29 июня 2018Антропология, История

В чем смысл футбола

Выпуск подкаста «Комплекс неполноценности», в котором футбольный комментатор Сергей Кривохарченко рассказывает, чем можно объяснить невероятную популярность футбола, какое влияние он оказал на мировую историю и в чем проявляется гений тренера 

Разговор Лев Ганкин, Ирина Калитеевская

Расшифровка подкаста

Ирина Калитеевская: Здравствуйте! Я Ирина Калитеевская, редактор Arzamas, а вы слушаете подкаст «Комплекс неполноценности», в котором мы разговари­ваем с самыми умными людьми, чтобы и себя почувствовать немного умнее.

Лев Ганкин: А меня зовут Лев Ганкин, здравствуйте. Я постоянный автор Arzamas, музыкальный журналист по первой профессии, ведущий нескольких программ на радио «Серебряный дождь», но для нашей сегодняшней беседы самое главное то, что я с детства очень, очень сильно люблю футбол и болею за футбольный клуб «Ливерпуль».

И. К.: На этот раз мы решили заранее начать готовиться к приближаю­щемуся чемпионату мира по футболу  Подкаст вышел 10 апреля., а для этого проясним для себя, что это вообще за странный культурный феномен, почему интерес к нему объединяет такое невероятное количество людей и как людям, которые привыкли к гуманитар­ным, а не спортивным развлечениям, научиться получать от него удовольст­вие. Для того чтобы во всем этом разобраться, мы позвали не историка, антрополога или социолога, а футбольного комментатора Сергея Кривохар­ченко.

Л. Г.: Впрочем, Сергей долгое время работал редактором журнала Esquire Russia, где ему регулярно приходилось иметь дело с социологическими, антропологи­ческими, историческими, экономическими и другими гуманитар­ными сюже­тами, а сейчас он комментатор на телеканале «Матч-ТВ» и, если честно, на мой взгляд — один из самых приятных на слух футбольных комментаторов не толь­ко на этом телеканале, но и вообще во всей русскоязыч­ной футбольно­-коммен­таторской индустрии, и человек, который умеет смотреть на футбол намного шире, чем это привычно для представителей его профессии.

Сергей Кривохарченко: Здравствуйте.

Почему футбол так популярен

И. К.: Сережа, скажи, пожалуйста, правда ли, что футбол — самый популярный вид спорта?

С. К.: Да, и этому есть огромное количество разных подтверждений. Если просто посмотреть на телерейтинги, если посчитать, сколько людей смотрит такие матчи, как финал чемпионата мира, мы выясним, что на свете в прин­ципе нет такого же популярного явления — ни одного зрелища, ни одного занятия, — которому бы люди предавались настолько же массово. Например, финал чемпионата мира в 2014 году одна немецкая телерадиоком­пания отме­тила следующим образом: она сделала документальный фильм, отправив кучу камер в разные места, и смонтировала это потом так, что мы понимаем: вот это полтора часа, когда вся планета — какие-то трущобы в Найроби, какие-то бразильские парикмахерские, американские военнослужа­щие, австралийские серферы, японские бизнесмены — вот в эти полтора часа смотрит один футбольный матч. Это очень странно, но это факт.

Л. Г.: Как ты думаешь, с чем это связано и что предлагает футбол такого, чего, быть может, другой спорт предложить не может?

С. К.: Есть очень много разных объяснений. Например, немецкий философ Петер Слотердайк утверждает, что футбол возвращает нам возможность пользоваться охотничьими инстинктами, от которых мы отказывались в процессе эволю­ции: когда мы переходили к собирательству, к земледелию, охотничьи ин­стинк­ты становились нам не нужны. И вот эти древние атавизмы, которые в нас есть, воскресают, как только мы видим, что происходит на газоне, — и это чувство торжества, когда ты каким-то снарядом попадаешь в добычу, как пишет Слотердайк, которая при этом пытается защититься, уникально, в дру­гих местах его сложно испытать. И Слотердайк пишет, что именно в этот момент, по его мнению, игра и становится тем, что называется deep play, то есть сложной игрой.

Но ведь, в принципе, люди почему-то издревле испытывали странное пристрастие к шарообразным предметам. Более того, не только люди: если мы посмотрим на реакцию на мяч разных млекопитающих — кошек, собак, даже дельфинов, — то мы увидим, что он вызывает у них бурный интерес, все они с большим удовольствием с мячом играют. Футбол в этом смысле среди всех других видов спорта и, может быть, многих других человеческих занятий уникален и с какой-то точки зрения абсурден, потому что в футболе изначаль­но отменена возможность действовать руками. А ведь руки для нас — главные конечности, и человек прогрессировал, учился делать новые и новые сложные вещи, работая именно руками. В футболе руками могут играть только врата­ри. И неожиданно выясняется, что у современных футболистов какой-то потря­сающе разнообразный функционал ног: если обычные люди ногами только ходят, прыгают или бегают, то, как только ты начинаешь играть в футбол, ты узнаешь, что по мячу можно бить внешней стороной стопы, а можно внутренней стороной стопы, закручивая мяч, можно бить подъемом, можно бить с носка, можно останавливать мяч, можно жонглировать мячом. Во всех остальных спортивных играх — и в хоккее, и в гандболе, и в волейболе, и в бас­кетболе — задействованы руки. И, может быть, именно этот основопола­гаю­щий запрет привел к тому, что футбол стал идеальной игрой с точки зре­ния соотношения закономерности и случайности. Хотя тут, конечно, также повлиял и размер поля, и количество игроков.

Кроме того, по мнению Йохана Кройфа, бывшего главного тренера и великого футбольного мыслителя (по-другому его не стоит называть), и не только по его мнению, футбол чрезвычайно доступен. Он доступен всем. Есть люди, которые пробегают 100 метров за 10 секунд, но мы понимаем, что ни ты, ни я, ни боль­шин­ство других людей никогда этого не добьются. Чтобы играть в баскетбол, желательно быть два метра ростом — бывают исключения, но они категори­чески редки. В футбол можно играть, будучи любого роста, любого веса, любого размера и, разумеется, любого пола — женский футбол сейчас очень бурно развивается. И Йохан Кройф говорил о том, что, если вы наблюдаете за игрой «Барселоны», это потрясающая, красивая и очень сложная игра. Но даже маленькие дети могут попытаться это повторить: так же играть в пас, так же комбинировать друг с другом. И эта доступность футбола, наверное, тоже привела к тому, что он стал так популярен.

Ну и последняя точка зрения для начала — это точка зрения историка Кристиа­ны Айзенберг, которая много изучала футбол с социологической точки зрения, я на нее еще буду ссылаться. Она привела такие версии, почему футбол стал настолько популярен. Когда он возник и был уже институционализирован, то есть когда появились правила, в футбол нельзя было играть руками, в нем были запрещены грубые, жесткие контакты. Он оказался более безопасным развлечением, чем, скажем, регби, и поэтому он более доступен для работаю­щих людей. Кроме того, в футболе у разных людей есть разные роли: есть центральные защитники — и есть крайние защитники, есть полузащитники оборонительного плана — и атакующего плана, есть нападающие, есть вра­тари — и, по мнению Айзенберг, именно благодаря этому в футболе есть место и артистичности, и расчету, и спонтанности. И поэтому у атлетов появляются определенные роли, то есть, как в драме, в какой-то момент здесь проявляется индивидуальность, в какой-то — дух солидарности, в какой-то — эгоцентризм, самопожертвование, замашки кинозвезды, геройство… Все это в футболе есть.

Л. Г.: В твоей речи есть один момент, который я не до конца понял. Если можно, попрошу тебя пояснить: насчет причинно-следственной связи между запретом на игру руками и наличием закономерностей и случай­ностей в футболе.

С. К.: Грубо говоря, поскольку изначально человек лучше владеет руками… Вот если бы благоприобретенные признаки передавались по наследству, сейчас у нас бы был интересный подвид Homo sapiens — потомки футболистов, которые ногами могут действовать лучше, чем руками. Но в действительно­сти руки у нас развиты лучше, и, скажем, в баскетболе огромное количество очков набирается именно потому, что хороший профессиональный баскет­болист без помех из ста бросков забросит 99. Хороший профессиональный футболист из 10 ударов из-за пределов штрафной, если с помехами, забьет два-три раза. То есть в футболе создаются моменты, которые могут не реали­зова­ться по разным причинам. И там еще есть вратари, есть помехи сопер­ника…

Л. Г.: Арбитры, наверное.

С. К.: Да, есть еще и арбитры, которые вмешиваются в происходящее. Именно поэтому в футболе уровень случайности выше, чем во многих других игровых видах спорта. И не только игровых. Например, если вы хорошо играете в настоль­ный теннис, то вы точно знаете: если ты выходишь играть с тенниси­стом, который на голову тебя сильнее — ну просто из другой лиги, — у тебя нет ни одного шанса на победу. Ты никогда в жизни у него не выиграешь, если он только случайно не сломает ногу. В футболе команда, которая играет на три дивизиона ниже, всегда имеет шанс на победу — даже если она играет с коман­дой профессиональной, звездной. Этот шанс может быть небольшим, но он всегда есть. И, более того, такое случается регулярно, когда заведомо более слабая команда благодаря самым разным факторам — и в том числе элементу случайности — побеждает гораздо более сильную команду.

Когда появился футбол и как сформировались футбольные правила 

И. К.: Ты говорил, что футбол — это очень развитая игра, в которой у футболистов появляются разные роли, и это делает очень специфи­ческим соотношение случайности и закономерности. Всегда ли в футболе было такое распределение ролей? И когда он вообще появился? Футбол — это древняя или современная игра?

С. К.: Изначально футбол был довольно диким видом спорта, если его вообще можно так назвать. Тут интересно, что почему-то игры с мячом независимо друг от друга появлялись в любой высокоразвитой цивилизации. Известно, что в мяч играли майя; известно, что примерно во II–III ве­ках до н. э. появилось упражнение для сол­дат в Китае — и там, кстати говоря, уже нельзя было играть руками; где-то на 500–600 лет позже в Японии появи­лась игра кэмари, кото­рая существует до сих пор и тоже является дальним родственником футбола; в Риме была игра гарпастум; в Древней Греции — эпискирос. В общем, поче­му-то игра с мячом появляется везде, где появля­ется развитая цивилиза­ция и какой-то досуг. Естественно, правила могут быть очень разными, но все эти игры явля­ются предками футбола, потому что там везде фигурирует мяч, везде есть задача его куда-то отправить и везде есть сопротивление соперника.

В Средние века в Европе (и особенно в Англии, о которой осталось много исторических источников) футбол часто попадал под запрет, потому что это было очень дикое занятие. Его запрещали и из-за того, что он может вызывать хаос в городе, и из-за того, что он отвлекает людей от более практических дисциплин вроде стрельбы из лука, и из-за того, что игроки бьют очень много окон; пуритане запрещали играть в футбол по воскресеньям, потому что это агрессивное занятие.

Если кто-то хочет увидеть, каким был футбол в Средние века, это возможно сделать и сейчас. Есть такой городок Эшборн, он находится в 20 километрах от города Дерби, и там до сих пор каждый год проводится масленичный матч, который продолжается два дня, с утра до вечера. Ворота располагаются в пяти километрах друг от друга. Цель игры заключается в том, чтобы забить мяч в ворота соперника; единственное правило — убийства запрещены.

И. К.: А играют ногами или чем хотят?

С. К.: Чем хотят. Более того — количество участников неограниченно.

И. К.: Да, становится понятно, откуда хаос.

С. К.: Да. Причем люди начинают играть, потом уходят в паб, потом возвращаются, продолжают игру. Игра эта очень скучная — представьте себе: несколько сотен человек с одной стороны, несколько сотен с другой борются за один мяч; возникает куча, которая не рассасывается очень долго.

Л. Г.: Два дня, собственно.

С. К.: Да. То есть финальный свисток к окончанию первого тайма звучит вечером, когда солнце уже садится, и матч возобновляется на следующий день. Собственно говоря, южная часть города соперничает с северной. Есть мнение, что изначально вместо мяча в таких игрищах использовались отрубленные головы врагов.

Вот так футбол выглядел в Средние века. Ну и, кстати говоря, он был не только в Англии. В частности, в Италии появилась такая разновидность игры, как кальчо; она была чуть лучше организована — в частности, там была форма.

В общем, все шло к тому, что в какой-то момент общество это занятие попыта­ется институционализировать, потому что, сколько его ни запрещали, люди все равно продолжали играть круглыми предметами, и, наверное, уж лучше было в какой-то момент заменить отрубленные головы врагов на кожаные или рези­новые мячи.

И. К.: Когда это произошло и как, собственно, сформировались футбольные правила?

С. К.: Футбол получил свод правил и первую футбольную ассоциацию в Англии. Известно, когда это случилось: это было 26 октября 1863 года, когда 11 лон­донских клубов и школ собрались в таверне, которая расположена рядом с масонской ложей — это, кстати говоря, для любителей теории заговоров, — и там составили список футбольных правил. Этот паб существует до сих пор, в него можно попасть, и там висят соответствующие артефакты, которые дока­зывают, что действительно вот в этой самой таверне Freemasons' — так она называется — были составлены футбольные правила и организована футболь­ная ассоциация. Кристина Айзенберг, о которой я уже говорил, подтверждает, что это был очень важный ход. Во-первых, потому что футбольная ассоциация сразу не только опубликовала правила, но и начала контролировать их соблю­де­ние, начала лицензировать судей, она стимулировала развитие футбольных связей, появилась система лиг, постепенно появились призы, появился Кубок Англии, появилась возможность косвенного сравнения команд друг с другом. Кроме того, если уж говорить с научной — социологической, наверное — точки зрения, все эти игры, которые по отдельности являлись дискретными собы­тиями, обрели историю: после этого появились такие выражения, как «леген­дарный матч», «эра такого-то клуба» или «эра такого-то игрока», и футбол стал элементом культуры Нового времени, которая отличается тем, что она соеди­няет преходящее, случайное с вечным.

Л. Г.: Сейчас мы обычно делим футбол на клубный футбол и футбол сборных, футбол национальных команд. Я так понимаю, в Англии в 1863 году эта лига состояла из клубов, да? А когда появился футбол национальных команд — чемпионаты Европы, мира? В какой момент и почему это произошло?

С. К.: Практически сразу же. Первый футбольный матч между сборными Англии и Шотландии был сыгран в 1872 году — даже раньше, чем появился чемпионат Англии. Дело в том, что футбол очень быстро стал распространяться по миру. В Англии он стал обретать популярность благодаря индустриализации, благо­даря тому, что это изначально буржуазное занятие очень быстро стало попу­ляр­ным у рабочего класса. Дело в том, что как раз в этот период довольно силь­но росла зарплата рабочих и профсоюзы, в частности, отвоевали в Англии право на свободную вторую половину субботы.

И. К.: То есть единственное, что было нужно для футбола, — это свободное время?

С. К.: Свободное время и какие-то средства. Индустриализация, которая шла в Англии, помогала футболу распространяться внутри страны, даже внутри Великобритании. И второе важное изобретение этого времени — пароход — позволило футболу очень быстро распространи­ться по всему миру. Во-первых, английские курортники, которые ездили в Ниццу, Канны, Сан-Ремо, Баден-Баден (не только на пароходе), стали возить с собой мячи. Британские моряки, которые плавали в разные страны, на разные континенты (а тогда еще сущест­во­вала Британская империя), тоже возили с собой мячи и уговаривали мест­ных жителей с ними поиграть, потому что иногда просто не хватало людей, не хватало соперников. С 1889 года появля­ются футбольные ассоциации в Голландии и Дании, потом — Новая Зеландия, Аргентина, Чили, Швейцария, Бельгия и так далее. Кстати, бывало, что фут­боль­ные клубы в Южной Америке и в других странах основывались англича­нами. Первый футбольный матч сборных, не являющихся частью Великобри­та­нии, прошел в 1901 году, и в нем участвовали сборные Уругвая и Аргентины.

Кристина Айзенберг утверждает, что футбол становился популярным только в тех странах, где эту абстрактную форму игры удавалось наполнить кон­крет­ным содержанием, которое бы соответствовало специфике данного обще­ства, — то есть очень важную роль сыграли этнические субкультуры. Напри­мер, в Австрии или за океаном естественно формировались какие-то противо­стоя­ния — к примеру, богемцы против хорватов, итальянцы против греков. А в США этот эффект тоже возникал, но быстро испарялся, потому что происходила очень успешная ассимиляция. То есть футбол изначально очень активно развивался и становился популярным благодаря гипертрофирован­ному национализму и великодержавным фантазиям, которых было очень много перед Первой мировой войной.

У Ярослава Гашека есть рассказ, который называется «Футбольный матч». Он очень смешной, хотя на самом деле грустный. Он начинается с фразы «Между баварскими городами Тиллингеном и Гохштадтом на Дунае царит острая вражда». Гашек пишет о том, что в Средние века они гоняли друг друга, сжигали то один город, то другой, а потом эта вражда перенеслась на футболь­ное противостояние. И в конце концов команды городов Тиллинген и Гох­штадт (выдуманных, конечно же) играют друг с другом. Если можно, я проци­тирую тут пару фраз: «Форварды Гохштадта возбуждали всеобщее удивление; они гнались за мячом так же быстро, как их предки за убегавшими тиллинген­цами». И рассказ заканчивается тем, что матч превращается в бойню, и на следующий день немецкие газеты публикуют такую информа­цию: «Интересное состязание „Тиллинген“ — „Гохштадт“ не закончено. На поле осталось 1200 гостей и 850 местных болельщиков. Оба клуба ликвидированы. Город горит».

И. К.: То есть в футболе проявляется не только атавистическое желание охотиться, но и атавистическая межплеменная война, которая в футболе национальных сборных канализируется в цивилизованное русло, превра­щается в игру по правилам? Все-таки обычно футбольные матчи не закан­чиваются тем, что все лежат на поле боя мертвыми, а город горит.

С. К.: Я встречал точку зрения одного социолога, что болельщики, которые на трибу­нах наблюдают за футбольным матчем своих и чужих, — они как жители осажденного города: надеются, что футболисты на поле защитят их от втор­гающегося врага. Ну, здесь есть некоторая натяжка, современный футбол уже не таков, но тем не менее — перед Первой мировой войной (да и после, навер­ное) футбол становился популярным там, где были какие-то противостояния. Эти противостояния даже могли быть не очень явными или не очень важными, но футбол наполнялся этим содержанием. Если таких противостояний не было, скажем, в Японии, то в Японии на футбол продолжали взирать как на что-то странное.

Вот, например, в России один из первых футбольных матчей состоялся 12 сентября 1893 года, неподалеку от Царскосельского вокзала в Петербурге — в перерыве между соревнованиями велосипедистов, что интересно. И «Петербургский листок» написал об этом следующим образом:

«Был объявлен антракт. В это время публику развлекали господа спорт­смены игрой в ножной мяч (Football). Записалось человек 20, суть игры состоит в том, что одна партия играющих старается загнать шар — под­брасывая ногой, головой, всем чем угодно, только не руками — в ворота противной партии. <…> Господа спортсмены в белых костюмах бегали по грязи, то и дело шлепаясь со всего размаха в грязь, и вскоре превра­тились в трубочистов. Все время в публике стоял несмолкаемый смех».

То есть изначально футбол, который англичане привозили в разные страны, — это было дикое, странное и, наверное, даже комическое зрелище. Но в России футбол очень быстро обрел популярность, потому что в России тоже нашлись смыслы, которые его как-то дополнительно наполнили.

Футбол и история XX века

Л. Г.: Получается, что в сопровождении футбола у нас прошел ХХ век со всеми его перипетиями, и хотя я ничего конкретного об этом не знаю, но рискну предположить, что футбол так или иначе в них тоже участ­вовал — не остался безучастным как минимум.

С. К.: Если говорить о Первой мировой войне, то вместе с индустриализацией она сыграла принципиально важную роль в развитии и даже популяризации спорта; некоторые ученые даже употребляют словосочетание «рекламная акция спорта». Дело в том, что в Первой мировой войне участвовали огромные армии с точки зрения количества людей. И в войсках разных стран, участвую­щих в Первой мировой, очень быстро возникла система тренировок и различ­ных соревнований — спортивные игры активно вводились для того, чтобы поддерживать боевой дух, для того чтобы поддерживать дисциплину, для того чтобы солдатам просто было чем заняться. И в них очень активно играли. Один прусский генерал писал, что футбол больше влиял на войсковую жизнь отдельных подразделений, чем разумная служба с оружием. То есть во время Первой мировой войны, если можно так выразиться, произошла спортивная социализация солдат. И уже в мирное время, когда они вернулись после Первой мировой войны, очень многие из них пошли в спортклубы, пошли играть в футбол. Они сняли униформу, но они продолжали заниматься спортом и шли на трибуны. И именно в этот момент спортивные соревнования окончательно утратили элитарный характер.

В европейских городах многие клубы изначально отождествлялись с опреде­ленными этническими, конфессиональными или социальными культурами. Самый простой пример — два старейших клуба в Глазго, «Глазго Рейнджерс» и «Селтик». Один из этих клубов протестантский, другой — католический; вот, пожалуйста, суть, которая наполняет матчи между этими командами дополни­тельным конфликтом. Или, например, клуб «Шальке», который изначально возник как клуб шахтеров, потому что в Руре в то время активно добывали уголь: между ним и другими клубами возникали, в общем-то, символические конфликты, которые с помощью футбола бывало что и раздувались. 

И тогда клубы начали получать доходы от продажи билетов, тогда начали появляться крупные стадионы. Иностранные команды стали приглашаться на гастроли, чтобы заманить зрителей, — или, напротив, ездить на гастроли, чтобы заработать деньги. К примеру, в 1937 году, в разгар Гражданской войны в Испании, сборная Басконии проехала по всей Европе с турне, собирая деньги для детей погибших солдат. Это была основная задача, но, кроме того, перед ними, конечно же, стояла задача пропагандистского характера — привлечь интерес к войне в Испании пытались самыми разными способами. В Советском Союзе эта сборная тоже побывала и сыграла несколько товарищеских матчей с разными командами. Один из этих матчей, правда, почти закончился сканда­лом, потому что гости, недовольные решением судьи, в середине второго тайма ушли с поля и вернулись только после личного вмешательства товарища Молотова.

Тогда же стали появляться и международные турниры. Чемпионат мира, впервые проведенный в 1930 году, стал дополнительным стимулом для прояв­лений спортивного национализма. Слотердайк — философ, о котором мы уже говорили — считает, что современные нации как бы делегируют сборной команде свою сущность. Получается, что матчи сборных команд — это такие национальные симуляторы, которые напоминают некой популяции людей, что она может и впредь идентифицировать себя как настоящую нацию. Есть мнение, что сейчас это людям уже не нужно, но тот же Харари, например, в книжке «Sapiens»  Юваль Ной Харари. «Sapiens. Краткая история человечества». М., 2016. утверждает обратное.

И. К.: А тоталитарные государства использовали футбол каким бы то ни было образом?

С. К.: Да, очень активно. Во-первых, это красиво. Во-вторых, мы знаем, что Германия перед Второй мировой войной была просто помешана на физкуль­туре и спорте. В СССР, в Германии, в фашистской Италии диктаторы строили стадионы, предоставляли клубам государственные средства для тренировок, мобилизовы­вали большое количество зрителей. Очень интересно, что после аншлюса австрийская команда «Рапид» из Вены стала участвовать в чемпио­нате Герма­нии, — и, представьте себе, 22 июня 1941 года, когда уже началась война с СССР, в Берлине на стадионе, на котором присутствовало сто тысяч болель­щиков, «Рапид» выиграл финал чемпионата Германии и стал чемпионом Германии. Это довольно уникальное достижение.

В Советском Союзе очень активно развивались ведомственные клубы, такие как нынешний ЦСКА, который всегда был армейским клубом — и это, в частности, означало, что он может пытаться забрать лучших игроков, просто призывая их в армию.

Л. Г.: Лучших игроков других клубов, ты имеешь в виду?

С. К.: Да, да. Или же, например, многочисленные общества «Динамо», которые были и в Советском Союзе — в Киеве, в Минске, в Тбилиси, в Москве, — и было еще и берлинское «Динамо». Это были команды, так или иначе имеющие отно­ше­ние к МВД, и, скажем, берлинское «Динамо» — это была команда Штази  Штази — сокращенное название Министер­ства внутренней безопасности ГДР., и вот она уж точно собирала лучших игроков по всей ГДР и благо­даря этому десять раз подряд становилась чемпионом ГДР.

Естественно, была и реакция. В частности, нынешняя популярность «Спартака» во многом, как мне кажется, объясняется тем, что в советское время это был скорее протестный клуб: он не относился ни к армии, как ЦСКА, ни к МВД, как «Динамо». Это был клуб, который был против, и, соответственно, та часть общества, которой не очень нравилось происходящее вокруг, болела за «Спар­так». В Берлине тоже есть такой клуб, он называется «Унион». Он совсем маленький, сейчас играет во второй Бундеслиге  Вторая Бундеслига — немецкая профессио­нальная лига для футбольных клубов, вторая по уровню в системе футбольных лиг Герма­нии. , и за этот клуб болели все, кому не нравился режим, все, кому не нравилось Штази. Поэтому у него очень пестрая армия болельщиков: от простых работяг до университетских профес­соров, которые до сих пор ходят на матчи этого протестного клуба.

Л. Г.: А я правильно понимаю, что в середине XX века не только «Спартак», но и вообще футбол как таковой — или, по крайней мере, образ футбола —был несколько интеллигентнее, чем сегодня? Просто я вспоминаю, например, свою собственную бабушку, для которой поход на стадион и поход в театр — это были явления абсолютно одного порядка, это были культурные развлечения.

С. К.: В разных странах культура футбольного боления развивалась очень по-раз­ному. В Советском Союзе, действительно, во-первых, огромное количество людей ходило на футбол и стадионы были полными. Даже Андрей Синявский — точнее, Абрам Терц — в тексте «Суд идет» описывал свои ощущения от футбола, которые, наверное, как-то объясняют привлекатель­ность футбола для очень широкого круга зрителей с совершенно разным образованием и интеллектуальным уровнем. Он писал, что «футбольный матч — в острейшие секунды игры — все равно что обладание женщиной. Ничего не замечаешь вокруг. Одна лишь цель, яростно влекущая: туда! Любой ценой. Пусть смерть, пускай что угодно. Только б прорваться, достичь. Только б заслать в ворота самой судьбою предназначенный гол».

Когда Советский Союз рухнул и возник чемпионат уже независимой России и чемпионаты других стран, посещаемость внезапно упала, и все удивлялись — почему? Один из ответов на этот вопрос дал Сергей Гандлевский, который говорил о том, что в советское время и на поэтов приходили стадионы. Но с распадом Советского Союза стало понятно, что в Советском Союзе развлечений было ограниченное количество. А когда выяснилось, что есть много другого интересного, настоящих любителей литературы оказалось не так много, как казалось, если вы приходили в «Лужники» на Евтушенко. То же самое примерно произошло в Советском Союзе с футболом. Но все-таки Совет­ский Союз развивался несколько своим путем, и с точки зрения футбола в том числе.

А в Англии, например, футбол стал проблемой для государства и для общества, когда его облюбовали настоящие футбольные фанаты — люди, для которых основной целью похода на футбольный матч было не только поддержать свою команду и увидеть забитые голы, но и доказать свое физическое превосходство над фанатами соперника. В Италии совершенно кошмарные события происхо­дили в 1980–90-е годы: людей убивали, были случаи использования холодного оружия. Не так давно даже была история, когда фанаты одной команды принесли на стадион мотоцикл и сбросили его с верхнего яруса на нижний. Это же должно было им еще прийти в голову!

Но в целом сейчас футбол возвращается в гораздо более цивилизованное состояние и, может быть, даже становится еще более цивилизованным, чем раньше. Это связано и с глобализацией, и с тем, что владельцы футбольных клубов поняли, что нужно делать ставку на несколько другую аудиторию. И сейчас, в принципе, круг футбольных болельщиков уже очень сильно не похож на тех, кто ходил на футбол в Германии и Англии, скажем, в 1980-е годы.

И. К.: Есть ли примеры того, когда футбол становился важным действующим игроком для большой политики и большой истории?

С. К.: Есть несколько очень ярких примеров. Наверное, первый из них — это знаменитая история про Рождественское перемирие во время Первой мировой войны, в 1914 году, когда солдаты двух противоборствующих армий просто взяли и сыграли в футбол фактически на линии фронта — хотя не все исто­рики уверены в том, что это действительно имело место: кто-то говорит, что дока­зательств достаточно, кто-то говорит, что доказательств недостаточно. Какие-то документальные подтверждения этому есть — письма, открытки, — но мы не можем быть на сто процентов уверены, что это произошло.

Еще была война, которая началась, наверное, не только из-за одного футбола, но футбол стал катализатором и последней каплей. В конце 1960-х годов у двух стран, Сальвадора и Гондураса, были непростые взаимоотношения, потому что большое количество сальвадорцев жили и работали в Гондурасе, и из-за этого возникало напряжение. В отборе к чемпионату мира 1970 года эти команды, к сожалению, столкнулись друг с другом. Первый матч Гондурас выиграл 1:0. Одна сальвадорская болельщица покончила с собой. Естественно, сальвадорцы восприняли это как повод для еще большего напряжения. Ответный матч выиграл Сальвадор у Гондураса 3:0, и Гондурас возвращался в аэропорт на броне­транспортерах. После решающего матча Гондурас просто разорвал дипломатические отношения, и между странами началась полномасштабная война: сальвадорская авиация бомбила склад нефтепродуктов, базу, потом было вооруженное столкновение наземных сил. Эта война до сих пор называ­ется «футбольной», или «сточасовой». Интересно, что Сальвадор, который таким образом вышел на чемпионат мира (и из-за чего, в общем-то, началась война), на чемпионате мира проиграл всем, включая сборную СССР со счетом 0:2. Мирный договор эти страны подписали только в 1980 году. В этой войне, по разным оценкам, погибло от двух до шести тысяч человек.

Сепаратистские настроения в Югославии тоже были тесно связаны с футболом, потому что сербские клубы «Црвена Звезда» и «Партизан» активно противо­дейст­­вовали хорватским «Динамо Загреб» и «Хайдук Сплит». На стадионе «Максимир» в Загребе установлена мемориальная доска с надписью о том, что «отсюда наши герои уходили на фронт» — потому что очень многие ярые футбольные болельщики, действительно, ушли воевать во время гражданской войны. В общем, соприкосновений футбола и большой истории было много.

Как полюбить футбол

И. К.: Вот я ничего не знаю про футбол. Никаких серьезных охотничьих инстинктов я не чувствую, никаких потребностей канализировать куда-то свою агрессию и особенно националистические чувства я тоже в себе не вижу. И мне бы хотелось понять: зачем мне смотреть футбол? Как мне его полюбить? Вот, например, сегодня уже фигурировало сравнение футбола с театром. Мне бы хотелось понять: как мне смотреть на само развитие футбольного действа как на что-то интересное?

С. К.: На мой взгляд, футбол даже не столько похож на театр — и тот же Слотердайк, видимо критически относящийся к современному театру, пишет, что в совре­мен­ном театре сцену заполняют одни неудачники, которые рассуждают о своих проблемах, а на современных аренах, как и раньше, с восторгом пере­живаешь исконный судьбоносный выбор, который вот-вот свершится, и ждешь победы или поражения. Мы уже говорили о том, что футбол является, навер­ное, идеальным соотношением закономерного и случайного. Футбол в этом смысле является моделью жизни, где в рамках матча, в рамках сезона, в рамках карьеры, например, одна кочка может перечеркнуть годовой труд или, напро­тив, кто-то может незаслуженно добиться победы. Поэтому, с моей точки зрения, футбол больше всего похож на современные сериалы. Например, в сериале «Доктор Хаус» — да и очень многие сериалы устроены подобным образом — есть одна сюжетная линия, которая развивается весь сезон, с первой серии до последней, и, кроме того, в каждой серии есть своя сюжетная линия, где доктор Хаус пытается обнару­жить волчанку, делает МРТ и в конце концов триумфально побеждает или проигрывает. Именно это и происходит в совре­мен­ном футболе. Как только ты становишься зрителем, болельщиком одной из команд, ты начи­наешь не только наблюдать сериал — ты начинаешь в нем немножко жить. Поэтому футбол очень легко сравнивать с сериалами, и когда-то я делал материал, где предвосхищал чемпионаты, которые должны были начаться, сравнивая их с разными сериалами. Например, сейчас все очень легко сравнивать с «Игрой престолов»: Король Ночи (то есть «Пари Сен-Жер­мен», это клуб с огромными деньгами) угрожает всему современному футболу. В «Барселоне» была тройка драконов, один из них — Неймар — был смертельно ранен копьем, отравленным огромными деньгами, и оказался на стороне «ПСЖ». И теперь эта Армия Ночи надвигается на весь европейский футбол. Вот сейчас «ПСЖ», к счастью — с моей точки зрения, — все-таки проигрывает мадридскому «Реалу».

И. К.: Подожди секундочку. Ты не мог бы для людей, которые ничего об этом не знают, рассказать — а в футболе что произошло на самом деле?

С. К.: Есть такой футбольный клуб «Пари Сен-Жермен», который в какой-то момент получил огромные инвестиции от новых владельцев с Ближнего Востока и стал скупать футболистов за неимоверные деньги, переманивать таких игроков, как Неймар, этим разрушая сложившуюся систему. Поэтому этот клуб очень мно­гие недолюбливают, считая, что он может сломать современную футбольную систему вообще. И поэтому поражение «Пари Сен-Жермен» у многих ней­траль­­ных болельщиков вызывает чувство радости.

Более того, в футболе происходят такие истории, о которых, если бы мы наблюдали их в кино, мы бы сказали: «Фу, голливудщина!»; кинематограф больше не может себе такого позволять. Например, несколько лет назад ничем не примечательная команда «Лестер», в которой были собраны одни неудач­ники, бывшие алкоголики и тренер которой уже, в общем-то, махнул на все рукой, неожиданно начинает выигрывать в самом богатом чемпионате Англии — и становится чемпионом. Если бы мы увидели такой фильм, мы бы сказали, что это максимально примитивно и плоско, потому что команда неудачников в конце концов всех побеждает — ну как такое можно снимать в 2018 году? Но в футболе мы не можем предъявлять претензии в наигран­ности или неестественности ситуации: это реальность.

Собственно говоря, для чего сейчас нужен комментатор, на мой взгляд, — создать вот этот контекст и помочь зрителю следить за историей, рассказать, что происходило в предыдущих сериях, что может произойти в этой серии, прокомментировать то, что происходит, познакомить с действующими лицами.

Мы поговорили о том, чем футбол похож на театр, чем он похож на сериа­лы и, можно сказать, на литературу, потому что сюжет есть и там, и там. Но при этом, в отличие от зрителей сериалов, болельщик, находящийся на стадионе, ощущает себя полноправным участником событий. Болельщики искренне верят — и эта вера периодически подтверждается, — что от них тоже зависит, как закончится футбольный матч. И такие истории действительно были, когда болельщики умудрялись завести свою команду так, что она вырывала совершенно безнадежную игру.

Есть такой трюизм, что, мол, неудачники в жизни любят отождествлять себя с командами, которые побеждают, и таким образом тоже чувствуют себя победителями — хотя бы 90 минут. Но этот трюизм очень легко разрушается указанием на такие команды — их много, — за которые болельщики болеют гораздо искреннее и становятся гораздо более преданными, когда их команда не побеждает в чемпионатах. Когда команда проигрывает, вылетает из высшего дивизиона — а весь стадион горой стоит за своих. Это, видимо, именно воз­мож­ность сопереживать чему-то, сочувствовать. Слотердайк пишет, что одер­жимость чувством, что ты принадлежишь к какой-то общности людей, оста­лась в прошлом, что мы больше не хотим принадлежать ни к какой общ­ности — но, видимо, хотим; видимо, эта потребность в групповом поведении или в групповом переживании у современного человека осталась.

Герхард Шульце — это немецкий социолог, который придумал термин «обще­ство впечатления», или «общество переживаний» — пишет о том, что общество потребления уходит в прошлое: уже есть слишком много предметов, и совре­мен­ное поколение не так интересуется потреблением и готово вклады­вать деньги в какие-то яркие переживания: путешествовать, ездить на концер­ты и тратить на это деньги. Шульце пишет о том, почему такими популярными стали массовые мероприятия. Казалось бы, зачем мне куда-то идти, если я с комфортом дома на большом телевизоре могу увидеть и концерт, и футболь­ный матч, и все что угодно? Но Шульце показывает, что вот эта совместность усиливает переживание, усиливает эмоции. Видимо, тут как-то сказывается эмпатия: именно она усиливает переживания, которые мы получаем на ста­дионе, а не у телевизора. Люди ищут именно этого прямого контакта вместо интернета и телевидения. Кроме того, Шульце пишет, что люди собираются вместе, чтобы пережить события, которые позволят им потом рассказывать истории — а человек очень любит рассказывать истории. И, соответственно, футбол, как и некоторые другие явления, создает пространство для совмест­ного переживания очень ярких эмоций.

Кто такой гениальный тренер

И. К.: Про эмоциональную часть понятно. А еще часто говорят, что фут­бол — очень интеллектуальный вид спорта. В чем заключается расчет и вообще интеллектуальная сила игроков или других участников этой игры?

С. К.: Наверное, многих футболистов нельзя назвать интеллектуалами в привычном для слушателей Arzamas понимании. Но современный футбол превратился в очень сложное занятие, где спортсмен должен быть не только очень хорошо готов физически, очень вынослив, он должен не только очень хорошо владеть техникой, то есть останавливать мяч, бить по воротам, отдавать передачи. Современный футбол стал очень быстрым. Современный футболист обязан очень здорово интерпретировать пространство, это большое футбольное поле — играть на большом футбольном поле гораздо сложнее, чем на малень­ком, нужно очень быстро принимать решения, нужно при этом помнить и выполнять тактические задачи, которые тебе поставил тренер. Не зря некоторые его называют, скажем, шахматами. При этом нужно импровизи­ровать, потому что в футболе невозможно, как в театре или как в музыке, миллион раз отработать сложные места. В футболе можно только создавать на тренировках эпизоды, которые могут быть похожи на те, которые встре­тятся в игре, но они не будут на сто процентов им соответствовать. Поэтому для игрока футбол — это сочетание и тактической выучки, и умения быстро анализировать, интерпретировать ситуацию.

Но еще более сложным занятием футбол, конечно, становится для тренеров. Потому что современный футбольный тренер — это человек, который, с одной стороны, должен знать, как подготовить команду физически, чтобы она была в состоянии бегать весь матч и выполнять его указания. С другой стороны, современный футбольный тренер имеет дело с двадцатью пятью взрослыми мужиками, каждый из которых считает себя лучшим…

И. К.: Или тетками.

С. К.: Ну да, конечно. Просто с женщинами в этом плане, может быть, попроще. Я никогда не тренировал женщин, поэтому не знаю и говорю о мужском футболе. Мужской футбол — это очень странный коллектив: в раздевалке каждый считает себя лучшим, каждый хочет играть. Это состязание каких-то неимоверных эго. И главный тренер должен быть великолепным психологом, потому что все время сталкиваются задачи и нужды коллектива — и индиви­дуаль­ности. С третьей стороны, главный тренер должен знать, как подгото­вить свою собственную игру — и игру, отталкиваясь от того, против кого ты будешь играть. Современные тренеры обязательно анализируют соперника, ищут слабые места, пытаются понять, как можно переиграть данную конкретную команду. Но при этом, конечно, нельзя забывать о своей собственной игре. Главный тренер должен придумать — ну или выбрать из имеющихся вариан­тов, — как команда должна действовать коллективно: кто, куда и зачем бежит после потери мяча; как каждый действует после отбора мяча; как вскрывать оборону соперника; как действовать при угловых и штрафных; как действовать при аутах. И тренер должен добиться от своих футболистов того, чтобы они потом все, что наигрывалось на тренировках, как можно точнее перенесли на футбольное поле. Это огромная, комплексная и очень сложная, на мой взгляд, работа, где ты должен быть и менеджером, и психологом, и тактиком, и учителем, а иногда даже учителем начальных классов, потому что не все футболисты являются, как мы уже говорили, интеллектуалами.

Л. Г.: Конечно, мне интересно, можно ли вообще рассказать историю футбола как историю основных революционных тренерских идей, которые меняли наше представление об игре и, собственно, саму эту игру?

С. К.: Да. Изначально футбол, наверное, был довольно хаотическим видом развле­чения, и, судя по всему, поначалу команды играли так, как играют маленькие дети во дворе: если бросить им мяч, мы увидим, что они будут толпой бегать за мячом и пытаться забить его в ворота. Интересно, что сейчас, по прошест­вии примерно ста лет современной футбольной истории, некоторые тренеры считают, что детей нужно тренировать именно таким образом — но это для нашего разговора не важно.

Первый основной вопрос, с которым сталкивались футбольные тренеры, футбольные мыслители с самого начала, заключался в том, по какой схеме должна играть команда. У тебя есть 11 человек. В отличие от шахмат, их можно расставить в произвольном порядке — или не расставлять; можно попросить их стоять на одном месте — или бегать по всему полю. И изначально, судя по всему, команды играли примерно так: один вратарь, один защитник, где-то два человека поближе к чужой штрафной и семь нападающих; и все пытались таким образом забить друг другу гол. Довольно быстро стало понятно, что это не очень эффективный способ ведения игры, в частности потому, что защи­щаться тоже нужно уметь. И, если упрощать, некоторое время футбол разви­вался в сторону, во-первых, увеличения количества оборонительных футболис­тов и, во-вторых, появления четких и жестких ролей у игроков. Если дети бегают толпой друг за другом, не зная, кто из них защитник, кто полузащит­ник, то в футболе сначала (и довольно долгое время) пытались сделать из фут­болис­тов мастеров определенной профессии. Появилась тактика 2–3–5 — это два защитника, три полузащитника, пять нападающих.

И. К.: Прости, пожалуйста, а полузащитник — это который что делает?

С. К.: Который между нападением и защитой.

И. К.: Понятно.

С. К.: Если упрощать, он находится в центре поля, связывает защиту и нападение и может оказаться и у чужих, и у своих ворот.

Потом такой тренер Герберт Чепмен в «Арсенале» придумал тактику, которая называлась «W», то есть три защитника, два человека перед ними, еще два перед ними и три нападающих. Потом появилась знаменитая сборная Брази­лии, которая играла по схеме 4–2–4 — как пел Высоцкий: 

Они играют, гады, по системе дубль-вэ,
А нам плевать — у нас четыре-два-четыре.

Эту тактику у сборной Бразилии потом перенимали и некоторые советские команды, но Бразилия с этой тактикой в 1958 году покорила мир, выиграла чемпионат. Они же, бразильцы, в 1962 году показали всем тактику четыре защит­ника, три полузащитника и три нападающих.

В общем, сначала развитие было скорее схематическое: тренеры боролись друг с другом, пытаясь с помощью одной расстановки переиграть другую расста­новку.

Но потом в футболе стали появляться такие визионеры, которые начали думать не только о расстановке и о схеме, но еще и о стилистике своих действий. Поначалу это было довольно просто — или, скорее, сейчас кажется, что это просто. В Италии Эленио Эррера, тренер «Интера», придумал стиль, который назвали «катеначчо», что в переводе значит «дверь, которую невоз­можно пройти». Итальянцы стали играть в глухой обороне, защищаясь практи­чески всей командой и думая о том, что, два-три раза убежав на чужую поло­вину поля, они забьют один гол, не пропустят ни одного и таким образом выиграют. Потом стало ясно, что с этой тактикой тоже можно бороться, и, ска­жем, очень атакующие шотландцы били итальянцев, несмотря на эту тактику катеначчо.

Затем такие тренеры, как голландцы Ринус Михелс и Йохан Кройф и наш Валерий Лобановский, стали задумываться о том, что роли футболистов на поле можно интерпретировать чуть сложнее. И появилось понятие «тоталь­ный футбол». Сами Михелс, Кройф и Лобановский по-разному претворяли это в жизнь, но общая идея заключалась в том, что жесткая привязка футболистов к определенным позициям не очень хороша. Например, если на определенном участке поля твоих футболистов будет на одного больше, чем футболистов соперника, шанс отобрать мяч, переиграть соперников у тебя будет намного выше. Тренеры начали готовить свои команды так, чтобы и защитник мог сыграть в нападении, и нападающий — в защите, и команды стали использо­вать прессинг, то есть отбирать мяч на чужой половине поля.

С Лобановским история развивалась очень интересно. Он действительно много думал о футболе и начал привлекать помощников из науки, потому что фут­бол, который он пытался организовать в киевском «Динамо», был возможен только при феерически хорошей физической готовности футболистов. Лоба­новский говорил, что индивидуальное мастерство одного игрока — это, конечно, важно, но это не самое важное. Любого великолепного футболиста можно переиграть с помощью командных действий. Условно говоря, Марадона обыграет двоих, но троих или четверых он не обыграет. Но ты должен сделать так, чтобы у тебя четыре человека успели атаковать Марадону. Соответственно, футболисты киевского «Динамо» и сборной СССР должны были бегать гораздо больше, чем их соперники. Поэтому Лобановский с помощью физиологов, биологов придумывал новые тренировочные режимы, которые бы делали футболистов более выносливыми. Это позволило киевскому «Динамо» и сбор­ной СССР совершить ряд действительно впечатляющих побед. В том числе была легендарная игра 1988 года, когда сборная СССР обыграла сборную Италии, прессингуя на протяжении всего матча на всех участках поля, — итальянцы просто не могли поднять голову, потому что, только получив мяч, итальянец понимал, что рядом с ним двое или трое соперников. Ральф Рангник, который сейчас тоже стал известным футбольным визионером, наблюдал за тренировками Лобановского и даже играл в товарищеском матче против его команды, и он признавался, что, когда на восьмой минуте мяч впервые вылетел за пределы поля, он остановился и пересчитал футболистов команды соперника, потому что был убежден, что их там как минимум 14–15 человек. Правда, со временем выяснилось, что у этих новых тренировочных нагрузок есть свои проблемы, и они приводят к довольно плохим, сложным последствиям.

Современные футбольные тренеры понимают, что с тактической точки зрения уже сложно придумать что-то совсем новое, и начинают прибегать к помощи современных технологий: в тренировочном процессе возникают какие-то фантастические футуристические тренажеры, которые позволяют футбо­листам работать над скоростью реакции на мяч и на соперника, над полем зрения и так далее. В то же время тренеры понимают, что сейчас все умеют тренироваться и готовиться, поэтому нужно больше внимания уделять психологии — хотя это не математика, и здесь уже возникают разные слож­ности. Некоторые тренеры обращают повышенное внимание на питание. И в результате футбол, развиваясь от простых схем через усложнение ролей футболистов в команде, благодаря тем тренерам, которые много про него думали и пытались найти какие-то новые неожиданные ходы, сейчас превратился, во-первых, в очень дорогостоящую, а во-вторых, в очень разнообразную индустрию, включающую в себя абсолютно все, что только можно себе представить.

И. К.: Перед интервью ты рассказывал мне про игры тренеров с пиком формы футболистов. Можешь еще раз объяснить, в чем там дело?

С. К.: Многие современные футбольные тренеры говорят, что пик формы — это понятие не то чтобы иллюзорное, но лишнее для команды, которая проводит длинный сезон с сентября по май. На протяжении такого длинного времени можно поддерживать футболиста на достаточно хорошем уровне физической формы, но пытаться вывести его на пик формы в этом случае совершенно лишне и даже вредно — просто потому, что после этого неизбежно будет провал.

И. К.: То есть пик формы — это некое идеальное состояние, до которого человека можно натренировать, но на какой-то ограниченный промежуток времени?

С. К.: Да. Национальные сборные проводят краткосрочные турниры — они продолжаются четыре недели, и на таком коротком промежутке времени тренеры довольно легко рассчитывают, как дать команде такие нагрузки, чтобы к определенной дате она была в идеальном состоянии. Но при этом ты понимаешь, что потом может быть провал. И, собственно, у Валерия Лобановского, который тренировал не только киевское «Динамо», но и сбор­ную СССР, в 1990 году произошла очень неприятная история. Готовясь к чемпионату мира, он, по примеру чемпионата Европы 1988 года и чемпио­ната мира 1986 года, распределил нагрузки таким образом, чтобы футболисты начинали чемпионат, находясь не в лучшем состоянии. Делается это сейчас действительно довольно просто, и любые тренеры по физподготовке знают, как это делать. Например, ты довольно сильно нагружаешь футболистов перед первыми матчами. Под этими нагрузками они находятся, что называется, на тяжелых ногах: не в состоянии играть так быстро и не так выносливы, как будут потом. А потом ты постепенно снижаешь нагрузки — и форма начинает расти. И вот в 1990 году Валерий Лобановский поставил на то, что команда, не очень хорошо проведя первые три матча, все равно выйдет из группы, а потом, когда начнется плей-офф, то есть игра на выбывание, начнет набирать, набирать, набирать форму — и сможет дойти до полуфинала или даже до финала. Но, в отличие от 1988 года, когда команда таким образом дошла до финала, на этот раз это не сработало и команда из группы не вышла.

Какие бывают национальные школы футбола

Л. Г.: Можем ли мы говорить о том, что на разных территориях — в России, в Англии, в Италии, в Южной Америке — сложились специфи­ческие национальные школы футбола и сама игра не похожа в разных уголках мира? Или это просто стереотип? А если это так, то везде ли сложились такие школы? И в 2018 году, когда все свободно переходят в клубы из одной страны в другую, правомочно ли по-прежнему говорить о национальных школах?

С. К.: Наверное, сейчас это существует в меньшей степени, хотя поначалу, конечно, в разных странах в футбол играли очень по-разному. Когда-то вполне можно было говорить, например, о том, что английский футбол — это длинные передачи, выносы мяча, борьба за мяч головой вверху, подачи с флангов в штрафную… Английский футбол слыл таким туповатым, но очень боевым. Часто делались попытки выстраивать параллели между национальным характером и футбольным стилем. И в случае, например, со сборной Германии эти параллели работали, потому что сборная Германии и вообще немецкий футбол долгое время были таким рабочим футболом. Немецкую сборную называли машиной и даже сравнивали с танком, потому что, играя не очень красиво, играя не ярко, не эффектно, она снова и снова добивалась громких побед. Наверное, то, как мы себе представляем Бразилию, вполне соотносится с тем, как в Бразилии долгое время играли в футбол (да и сейчас, в общем-то, часто играют): это много артистизма, это техника, которая отрабатывается на пляжах Копакабаны, это любовь жонглировать мячом, обыгрывать несколь­ких соперников. Правда, если вы посмотрите чемпионат Бразилии, вы увидите, что бразильский футбол довольно грязен: там почему-то много нарушений правил. А сборная Италии прослыла командой, которая никак не соответствует стереотипам о национальном характере итальянцев. Итальянцы — жизнера­дост­ные, жестикулирующие, громко говорящие люди, а итальянская сборная много лет была очень сдержанной, сухой, оборонительной командой. Но это как раз произошло потому, что в Италии в какой-то момент случилась такти­ческая революция: появился один человек, который придумал немножко другой подход к футболу, и этот подход стал давать результат.

В 2018 году, учитывая глобализацию и все те процессы, которые происходят в мире, можно разве что уловить отдельные элементы, скажем, в том же бразильском футболе: там осталось много техничных футболистов, более техничных, чем многие европейские игроки. То же — с испанскими футбо­листами: там тоже тепло, хороший климат. А, например, сборная Германии совершенно переродилась и превратилась в одну из самых красивых и играю­щих команд в мире. Ну, это произошло по объективным причинам.

В Англии вообще произошла настоящая культурная революция. Экономисты Саймон Купер и Стефан Шимански, которые написали книжку «Soccernomics» (они там рассматривают разные проблемы с экономической и математической точек зрения — не в смысле кто сколько тратит и зарабатывает и как), пыта­ются ответить на глобальный футбольный вопрос, почему Англия, родоначаль­ница футбола, страна с самой длинной футбольной историей, постоянно проигрывает на чемпионатах мира и Европы, хотя все считают, что она должна выиграть. Так вот, вооружившись экономическими инструментами, они гово­рят, что на самом деле Англия и не должна выигрывать. Англия долгое время была довольно закрытой в футбольном отношении страной. И с помощью разнообразной статистики они показывают, что в результате многолетней закрытости английского футбола от инноваций Англия выступает так, как и должна выступать: она должна вылетать примерно в четвертьфинале. И это подкреплено определенными доказательствами.

И. К.: В смысле ей традиционализм больше всего мешает?

С. К.: Скорее наследие былого традиционализма. То есть закрытость для инноваций очень негативно влияла на развитие английского футбола, в то время как Ита­лия, Франция, Испания и Германия, которые находятся рядом и где была настоящая сеть, где очень быстро обменивались футболь­ными идеями, напротив, выигрывали гораздо чаще.

Они также пишут, например, о том, почему большой футбол не может быть бизнесом, а должен быть чем-то вроде музеев, и тоже подкрепляют это фактами: прибыльные футбольные клубы, например немецкие клубы или «Лион», сейчас неудачно выступают в еврокубках. Для того чтобы удачно выступать в еврокубках, ты должен тратить практически все, что зарабаты­ваешь, на новых игроков — сейчас такая экономическая реальность.

Футбол и философы

Л. Г.: Учитывая разнообразие контекстов, в которых футбол оказывается уместен и востребован — а мы уже называли и литературу, и театр, и социологию, и экономику, и все что угодно, — сложно представить, чтобы наука философия никак им не занялась. Расскажи, если можно, немного об этом.

С. К.: Философия, может быть, уделяла футболу не так много внимания, как могла бы, но уделяла точно. И совершенно не зря у «Монти Пайтона» появился заме­чательный скетч, который называется «Футбол философов», где сборная Гер­ма­нии (в составе — Лейбниц, Кант, Гегель, капитан — Шопенгауэр, и др.) играет со сборной Греции (в составе — Платон, Сократ, Софокл, Аристотель и проч.). Там поначалу Ницше получает желтую карточку, потому что говорит судье Конфуцию, что у того нет свободы воли. 89 минут футболисты просто ходят по полю и думают — они не знают, что делать. На 89-й минуте Архимед кричит: «Эврика!» — отдает пас Сократу, и Греция забивает победный гол, после чего, естественно, возникают споры: Кант говорит, что весь матч существует только в воображении, Маркс с присущим ему материализмом говорит, что был офсайд (что правда). Но в итоге матч так и заканчивается со счетом 1:0.

Тот же Хайдеггер, который упоминал футбол в своих работах, играл в футбол в юности, и есть замечательные истории про то, как он, уже будучи пожилым человеком, ходил к соседям смотреть футбольные матчи чемпионата Европы: у него не было своего телевизора. Или как его в электричке встретил интендант фрайбургского театра и пытался втянуть в разговор о литературе, а Хайдеггер уходил на разговор о Франце Беккенбауэре, игроке сборной ФРГ, которым он тогда восхищался.

Современный философ Ханс Ульрих Гумбрехт, отталкиваясь, в том числе, от каких-то вещей, описанных Хайдеггером, пытался сформулировать ответ на вопрос, на который мы все время пытались ответить: почему футбол так привлекателен для очень большого количества людей? Гумбрехт создает такое понятие, как «явление», то есть появление чего-то как события — например, очень удачный маневр вратаря, какого вы не видели никогда за всю свою жизнь. Зрители и спортсмены весь матч находятся в высочайшем напряжении, потому что ждут вот этого вот явления из ничего. Футбольный матч, с одной стороны, имеет совершенно конкретную форму, а с другой — он совершенно эфемерен, потому что абсолютно идентичного эпизода не будет никогда: он произойдет сейчас — и больше этого не произойдет никогда в жизни. И явле­ние, пишет Гумбрехт, — это возникновение вот этой ранее неизвестной фор­мы, которая приносит футбольным болельщикам высшую степень удоволь­ствия. У Гумбрехта это приближается к тому, что Хайдеггер описывал как искусство: для Хайдеггера искусством является «становление и свершение истины», а для Гумбрехта фактически точно так же появляется и проявляется футбол.

***

Л. Г.: Вот на этой философской ноте мы заканчиваем подкаст «Комплекс неполноценности», благодаря которому мы смогли убедиться в том, что футбол — это не просто 22 человека, которые бессмысленно пинают мяч на большом зеленом газоне, а важная часть мировой культуры. С комплексом неполноценности боролись Лев Ганкин и Ирина Калитеевская.

И. К.: Мы благодарим Сергея Кривохарченко, а также звукорежиссера Николая Антонова и студию «Чемоданов Продакшн». В подкасте звучал — и продолжает звучать — антем Георга Фридриха Генделя «Садок-священник», который лег в основу гимна Лиги чемпионов УЕФА. У нас вы слышите другую его версию — это аранжировка Джулиана Гэлана, Джеффа Мигана, Дэвида Тобина и Роба Келли. До свидания!

Остальные выпуски подкаста «Комплекс неполноценности», а также другие наши подкасты, курсы и аудиоверсии материалов слушайте в приложении «Радио Arzamas».