд-хаусе, где Стивены прожили без малого 15 лет, пока дети не выросли и перед их домом не возвели заслонявшую море сельскую гостиницу, с навевав­шими скуку ежедневными чинными прогулками в Кенсингтонском саду? Или — тем более — поездками «на поклон» к жившей в Брайтоне бабушке миссис Джексон? Не говоря уж о наскучивших уроках музыки. «Этот день, 11 мая 1892 года, — читаем в очередном номере „Новостей Гайд-парк-гейт“, — ознаменовался для младшего поколения Стивенов двумя вещами. Во-первых, мороженым. А во-вторых, сообщением о том, что мадам Мао, которая, к сведе­нию наших читателей, обучает юных Стивенов музыкальному искусству, будет приезжать дважды в неделю!!! Этот удар, впрочем, был смягчен следующим обстоятельством: в этом году Стивены едут в Сент-Айвз намного раньше обычного. Что вселяет вселенскую радость в души молодых людей, ибо Сент-Айвз они обожают и получают неизменное наслаждение от пребывания там».

Весь год дети, и не только младшие, ждали той минуты, когда от платформы Паддингтонского вокзала в 10:15 отойдет Корнуоллский экспресс «Паддинг­тон — Бристоль» можно будет, поедая шоколадку «Фрай» и листая любимый журнал «Лакомства», раздумывать о предстоящей жизни на воле. Даже книго­чей, «книжный червь», как ее называли в семье, Вирджиния — читаем в «За­мет­ках о детстве Вирджинии», воспоминаниях старшей сестры о младшей, — отдавала в Сент-Айвз предпочтение катанию на лодке, купанию, возне с братом Тоби на лужайке перед домом, рыбной ловле и крикету, в котором, говорят, весьма преуспела. Вместе с другими детьми увлеченно ловила бабочек, устраи­вала пышные похороны птицам и полевым мышам. А еще любила слушать волны: «Детская в доме в Сент-Айвз, кроватка за желтой шторой, ты лежишь — то ли спишь, то ли бодрствуешь — и слышишь, как волны набатом — раз-два, раз-два, а потом брызги дробью вдоль берега, и потом снова удар — раз-два, раз-два. Слышно, как ветер надувает желтую штору, и та колышется, таща за собой по полу небольшое грузило в виде желудя. Невообразимый, чистей­ший восторг: лежать, слушать волну, видеть свет, знать про се­бя, что это почти невероятно — быть здесь»  Из очерка «Зарисовка прошлого»..

Или, лежа в детской перед сном, рассказывать сестре Ванессе (Нессе, как ее называли дома), сидевшей в кроватке в обнимку с мартышкой Жако, выдуман­ные истории про семейство Дилков, соседей Стивенов по Гайд-парк-гейт, и про их хитроумную гувернантку мисс Розальбу. Или — пускать кораблики в пруду; Вирджиния потом вспоминала, каким значительным событием стал для нее день, когда ее корнуоллский парусник, благополучно доплыв до середины пруда, внезапно, у нее на глазах, камнем пошел под воду… Больше же всего ей нравилось смотреть на проходящие на горизонте корабли и светившийся вдалеке маяк «Годреви».

«Воскресным утром, — читаем в „Новостях Гайд-парк-гейт“ от 12 сентября 1892 года, — мистер Хилари Хант и мистер Бейзил Смит пришли в Талланд-хаус и позвали мистера Тоби и мисс Вирджинию Стивен сопровождать их на маяк, ибо лодочник Фримен сказал, что дует отличный попутный ветер. Что же до мистера Адриана Стивена, то он был крайне разочарован тем, что ехать ему не разрешили».

А спустя четверть века про тот же маяк «Годреви» Вирджиния Вулф напишет совсем иначе: «Маяк тогда был серебристой смутной башней с желтым глазом, который внезапно и нежно открывался по вечерам»  Из романа «На маяк». Перевод Елены Суриц.. Тогда? Когда еще была жива миссис Рэмзи — свою героиню Вирджиния Вулф писала с покойной матери.