8 декабря 2021История, Антропология

Восковые глаза и старые костыли: что в Средневековье дарили святым?

В Средневековье католические церкви были завешаны восковыми ногами, руками и головами, серебряными глазами, железными коровами и лошадьми, фигурками младенцев, старыми костылями и кандалами, ночными рубашками и доспехами, моделями кораблей, а также расписными табличками: на них в кроватях лежат больные, волны бросают суда на скалы, а разбойники атакуют путников. Сегодня с теми же целями во многих храмах люди вешают собственные фотографии или фото родных. Что это за предметы и почему их несли святым?

Автор Михаил Майзульс

В 1272 году у чесальщицы шерсти по имени Оранж де Фонтене, которая 30 лет прожила в Париже, начала отниматься рука. Четыре года прому­чившись, она по совету знакомых решила отправиться за исцелением в аббатство Сен-Дени — к гробнице короля Людовика IX, который в 1270 году скончался в Тунисе во время Восьмого крестового похода. Его еще при жизни начали почитать как святого, а когда кости короля привезли во Фран­цию, молва разнесла, что они творят чудеса и исцеляют толпы недужных. В 1297 году папа Бонифаций VIII его официально канонизировал. 

Исповедавшись священнику в церкви Сен-Жерве, Оранж дала обет, что отправится босиком к могиле Людовика и принесет ему восковую свечу такой же длины и ширины, как ее больная рука. А если умерший монарх услышит ее молитвы и она излечится, то отблагодарит его вторым даром — рукой из воска. Молясь у гроба и держа над ним парализованную конеч­ность, Оранж внезапно почувствовала страшную боль и вскоре исцелилась. 

Эта история, среди множества прочих чудес, была пересказана Гийомом де Сен-Патю (1250–1315) — монахом-францисканцем, который был испо­ведником королевы Маргариты Прованской, жены Людовика, а потом их дочери Бланки. На миниатюре со сценой исцеления Оранж мы видим, как она несет к гробнице святого Людовика руку из желтого воска. Ее собст­венная правая рука еще черна от болезни. Впереди нее на коленях стоит женщина с молитвенно сложенными руками. Возможно, это она же, но уже после исцеления. Тогда мастер совместил в одной сцене два эпизода истории. Над гробницей закреплен шест, а на нем, как в тысячах средне­вековых храмов, висят дары: похожая рука, дарованная каким-то другим паломником (а может, это как раз та рука, которую принесла Оранж), а также два костыля и свеча, скрученная в спираль.

Предметы, которые христиане с раннего Средневековья вручали своим небесным патронам, принято называть вотивами — ex-voto. Это сущест­витель­ное происходит от латинского выражения ex-voto suscepto — «по дан­ному обету». В его основе лежит древнее слово votum — «обет, обещание». И в Античности, и позже в христианском мире вотивы приносили в храмы, чтобы попросить высшие силы об исцелении (тут работала логика, заклю­чен­ная в римской юридической формуле do ut des — «даю, чтобы ты дал») либо чтобы возблагодарить их за помощь (в соответствии с фор­мулой votum solvit libens merito — «исполнил обет с готовностью и с полным основани­ем»).

Это не значит, что за каждым даром, который мы называем вотивным, действительно стоял формальный обет, похожий на обещание, данное Оранж де Фонтене: если ты мне поможешь или меня исцелишь, то я… 

Если открыть тексты житий, сборники чудес или материалы канонизацион­ных процессов, мы найдем там несколько сценариев отношений между людьми и небесами, которые духовенство преподносило в качестве образца. Попав в беду, человек молит Деву Марию или кого-то из святых об избавлении и приносит дар, который должен ускорить чудо. Либо (чаще) дает обет, что отдаст что-то в дар, если его молитва будет услышана. Или порой, как Оранж, приносит два дара: первый — до, а второй (иногда более дорогой) — после чуда. 

На протяжении столетий такой обмен был (и для многих до сих пор оста­ется) огромной психологической поддержкой и служил одной из главных опор культа святых. Ведь он давал страждущим надежду на то, что высшие силы можно умилостивить, а чудо — ускорить или даже в каком-то смысле купить. Вотивы — это материализация людских надежд, вектор памяти о несчастьях, которые с ними случились, и благодеяниях высших сил, за которые они пришли поблагодарить, знак веры и инструмент­ коммуни­кации с миром божественного. 

Дары были адресованы невидимым покровителям, которые пребывают на небесах, а здесь, на земле, действуют и отвечают людям через святыни — реликвии и образы. Однако их реальными получателями и распорядителями были клирики — священники и монахи, которые принимали денежные подношения и вотивные образы, управляли церковным пространством, записывали, а потом доносили до новых паломников свидетельства о чудесах и тем самым привлекали новых паломников. 

Ex-voto изготавливали из любых материалов: воска, дерева, глины, камня, «низких» и драгоценных металлов. Одни дары были чрезвычайно просты, даже примитивны. Их создание не требовало особого мастерства. Например, в конце XIX века кто-то из жителей городка Ноймаркт в Австрии или его округи отрезал ветку с сучками, напоминавшую животное (лошадь или корову), и принес ее на алтарь местной церкви. Другие вотивы были чрезвычайно дороги, замысловаты и сложны в изготовлении: серебряные или золотые портреты, которые представляли заказчика в молитве перед высшими силами и более или менее точно передавали его черты; крупные модели кораблей из многих десятков деталей, которые жертвовали моряки, судовладельцы или знатные пассажиры судов, пережившие бури или другие морские опасности. 

Вотивы были чрезвычайно разнообразны. Их объединяла не форма, не материал, не стиль, а роль, которую эти предметы играли в отношениях между людьми и их небесными патронами. Посмотрим на несколько примеров, созданных в Средневековье и раннее Новое время.

Просьбы о помощи и исцелении

История вотивов в форме частей тела и человеческих фигурок уходит в глу­бокую древность, к первым цивилизациям — Египту и Междуречью. На рас­коп­ках древнегреческих и древнеримских памятников археологи находят тысячи рук, ног, глаз, ушей, фаллосов и других органов, которые вырезали из камня, лепили из глины или отливали из металла. Позже эти практики были унаследованы и христианством, которое вначале их отвергало. 

До нас дошло немало изображений средневековых вотивов из воска, но сами они почти все сгинули: были переплавлены на свечи или другие восковые образы, которые тоже давно исчезли. Самые старые из сохранившихся фигурок были обнаружены в 1943 году в соборе английского города Эксетер. Годом ранее он сильно пострадал во время немецкой бомбардировки, и во время реставрационных работ в каменной ограде хора, над гробницей епископа Эдмунда Лейси, умершего в 1455 году, была обнаружена ниша со  множеством предметов: осколками стекла, ракушками и более чем тысячью восковых фрагментов. 

Там были кусочки человеческих рук, ног и лиц, торсы без конечностей и конечности без торсов, а также обломки фигурок скота: лошадей, коров и свиней. Эти вотивы до Реформации приносили к гробнице Лейси. Капеллан короля Генриха V, он сначала стал епископом Херефорда, а в 1420 году — Эксетера. Спустя 35 лет его похоронили в соборе, и вскоре пошла молва о том, что у могилы происходят чудеса. И хотя Лейси не был офици­ально канони­зирован, на месте его захоронения возник культ. Сохранились даже веревочки, за которые восковые фигурки, видимо, подвешивали к шесту (как раз такой шест изображен на миниатюре с Оранж де Фонтене)  В 1537 году в Эксетер прибыл новый декан — Саймон Дейнс, который поддержал короля Генриха VIII в борьбе с папством. Он стал активно продвигать новую политику, направ­ленную против культа святых, почитания их образов и реликвий. Каноники пожало­вались монарху, что Дейнс уничтожил или изувечил множество фигур святых, которые украшали храм и вовсе не давали повода к суевериям. В частности, он сам (или кто-то по его указанию) изуродовал надгробие епископа Лейси, чтобы прекратить его почитание..

Помимо осколков, в нише нашли одну целую фигурку высотой около 20 сантиметров. Это женщина с длинными волосами, которые сзади покрыты вуалью. Ее руки сложены в молитвенном жесте. Кто и зачем ее принес, мы не знаем.

С восковыми органами и частями тела все сравнительно просто. К примеру, нога из воска или металла локализует проблему в теле, но не сообщает, чем именно человек был болен. Сломал ли он ногу, упав с лошади, был ли пара­лизован, страдал ли от ревматизма или не мог нормально ходить из-за врожденного дефекта. Ответ на этот вопрос можно узнать, только если история дарителя сохранилась в текстах — сборниках чудес или регистрах даров, которые вели местные клирики. 

Одетые фигуры в полный рост, как статуэтка из Эксетера, вызывают больше вопросов. Они представляют человека целиком — в единстве души и тела. Такие вотивы могли приносить по множеству разных поводов. Когда человек страдал от недуга, который трудно локализовать в теле, или с ним случалось несчастье, не связанное с болью или болезнью.

Какие-то из изображений, которые приносили в храмы, обладали только симво­лической ценностью. Другие были значимы материально. Свечи высотой, шириной или весом с больного, который так ходатайствовал об исцелении, а также фигурки из воска можно было переплавить в обычные свечи. Государи, знатные господа или богатые горожане часто даровали святым части тела, головы, бюсты или собственные портреты в полный рост, сделанные из драгоценных металлов — золота и серебра. Их порой тоже переплавляли на статуи святых, церковную утварь или монету. Обмен даров между верующими и небесами всегда имел минимум два измерения: симво­лическое и экономическое. 

Спасение на водах

В 1511 году, когда в Венецию вновь пришла чума, Франческо Оттобони,
приору  Приор (от лат. prior — «первый, старший») — настоятель небольшого католического монастыря или помощник аббата-настоятеля, второе лицо в обители. монастыря Сант-Антонио-ди-Кастелло, явилось видение. Молясь в церкви, он увидел, как в нее входят десять тысяч мучеников Араратских. По средневе­ковой легенде, эти римские воины во II веке приняли христи­анство, отказались служить императорам и приносить жертвы языческим богам, удалились на гору Арарат и были там казнены — распяты  В 1969 году Католическая церковь признала эту историю апокрифической и прекратила их культ.. Вскоре после видения мор прекратился, и Оттобони заказал художнику Витторе Карпаччо образ, кото­рый был призван запечатлеть это чудо. 

Мы видим неф церкви и шествие мучеников в сторону апостола Петра, кото­рый стоит перед алтарем и благословляет входящих. У южной стены установ­лены три алтарных образа: один — в новом ренессансном стиле, и два старых — готических. Над ними и главным алтарем висят сотни вотивов в форме ног, рук и голов. А рядом с ними закреплены три больших корабля: две карраки  Каррака (исп.) — крупное торговое или воен­ное судно с тремя или четырьмя мачтами. Такие корабли бороздили Средиземное море, а потом и северные моря в XIV–XVI веках. Именно на них португальцы и испанцы нача­ли изучение и колонизацию африканского побережья и Нового Света.и галера. Видимо, это были дары моряков, купцов или судостроителей. Мощь Венецианской республики опиралась на флот, а не так далеко от церкви Сант-Антонио-ди-Кастелло (ее снесли в начале XIX века по распоряжению Напо­леона, чтобы разбить там сад) находился Арсенал (он до сих пор сохранился) — колоссальное предприятие, где строили и оснащали морские суда.

На протяжении столетий модели кораблей были одним из самых заметных даров, которые верующие несли в церкви. Восковые, деревянные или металли­ческие: железные, серебряные, порой золотые. Схематичные фигурки, похожие на игрушки, и огромные реалистичные модели, по которым можно изучать историю кораблестроения. Их жертвовали в храмы люди, которые пережили шторм, спаслись во время кораблекрушения, отбили атаку пиратов, выстояли в морской битве или хотели поблагодарить небеса за избавление от еще какой-нибудь морской беды. Некоторые из таких даров — например, корабль из каталонского городка Матаро (XV век) — сохранились до наших дней.

Больше всего кораблей в Средние века получал святой Николай Мирликий­ский, которого почитали как заступника мореходов. Подобные подношения были распространены и в Средиземноморье, и в землях, которые выходили на северные моря: Нормандии и Бретани, Англии и Скандинавии. Порой вотивные корабли появлялись вдали от морских берегов — в родных местах потерпевших бедствие или в популярных храмах с широкой специализацией, таких как святилище Девы Марии в Рокамадуре (на юго-западе Франции, примерно в 200 километрах от Средиземного моря и от Бискайского залива). 

Самые ранние упоминания о кораблях в католических храмах восходят к XII веку. В истории перенесения мощей святого Годехарда, епископа Хильдесхаймского (1022–1038), рассказывалось о том, как он спас от вод нескольких жителей Голландии. Во время наводнения люди, укрывшиеся в церкви, воззвали к его заступничеству, и вода отступила. Тем самым святой Годехард показал, что защищает не только тех, кто находится на земле, но и тех, кому угрожает водная стихия. Вот почему, как отмечает составитель этого текста, ему приносят в дар восковые корабли.

С XV века в Средиземноморье, а потом и на севере стала утверждаться новая форма вотивного дара — табличка с нарисованными на ней сценами. Поэтому в Новое время, помимо трехмерных моделей кораблей, в церкви, значимые для моряков и рыбаков, понесли небольшие морские «пейзажи». На них святые спасали суда от бури, моряки, взмолившись небесам, проходили через опасные скалы, а потерпевшие кораблекрушение благополучно добирались до берега. Такие картинки можно увидеть во многих церквях на побережьях Италии, Испании или Франции. В разных концах католического мира их продолжали приносить в храмы вплоть до XX века, а где-то эта традиция жива до сих пор. 

Кроме того, во многих церквях на стенах сохранились выцарапанные изобра­жения кораблей. Такие граффити тоже могли быть вотивами, которые остав­ляли моряки с рыбаками.

Усмирение вражды

Вотивные таблички, написанные красками на досках (а порой и на других материалах: металле, глине, холсте, стекле), — родственники церковных образов, представлявших чудеса святых. В 1432 году Сара, монахиня из Фер­рары, заказала небольшое (43 × 76 см) изображение, призванное отблаго­дарить святого Франциска Ассизского за то, что он примирил двух валенсий­ских дворян: Хуана Тольсу и Хуана Маррадеса. Второй Хуан обвинил первого в том, что тот убил его раба. Вспыхнул конфликт, и они условились о поединке, судить который должен был маркиз Никколо III д’Эсте. Однако обвинение было отозвано, и кровопролитие не состоялось. Сестра Сара была убеждена, что помогла ее молитва, обращенная к святому Франциску. 

Войны между городами-государствами, ожесточенное противостояние между политическими фракциями (гвельфами, поддерживавшими пап, и гибелли­нами — сторонниками императоров), а также кровная месть, сталкивавшая знатные семейства, долго были бичом Италии. С просьбами об усмирении вражды часто обращались к святым, в частности к святому Франциску — крот­кому «бедняку из Ассизи» и основателю нищенствующего ордена меньших братьев (миноритов, или францисканцев).

Изображение, созданное по заказу сестры Сары, разделено на две части гор­ками. Слева мы видим саму монахиню, стоящую на коленях перед Франци­ском: он на горе Альверно принимает стигматы от распятого Христа в облике серафима с огненно-красными крылами. Справа целуются два Хуана, снявшие шлемы и отбросившие копья. В центре изображен белый прямоугольник: в нем сказано, что Сара взмолилась Господу и святому Франциску и обещала им заказать такую табличку, если рыцари заключат мир.

Дорожно-транспортное происшествие

В 1508 году Томмазо Ингирами (1470–1516), ученый клирик, служивший при папском дворе, едучи верхом сквозь арку Тита на Римский форум, столкнулся с тяжелой повозкой, которая перевозила зерно. Он не удержался в седле и чуть не погиб, попав под колеса. Чтобы возблагодарить небеса за спасение, он зака­зал вотивную табличку с изображением случившегося и двумя надписями. Внизу на развернутом свитке, надорванном в двух местах (художники Возрож­дения любили такие игры в trompe-l’oeil  Trompe-l’oeil (фр.) — обманка для глаза, визуальные иллюзии, в том числе изобра­жения плоских предметов такими, что они кажутся объемными и отбрасывают тени.), выведено: «T[оммазо] Федр, от та­кой опасности спасшийся» («T. Phaedrus tanto periculo ereptus»). А на табличке в золотой раме, будто свисающей с небес, золотом начертано: «Иисусу Христу Спасителю».

Ингирами был ученым-гуманистом и оратором. Время от времени он выполнял дипломатические поручения римских понтификов. Еще в 1486 году он сыграл критскую принцессу Федру в одноименной трагедии Сенеки, которую ставили во дворце кардинала Рафаэля Риарио, и приобрел прозвище Федра (или, на мужской манер, Федр, Phaedrus). 

В отличие от большинства вотивных свидетельств такого рода, эта табличка, предназначавшаяся для базилики Сан-Джованни-ин-Латерано, была выпол­нена умелым мастером: считается, что он принадлежал к кругу Рафаэля. На картинках, которые заказывали простые верующие, их черты обычно обобщены. Здесь же перед нами узнаваемый портрет. Мы видим под колесами повозки тучного мужчину с лысой головой и правым глазом, скошенным кверху. Те же черты запечатлены на известном портрете Ингирами, который около 1510 года написал сам Рафаэль (кроме того, внешность Ингирами известна по знаменитой фреске «Афинская школа», в которой Рафаэль придал его облик греческому философу Эпикуру). 

На первом плане запечатлено само событие. Ингирами лежит под колесами, зажав в руке молитвенник или Библию, а друзья помогают ему выбраться. Слева погонщики стараются усмирить быков, а за ними стоит испуганный мул, с которого потерпевший упал на землю. В облачном ореоле с ликами ангелов-путти мастер изобразил Христа и двух апостолов — Петра и Павла. Петр указывает правой рукой вниз, на Ингирами, ходатайствуя за него перед Богом. 

Помимо ключевой сцены, мастер изобразил предшествовавшие ей события. Вдали за воротами Ингирами едет в сторону арки. Стремясь реалистично передать на плоскости трехмерное пространство, художники Возрождения порвали со многими условностями, принятыми в средневековой иконографии. Однако один прием они не отвергли, а, наоборот, усовершенствовали. Неско­лько эпизодов одной истории, несколько временных пластов часто соединены в одном пространстве. Средневековые художники помещали их бок о бок, мало заботясь о композиционном правдоподобии, или отделяли условными барье­рами — деревьями или стенами. Ренессансные мастера стали вписывать такие сцены в трехмерный пейзаж, улицы или здания. На переднем плане — основное событие, на заднем — прошлое или будущее, события-дополнения и коммента­рии. Забота о перспективе, пропорциях и реалистич­ности изображаемых героев, предметов и пейзажей не всегда требовала единства времени, привыч­ного для живописи последних столетий. 

В этом плане вотивная табличка, заказанная Томмазо Ингирами, больше похожа на образцы высокого искусства его времени, чем на тысячи анало­гичных картинок, которые в XV–XVI веках несли в церкви римляне, флорен­тийцы или венецианцы попроще. Там таких визуальных изысков обычно не было: внизу изображали человека на земле с молитвенно сложенными руками, больного на кровати или сцену какого-то бедствия, а в вышине — Деву Марию или кто-то из святых.

Освобождение из застенков

И в языческой Античности, и в христианском Средневековье вотивами часто становились повседневные предметы, не предназначенные для этого изна­чально. Люди, которые после переломов или параличей вновь смогли нор­мально ходить, даровали святым-заступникам ставшие ненужными костыли и палки; роженицы, которым святые помогли удачно разрешиться от бре­мени, — сорочки; люди, которые чем-то подавились и чуть не умерли от удушья, — рыбные кости или, например, косточки от вишни; больные, страдавшие от колик, — вышедшие почечные камни. И даже несчастные, излечившиеся от паразитов, несли вылезших или вынутых из них червей. 

Святому Леонарду из Ноблака (умер в 559 году), почитавшемуся как заступник узников и пленных, освобожденные из темниц приносили цепи, кандалы и колодки. Леонард жил во Франкском королевстве при Хлодвиге I (481–511) — первом короле, который принял христианство. Он принадлежал к знатному роду, и его крестным отцом был святой Ремигий — реймсский епископ, крестивший самого монарха. По преданию, Хлодвиг предложил Леонарду епископский сан, но тот отказался и предпочел стать отшельником в лесах под Лиможем. Благодаря его молитве беременная королева Клотильда, начавшая рожать во время охоты, благополучно разрешилась от бремени. В знак благо­дарности король даровал ему земли в Ноблаке. Леонард основал там мона­стырь, позже получивший название Сен-Леонар-де-Нобла. Именно там он был похоронен, и там же началось его почитание. 

Почему Леонард превратился в святого покровителя узников и пленных? Как сказано в его житии, Ремигий убедил Хлодвига в том, что каждый раз, когда монарх прибывает в Реймс, все закованные в оковы и цепи должны получать свободу. Как ученик Ремигия, Леонард тоже получил право посещать и выпу­скать заключенных.

В Средние века его иконографическим атрибутом обычно служили «железа». На многих изображениях он держит цепи и кандалы в руках, принимает их от узников, обращенных к нему с молитвой, или помогает им освободиться из заточения. Кроме того, Леонарда начали почитать как целителя животных. Поскольку его культ был связан с металлом, ему часто несли изображения лошадей или коров, отлитые не из воска, а из железа. 

Одним из главных центров почитания Леонарда Ноблакского стала небольшая часовня, расположенная в баварской деревне Инхенхофен. В XIII–XIV веках туда потянулись паломники, до которых доходили вести о многочисленных чудесах, совершаемых там этим святым. В часовне, которую затем перестроили в обширную церковь, не было фрагментов его мощей. В XV веке там появилась металлическая статуя, представлявшая святого Леонарда.

В книгах чудес, которые вели в Инхенхофене, святого благодарят осужденные преступники, люди, захваченные ради выкупа, побывавшие в плену у пиратов, попавшие в руки грабителей-феодалов или «язычников» (так часто именовали и мусульман) в далеких землях. Многие из них отправлялись в баварскую «вотчину» Леонарда, чтобы исполнить обет и рассказать свои истории.

Некоторые узники или пленники, фигурировавшие в книгах чудес, сначала пытались найти подмогу у другого небесного заступника (например, у Иоанна Крестителя), но безуспешно. И обретали свободу только после того, как взы­вали к святому Леонарду. Богословы объясняли, что святые выступают в роли посредников между человеком и Богом. Они заступники людей, а все чудеса творит сам Господь. Однако на практике клирики, как правило, представляли их как самостоятельных чудотворцев, а между культами разных небесных заступников или разными изображениями одного и того же святого нередко возникала конкуренция. 

В 1776 году уроженец Инхенхофена Игнац Бальдауф украсил потолок местной церкви новыми росписями. На одной из них изображена статуя святого Леонарда и толпа паломников, которые склоняются перед ней в молитве. Фигура на первом плане олицетворяет Баварию: плащ на ней — геральдических цветов курфюршества, а на блюде — сердца баварцев. За спиной Леонарда справа и слева нарисованы цепи — напоминание о реальных цепях и кандалах, которые приносили в святилище. Верующие ведут к нему скот (ведь он почи­тался и как целитель домашних животных) и несут дары: огромную свечу — ежегодный дар курфюрста, свечи поменьше, восковую фигурку лошади и прочее. 

Святой Леонард с цепями в руках фигурировал и на множестве вотивных картинок, которые приносили в храмы простые верующие. В 1795 году во время войны, в которой революционная Франция выступила против коалиции европейских монархий, армия генерала Моро вторглась в Баварию. Она дви­нулась на Мюнхен, а курфюрст Карл Теодор бежал в Саксонию. Спустя год регентский совет подписал перемирие и согласился выплатить французам огромную контрибуцию. На этой вотивной табличке из Верхней Баварии в небесах восседает святой Леонард с аббатским посохом и кандалами в руках. Внизу французские солдаты убивают или берут в плен местных крестьян. В правом нижнем углу стоит женщина с четками (внизу подписано ее имя — Анна Мария Шерер из Арнхофена), которая обращается с молитвой к святому Леонарду. Возможно, она молится за кого-то из родных, попавших в плен. 

Интересно, что глаза всех французов на этой панели старательно выскоблены. На многих церковных образах точно так же мстили демонам или изображе­ниям воинов, которые истязают и распинают Христа. Здесь же кто-то из нена­висти ослепил иноземцев-захватчиков. 

Неудавшаяся операция

Город Агуаскальентес в Мексике, 1777 год. Донья Жозефа Перес Мальдонадо, 41-летняя мать шестерых детей, полусидит на кровати, пока хирург, дон Педро Мэйе, удаляет ей грудь, пораженную раком. Мэйе — француз, который получил медицинский диплом в 1750 году в Монпелье, а потом эмигрировал в Новую Испанию. Рядом с ним ассистент с ножницами, три монаха и четыре женщины (видимо, члены семьи). Перед нами самое раннее свидетельство мастэктомии, сохранившееся в Новом Свете. В XVIII веке эта радикальная операция применя­лась европейскими врачами, но ее исход часто оказывался печален: без анесте­зии и дезинфекции многие больные умирали от кровопотери и последующих осложнений.

В тексте, который приводится в нижней части таблички, донья Жозефа благо­дарит за успех операции святейшего Христа из Дуба (El Señor del Encino — рас­пятие, за несколько лет до того обнаруженное внутри старого дерева) и Деву Марию из Пуэбло (речь о почитаемом образе Богоматери, который хранился в соседнем городке Хесус-Мария). Правда, несмотря на старания доктора Мэйе, как следует из надписи, добавленной позже, донья Мальдонадо меньше чем через два месяца все равно умерла. 

Эта табличка, возможно, предназначалась для церкви Христа из Дуба в Агуа­скаль­ентесе. Из ряда подобных даров, которые приносили в мексиканские церкви колониальной поры, она выде­ляется тщательностью проработки деталей — интерьера состоятельного дома и одежд персонажей. И еще больше тем, что здесь нет высших сил, которые из небесной выси явились бы на помощь донье Жозефе. Христос и Дева Мария присутствуют только в виде расписных и одетых статуй, расставленных на домашнем алтаре, и образов, висящих на стенах. 

В католическом благочестии, особенно в культе Девы Марии, было очень много локального. Верующие часто обращались не к Деве Марии вообще, а к ее конкретному воплощению, связанному с конкретным местом, — почи­таемой статуе, фреске или иконе, написанной на доске.

Алтарь доньи Жозефы показывает, на чью помощь она уповала. Крупная статуя Девы Марии (в белом), держащая Иисуса (в красном), видимо, изображает Деву Марию из Пуэбло. Рядом еще несколько изображений Богоматери — маленькая Дева Мария из Сан-Хуан-де-лос-Лагос, которую можно узнать по синему пла­щу, белому кружевному воротнику и короне. Этот образ, оригинал которого хранился в городке, расположенном в 40 километрах от Агуаскальентеса, изо­бражен в комнате доньи Жозефы еще дважды: в прямоугольной рамке справа над алтарем и в овальной — над дверью. В центре стоит распятие — Христос из Дуба, которого донья Жозефа благодарила за успех операции.

В 1938 году эту вотивную табличку приобрел французский поэт-сюрреалист Андре Бретон, который тогда путешествовал по Мексике. Сохранилась фото­графия, на которой он сидит в студии художника Диего Риверы в Сан-Анхеле, а табличка стоит у стены рядом с работами его жены Фриды Кало. Сюрреа­листы видели в мексиканских вотивах воплощение народной культуры и образец визуального языка, предельно далекого от ненавистного им акаде­мизма. Кало сама собирала вотивные изображения: запечатленные на них несчастья, катастрофы и болезни перекликались с ее собственным тяжелым опытом. Когда ей было 18 лет, она попала в автомобильную аварию, которая надолго приковала ее к постели. Фрида перенесла множество операций и на всю жизнь осталась калекой. Многие ее работы — например, «Госпиталь Генри Форда» (1932) — похожи на вотивы. Только на них уже нет ни Бога, ни святых, способных помочь. Только страдание.