Чтение на 15 минут: «Minima moralia. Размышления из поврежденной жизни»
В издательстве Ad Marginem вышла книга немецкого философа Теодора Адорно «Minima moralia» в переводе Александра Белобратова и Татьяны Зборовской. Arzamas публикует несколько фрагментов — об архетипе крутого парня, гигантских чудовищах, детском счастье от прихода гостей и о том, что у каждого из нас есть прообраз из сказок
Откуда аист приносит детей
Для каждого человека найдется какой-нибудь прообраз из сказки, надо только тщательно поискать. Вот красавица, словно королева из сказки о Белоснежке, спрашивает у зеркала, она ли краше всех на свете. А женщина, что до смерти капризна и привередлива Имеется в виду персонаж сказки братьев Гримм «Столик-накройся, золотой осел и дубинка из мешка». , создана по образу и подобию той козы, которая повторяла стишок: «Уж я так сыта, / Что не съесть мне больше ни листа». Склоняющийся под гнетом забот, но не унывающий человек похож на старую сморщенную бабку-лесовичку, что встретила милостивого Боженьку и не признала, но которую Бог благословил вместе со всеми ее родными за то, что та оказала ему помощь. А другой похож на молодого подмастерья, отправившегося по миру искать счастья и расправившегося со многими великанами, — но в Нью-Йорке ему все равно пришлось умереть.
Вот одна бредет по городской чащобе, словно Красная Шапочка, несет бабушке кусок пирога и бутылку вина, а другая раздевается перед любимым совсем по-детски, без стыда, как снимала с себя одежду девочка со звездными талерами Это персонаж сказки братьев Гримм «Звездные талеры» о девочке-сиротке, раздающей голодным и нуждающимся всю свою одежду и вознагражденной серебряными талерами, посыпавшимися со звездного неба.. Умный человек обнаружит в себе душу могучего зверя, сумеет вместе с друзьями избегнуть бед, соберет бременских музыкантов, отведет их в разбойничью пещеру, перехитрит там разбойников, но его вновь потянет домой. А король-лягушонок, неисправимый сноб, с тоскою смотрит на принцессу и не может расстаться с надеждой, что она его спасет.
Tough baby
*Крепыш (англ.)
Существует один жест, демонстрирующий мужественность — собственную ли, чужую ли, — которому не следует доверять. Он выражает независимость, уверенность в праве отдавать приказы, молчаливый сговор всех мужчин между собой. Если раньше подобное поведение с робким восхищением называли «господскими причудами», то сегодня этот жест демократизировался, и киногерои учат ему даже распоследних банковских клерков. Архетипом здесь является мужчина привлекательной внешности, в смокинге, поздно вечером в одиночестве возвращающийся в свою холостяцкую квартиру, включающий приглушенное освещение и наливающий себе стакан виски с содовой; тщательно воспроизведенное шипение минеральной воды говорит о том, о чем молчат заносчивые уста: он презирает все, что не пахнет табаком, кожей и кремом для бритья, в особенности женщин, и именно поэтому женщины падают ему в объятия. Идеалом человеческих отношений для него служит клуб — место, где царит уважение, основанное на церемонной бесцеремонности.
Все, что радует таких мужчин, точнее мужчин, близких к такому типу, ибо мало кто в реальности его воплощает — ведь люди по-прежнему лучше, чем их культура, — так или иначе связано с латентным насилием. С виду оно будто бы угрожает другим людям, в которых, впрочем, этот тип, развалившийся в кресле, давно уже не нуждается. В действительности же это насилие, некогда совершавшееся над самим собой. Если всякое удовольствие снимает Снятие (нем. Aufhebung) — ключевой термин гегелевской диалектики, означающий одновременно преодоление или отмену чего-то в чем-то новом и сохранение его, так сказать, во внутреннем составе нового даже после преодоления. внутри себя прежнее неудовольствие, то в данном случае неудовольствие непосредственно, в неизменном виде, стереотипно возводится в удовольствие как гордость за то, что ты способен его переносить: в отличие от вина, в каждом глотке виски, в каждой затяжке сигарой по-прежнему ощущается то отвращение, которое преодолел организм, чтобы пристраститься к столь сильным раздражителям, — и это единственное, что воспринимается как удовольствие. Таким образом, крутые парни, если судить по их собственному устройству, по тому, как обыкновенно представляет их нам киносюжет, суть мазохисты. В их садизме кроется ложь, и именно в качестве лжецов они становятся поистине садистами, агентами репрессии. Однако эта ложь не что иное, как вытесненная гомосексуальность, выступающая в роли единственной апробированной формы гетеросексуальности. В Оксфорде существуют две категории студентов — tough guys Крутые парни (англ.). и интеллектуалы. Последних — просто по контрасту — почти автоматически приравнивают к «феминным». Многое свидетельствует о том, что господствующий социальный слой на пути к диктатуре поляризуется в соответствии с двумя этими крайностями. В подобной дезинтеграции и заключается секрет интеграции, счастья единения в отсутствие счастья. В конце концов, по-настоящему феминными являются как раз таки tough guys, тогда как слабаки им нужны в качестве жертвы, чтобы не признаваться, до чего они сами на них похожи. Тотальность и гомосексуальность неотделимы друг от друга. Погибая, субъект отрицает все, что не является ему подобным. В условиях общественного строя, ставящего во главу угла принцип мужского господства в чистом виде, сглаживается противопоставленность сильного мужчины и покорного юноши. Превращая все вокруг, в том числе якобы субъектов, в объекты, принцип этот обращается в тотальную пассивность, образно говоря — в женственность.
Гелиотроп
*Гелиотроп — растение, поворачивающееся в течение дня вслед за солнцем
У ребенка, к родителям которого кто-то приехал погостить, сердце от предвкушения бьется сильнее, чем в канун Рождества. Дело тут не в привезенных подарках, а в переменах в жизни. Если ребенку разрешено присутствовать при распаковывании чемоданов, духи, которые выставила на комод приехавшая в гости дама, пахнут для него словно воспоминание, пусть этот запах он и ощущает в первый раз. Чемоданы с наклейками отеля Suvretta House или курорта Мадонна-ди-Кампильо — это сундуки, в которых драгоценные камни Аладдина и Али-Бабы, завернутые в дорогую ткань — кимоно гостей, доставлены в паланкинах спальных вагонов из караван-сараев Швейцарии и Южного Тироля для того, чтобы насытиться любованием ими. Приехавшая говорит с хозяйским ребенком не снисходительно, а серьезно, как в сказках феи говорят с детьми. Ребенок со знанием дела расспрашивает гостью о стране и людях, и та, которой это в новинку и которая не видит ничего, кроме восторга в детских глазах, отвечает ему витиеватыми фразами, сообщая, что у шурина размягчение мозга, а вот племянник собрался жениться. Так ребенок внезапно чувствует себя принятым во влиятельный и таинственный союз взрослых, в магический круг рассудительных людей.
Вместе с распорядком дня — завтра можно будет не идти в школу — стираются и границы между поколениями, и тот, кого в одиннадцать часов вечера все еще не отправили спать, начинает ощущать, что такое истинная беспорядочность отношений. Такой визит превращает обычный четверг в священный праздник, в упоении которого кажется, будто сидишь за одним столом со всем человечеством. Ибо гостья приехала издалека. Ее появление сулит ребенку существование по ту сторону семьи и напоминает ему, что семьей мир не ограничивается. Томление по невыразимому счастью, по пруду с саламандрами и аистами, которое ребенок с трудом научился усмирять и которое он исказил фигурой ужасного черного человека, чудовища, что хочет его украсть, — это томление здесь возникает снова, но уже без страха. Среди своих и как дружественная им появляется фигура той, кто воплощает собой иное. Цыганке-прорицательнице, впущенной в дом через парадную дверь в обличье приехавшей гостьи, отпускают вину, и она преображается в спасительного ангела. Она снимает проклятье со счастья самой близкой близости, сочетая его с самой дальней далью. Все существо ребенка ждет этого мгновения, и так впоследствии должен уметь ждать всякий, кто не забыл лучшее, что было в детстве. Любовь считает часы в ожидании момента, когда гостья переступит порог и вновь оживит выцветшую жизнь брошенным вскользь:
Мамонт
Несколько лет тому назад в американских газетах писали об обнаружении хорошо сохранившегося динозавра в штате Юта. Подчеркивали, что данный экземпляр явно пережил своих сородичей и на миллионы лет моложе, чем все особи, найденные до сих пор. Подобные новости, равно как и отвратительно смешная мода на лох-несское чудовище или фильм о Кинг-Конге, являются коллективными проекциями монструозного тотального государства Тотальное государство — нем. totaler Staat — выражение отсылает к гегелевской категории тотальности и к образу государства, тотально господствующего над всякой единичностью. Адорно тем самым отождествляет тотальность и тоталитарность, проводя связь между онтологией и политикой. Позднее, в книге «Негативная диалектика» (1966), он разрабатывает такой диалектический метод, идеалом и целью которого выступает не тотальность (как у Гегеля), а подрыв или критика тотальности. Отождествление диалектической тотальности и тоталитарного государства — один из наиболее значимых критико-теоретических ходов в политической мысли XХ века.. К его ужасам готовятся посредством привыкания к образам гигантских чудовищ. Пребывающее в бессилии человечество в своей абсурдной склонности к принятию этих образов отчаянно пытается объять опытом то, что над всяким опытом насмехается. Однако представление о существующих поныне или вымерших всего за несколько миллионов лет до наших дней доисторических животных этим не исчерпывается. В надежде на то, что древнейшее существует и сейчас, коренится желание, чтобы животные твари пережили если не самого человека, то хотя бы несправедливость, с какой с ними обошлись люди, и чтобы они породили лучший род, которому это наконец удастся. Из той же надежды вышли и зоологические сады. Они устроены по образцу Ноева ковчега, ибо с тех пор, как они появились, буржуазия все время ожидает всемирного потопа. Польза от зоопарков как от мест развлечения и поучения видится весьма сомнительным предлогом. Они суть аллегории того, что отдельный экземпляр или отдельная пара противостоит роковой участи, на которую обречен род как таковой. Поэтому чересчур обильно населенные зоопарки больших европейских городов предстают формой распада: больше, чем два слона, два жирафа, один бегемот, — это уже плохо. Нет ничего хорошего и в парках животных по Хагенбеку (со рвами и без решеток) В 1907 году в Гамбурге был основан зоопарк, в котором животные содержались в просторных вольерах с природными границами. Его основателем и автором самой идеи создания такого учреждения был Карл Хагенбек (1844–1913) — известный немецкий коллекционер и торговец дикими животными. — в предательстве по отношению к ковчегу, ибо они симулируют спасение, которое обещает только Арарат. Они тем полнее отрицают тварную свободу, чем более невидимыми сохраняют ограды, при взгляде на которые могла бы зародиться тоска по широким просторам. В сравнении с пристойными зоосадами они выглядят так же, как ботанические сады — в сравнении с оранжереями. Чем старательнее цивилизация содержит природу в чистоте и рассаживает ее, тем беспощаднее она ею овладевает. Она может себе позволить охватывать всё большее пространство и внутри этого ареала оставлять природу как бы нетронутой, в то время как в прежние времена отбор и обуздание отдельных экземпляров свидетельствовали о потребности разделаться с природой. Тигр, который без конца ходит туда-сюда в своей клетке, в своем безумии негативно отражает некоторую гуманность — в отличие от тигра, резвящегося за непреодолимым рвом.
Обаяние старины, присущее «Жизни животных» Брема, произрастает из того, что он описывает всех животных такими, какими они предстают за решетками зоологических садов, хотя при этом — и как раз потому, что при этом, — цитируются наделенные воображением исследователи и их сообщения о жизни в дикой природе. Однако то, что животное действительно страдает больше, находясь в клетке, чем при содержании в открытом вольере, то есть то, что метод Хагенбека действительно представляет собой прогрессирующую гуманность, говорит нам нечто о неизбежности тюрьмы. Тюрьма есть следствие истории. Зоологические сады в их аутентичном виде — производные колониального империализма XIX века. Они расцвели после освоения диких территорий в Африке и Внутренней Азии, которые платили символическую дань животными. Ценность этой дани измерялась ее экзотичностью и труднодосягаемостью. Развитие техники покончило с этим и ликвидировало экзотику. Выращенный на ферме лев столь же смирен, как лошадь, давно подчиненная контролю рождаемости. Однако тысячелетнее царство не наступило Имеется в виду утопическое представление о тысячелетнем рае на земле в конце истории. Учение о тысячелетнем царстве называют милленаризмом или хилиазмом. В христианской традиции милленаризм восходит к Откровению Иоанна Богослова: «Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет» (Откр. 20:2).. Природа может сохраниться только в иррациональности самой культуры, по углам и за стенами, к которым относятся также валы, башни и бастионы рассыпанных по городам зоологических садов. Рационализация культуры, открывая окна природе, тем самым полностью впитывает ее в себя и вместе с различием между природой и культурой устраняет и сам принцип культуры — возможность примирения.
