11 марта 2022История

Чтение на 15 минут: «Профессия: репортерка»

В издательстве Individuum вышел сборник статей основоположницы расследовательской журналистики Нелли Блай «Профессия: репортерка» в переводе Варвары Бабицкой. Arzamas публикует отрывок — о кошмаре на Восточном фронте Первой мировой войны и ужасных сценах, которые Блай увидела в госпитале Красного Креста. Аудиоверсии статей — в приложении «Радио Arzamas»

Нелли Блай и кошмар на Восточном фронте 

«Здоровые, ясноглазые, славные парни едут на поездах к полям сражений с песней на устах и верой в сердце, а возвращаются с потухшими глазами, ранеными и больными, пережив самый чудовищный опыт, какой может выпасть на долю человека».

North Platte Semi-Weekly Tribune. 2 февраля 1915 года

[Этот репортаж был написан в санитарном поезде принца фон Кроя, следующем из Перемышля в Будапешт.]

По пути в Будапешт. — Долгий день меня не утомил, хотя даже червяк мог бы нас обогнать и скорее достичь места назначения. В сравнении с нами улитка показалась бы экспресс-локомотивом.

Каждая минута приносила новые интересные впечатления. При виде поездов со счастливыми, преисполненными решимости солдатами в новых, с иголочки мундирах и вагонов, украшенных австро-венгерскими флагами и сосновыми ветками, у меня комок застревал в горле. Красивые, здоровые, ясноглазые славные парни, все еще на пороге взросления.

С цветами на фуражках, с песней на устах; преисполненные веры в свою миссию; с любовью ко всему человечеству, но убежденные, как первые христиане, что стоят за правое дело, они радостно отправляются в пекло сражения. Длинные, обрызганные известью поезда, останавливавшиеся по сторонам, чтобы пропустить нас, или обгонявшие по пути, рассказывали продолжение этой истории.

Высохшие и поблекшие цветы по-прежнему виднелись на солдатских фураж­ках, испачканных грязью. Во ввалившихся глазах застыли самые ужасные картины ада, какие доводилось видеть живущим. Их губы разучились улы­баться. Тела изранены. Их переполняет горе и боль длинных дней и бесконеч­ных ночей, проведенных в сырых, холодных, грязных окопах. Помимо чудо­вищных ран, они страдают от холеры, дизентерии, брюшного тифа и глухого кашля, который сотрясает их, как больных туберкулезом в последней стадии.

В амуниции и провианте, похоже, недостатка нет. Длинные вереницы фур­гонов, груженных орудиями, одеялами, зарядными ящиками, амуницией, тянутся бесконечно. Они повсюду, на рельсах и дорогах. Днем, когда я села в поезд, мы ехали параллельно дороге. Она была сплошь покрыта обозами: я насчитала пятьсот и сдалась. Когда наш поезд наконец изменил направление, я увидела конец (или только часть) этого каравана, извивающийся вдали между двух холмов.

Часы повсюду

Я заметила, что часы идут. По одному этому можно было заключить, что мы покинули Галицию. В Галиции часы повсюду: на стенах, на столах, на лестницах, на зданиях. В Саноке я даже обнаружила часы у себя под кроватью. Уверена, что местным жителям нравится вид часов. Должно быть, в белом циферблате с двенадцатью римскими цифрами есть что-то особенно завораживающее для них — иначе они бы их не покупали. Потому что ни одни часы в целой Галиции не идут — даже вокзальные.

…Забыла упомянуть, что поезд принца фон Кроя помечен литерой D. Это один из шести составов, которые оснастили и содержат рыцари Мальтийского ордена. Он сохраняет независимость от всех других обществ, и его члены содержат эти поезда.

Кайзер был доволен

«У нас такое славное прошлое, — сказал мне принц фон Крой, — что германский император попросил нас учредить отделение нашего общества в Германии».

Среда. — Прошлой ночью в поезде принца фон Кроя умерли трое солдат. Когда-то одна мысль о трех смертях в одном поезде и в одну ночь показа­лась бы ужасной, но здесь, где смерть повсюду, а мертвые и умирающие — такое же привычное зрелище, как воробьи в Нью-Йорке, человек чувствует безысходность, но не впадает в малодушие. Это как бич, хлещущий весь мир. Перед этой бездной страдания человек стоит немо, без слез, теряя надежду.

Принц фон Крой снова дважды накормил нас отменными блюдами с соб­ственной кухни. Если бы не он, нам пришлось бы питаться одними сухарями. Мы постоянно останавливаемся, однако в таких местах, где невозможно добыть пищи. Маленькие, беленные известью железнодорожные станции, которые попадались на нашем пути, выглядят в самом деле непривлекательно. Ничего нового, сегодняшний день — повторение вчерашнего.

Четверг. — Прошлой ночью я сняла ботинки. Мой правый ботинок скверно себя ведет. Он с дьявольской жестокостью стискивал мою ногу, пока я в отчая­нии не разулась совсем. Сегодня утром я умылась. Локомотив служит водо­про­водным насосом для всего многочисленного населения поезда. Полковник Джон принес мне свой резиновый таз и показал, как снять подушки и устано­вить таз на сиденье. Мыло показалось мне восхитительным.

Мы позавтракали на станции в окружении многочисленных офицеров, с любопытством разглядывавших нас. На завтрак были чай с ромом, белые булочки (первые увиденные мной в Европе) и по два вареных яйца. Из тех, что достались мне, одно оказалось свежим. Иным повезло меньше, иным больше. Прошлой ночью принц фон Крой потерял еще двух солдат, это уже пять из 130.

Удивительные случаи выздоровления

— Я видел, как солдаты удивительным образом оправлялись от страшных ран, — сказал мне принц фон Крой. — У одного было три огнестрельные раны: одна пуля попала ему в лоб и прошла навылет через затылок. Другая вошла сзади в основание головы и вышла с противоположной стороны через висок. Третья прострелила ему ногу. Когда я зашел проведать его пять недель спустя, он вскочил на ноги и отдал мне честь.

Он продолжал:

— Я видел и более ужасный случай. Солдату полностью оторвало нижнюю челюсть шрапнелью. Язык свисал у него на шею и грудь. После ранения он пять дней провел в окопе до прекращения огня, достаточно долгого, чтобы удалось его вынести. Он умирал от голода. Мы вставили трубку ему в горло. Он яростно сопротивлялся, думая, что она причинит ему боль. Но мы были настойчивы и влили в него супу. В ту секунду, как он почувствовал суп у себя в желудке, он жестами стал лихорадочно просить еще. Он был невероятно голоден, мы никак не могли его насытить. Сейчас ему делают в госпитале новую челюсть, он идет на поправку.

Рассказывая, как жадно бедный малый просил еще пищи, принц фон Крой радостно смеялся — было видно, какое счастье доставляет ему возможность хоть немного облегчить страдания раненого.

Великолепные вереницы диких гусей, парящих в небе, извиваются, как черви, и мешаются с белыми облаками в синеве у нас над головой. Жужжание моторов предупреждает нас о приближении аэропланов задолго до того, как их можно различить взглядом. Они прилетают и улетают — нам остается только гадать, дружественные они или вражеские. Определить их принад­лежность не позволяет даже самый сильный бинокль.

Многие солдаты везут с собой спиртовки. Они постоянно «готовят чай», как они это называют. Некоторые, кажется, вечно едят. На одной из остановок стояла, глядя на наш поезд, босая оборванная женщина с ветхим платком на голове. Кто-то из нашего отряда заговорил с ней и наконец убедил сходить к группе строений, лежавшей низко в долине, и принести несколько кур. После длительного отсутствия она возвратилась, неся четырех цыплят — молодых курочек. Она сказала, что они стоят пять крон — один доллар. Какой-то солдат положил на землю четыре кроны и схватил цыплят. Женщина запротестовала, требуя вернуть ее кур или доплатить крону. Солдат оставил ее в слезах, отнес кур в другой конец поезда и убил их.

Заступничество за бедную женщину

Женщина плакала, прикрывая лицо своим рваным платком. До того момента я держалась с большой осмотрительностью, но тут чувство справедливости заставило меня нарушить молчание. Я подошла к солдату и стала протестовать:

— Дайте этой женщине что она просит или верните ей кур.

— Довольно с нее и этого, — ответил он, продолжая сворачивать курам шеи.

Я настаивала:

— Это неправильно и несправедливо. Вы уже забили кур, и, если вы не дадите ей то, что ей причитается, мне придется заплатить ей самой.

— Дай ей еще крону, — стали советовать ему другие солдаты. Он отказался, но его товарищ сделал это за него. Женщина поцеловала мне руку. Несколько солдат стали швырять в несчастную камни, прогоняя ее. Она ушла вниз по склону в долину — жалкая босоногая фигурка в рваном выцветшем платке.

Солдаты устроили настоящее пиршество: курятина с рисом. Я поужинала пятью сухарями размером с почтовую марку каждый. Я могу есть курицу лишь в определенных условиях, и эти условия были не таковы. В любом случае меня не приглашали к столу.

У нас нет света. В пять часов уже темно. Это дает мне время, чтобы попытаться восполнить недостаток сна прошлой ночью, проведенной на скользком краешке моей полки в купе.

<…>

Нелли Блай описывает ужасы войны

От этого зрелища сжимается сердце.
Раненые, обмороженные, изнуренные голодом — тысячи умирают здесь в чудовищных муках, пока тысячи других гонят навстречу той же участи.

Wood County Reporter. 4 февраля 1915 года

Будапешт. В госпитале говорят на десятке языков: здесь нанимают немецких, австрийских, галицийских, венгерских и сербских сестер милосердия, чтобы каждый пациент мог поговорить с кем-нибудь на родном языке.

Есть тут и несколько молелен — католическая, протестантская и иудейская. Рядом с каждой палатой находится маленькая звуконепроницаемая комната — их называют «камерами смертников».

Пациентов, находящихся при смерти, уносят в эти комнатки, чтобы пощадить чувства их товарищей и соратников. Есть при каждой палате и курительная комната, отделенная от нее стеклянной перегородкой.

Этот госпиталь вмещает 2000 раненых. Кухня в нем грандиозна — чтобы описать ее, понадобилась бы отдельная статья. Мне с гордостью показали большой американский холодильник. У докторов и сестер милосердия есть собственные отделения, где они спят, едят и отдыхают. В широком коридоре, ярко выкрашенном в цвета национального флага, развлекают выздоравли­вающих: для них устраивают самые разные представления и концерты.

Мы спустились вниз, чтобы взглянуть на солдат, только что доставленных с поезда. Мы разговаривали с ними, пока их группами по 20 человек препровождали в ванную.

Невозможно в полной мере воздать должное административным способностям людей, которые спланировали и организовали два этих госпиталя во всем их изумительном совершенстве. Здесь не упущено ни одно средство, чтобы помочь и содействовать природе в спасении и исцелении того, что люди истязают и истребляют с такой бесчеловечностью.

Мы едва успели добраться до «Астории», когда зазвонил телефон: это был доктор Макдональд.

Вызов в госпиталь

— Берите такси и приезжайте, мисс Блай, — сказал он. — К нам только что поступил самый тяжелый случай, какой мне приходилось видеть за всю мою жизнь. Думаю, он вас заинтересует.

Я поспешила в госпиталь Американского Красного Креста. Он расположен на проспекте Мексики в обширном здании, в котором прежде находился приют для слепых. Войдя, я устремилась вверх по лестнице, над которой колышется флаг на пятидесятифутовом  15 метров. флагштоке.

Доктор Макдональд, серьезный и печальный, встретил меня на верхней площадке.

— Пойдемте в операционную, — сказал он, взяв меня за руку, — я никогда не видел ничего ужаснее.

Мистер Шрайнер  Джордж А. Шрайнер — американо-герман­ский военный корреспондент Associated Press, которого Нелли встретила в Буда­пеште. Позднее в ходе войны Шрайнер перебрался в Османскую империю и стал свидетелем геноцида армян., которому хватило зрелища страданий для одного дня, попытался отговорить меня, но потерпел неудачу и пошел с нами, поддер­живая меня своим молчаливым присутствием.

В операционной царил хаос. На полу была кровь. Переполненные ведра и кипы окровавленных бинтов. Я старалась не смотреть и начала жалеть, что зашла.

Четыре сестры милосердия Американского Красного Креста мрачно окружили операционный стол. Доктор Макдональд указал на две забинтованные культи: одна нога была отнята по лодыжку, другая, по всей видимости, до середины голени.

— Это русский, — сказал доктор. — Он был ранен выстрелом навылет. Восемь дней он пролежал в траншее, не получая никакой помощи, и отморозил ноги. Его взяли в товарный состав, и час назад, когда он поступил к нам, ступней у него уже не было — несомненно, они отпали в вагоне, поскольку мы их так и не нашли, и из открытых вен у бедного малого вытекала последняя кровь. Мы принесли его сюда и перебинтовали, но ему осталось жить считаные минуты. У него уже не прощупывается пульс. Подойдите, взгляните на него.

Леденящее душу зрелище

Читатель, подойди и взгляни со мной вместе! От этого зрелища у меня сжалось сердце. Доктор взял меня за руку. Я отводила глаза от лица, на которое боялась смотреть.

— Посмотрите на его тело, — сказал доктор. Я посмотрела — и содрогнулась. Смертная гипсовая бледность. Ребра прорывают кожу. Один скелет, кости, лишенные плоти.

Голова повернулась. Огромные ввалившиеся глаза взглянули в мои. Я замерла на месте — парализованная, подавленная, с удрученным сердцем. Эти огром­ные ввалившиеся глаза искали мой взгляд. Они вопрошали меня о чем-то. Через них его душа говорила с моей. Его губы раздвинулись и исторгли хрип, стон, выражавший не только физическую агонию: он говорил. Я не могла его понять. Звук его слов навсегда отпечатался в моих ушах: в нем была мольба, тоска, знание!

— Что он сказал? — воскликнула я, не в силах этого вынести. — Неужели никто не понимает? Неужели вы не можете найти кого-нибудь, кто сможет с ним поговорить?

Одна из сестер погладила его лоб. Санитар быстро растирал бледные, бледные руки.

— Санитар понимает, — сказал доктор, а затем, обращаясь к санитару: — Что он сказал?

Он позвал детей

— Он зовет своих детей, — был тихий ответ.

Запавшие черные глаза снова задвигались, ища мои. Я не могла выдержать их немой вопрос: мне нечего было ответить.

— Отпустите меня! — сказала я доктору.

Тихие стоны, казалось, звали меня назад, но я решительно устремилась к двери и дальше по коридору.

— Как могут императоры, цари и короли спать по ночам, видя эту кровавую бойню? — спросила я доктора.

Он мягко ответил:

— Они не глядят.

«Осознать подобный ужас можно, только увидев его своими глазами».

— Мисс Блай! — крикнул фон Ляйденфрост  Адольф фон Ляйденфрост — американец венгерского происхождения, сотрудник Красного Креста, встреченный Нелли в Будапеште. В статье неверно указан как «фон Ляйденфорст»., бегущий по коридору. — Бедный малый только что умер!

И это только один случай. Проделайте путь по дороге, ведущей от поля сражения; осмотрите поезда; раненые, обмороженные, оголодавшие тысячами умирают здесь в страшных мучениях — не сотнями, тысячами. И пока они умирают, тысячи других отправляются в те же кишащие паразитами окопы, чтобы быть перебитыми точно так же.