«Кто подставил братца Якова?»

Густав Малер. Первая симфония, часть III («Траурный марш в манере Калло»). Исполняет Оркестр Парижа под управлением Кристофа Эшенбаха

Третью часть Первой симфонии Малера открывают глухие удары литавр; сначала их не слышишь, а скорее чувствуешь, как подсту­пающую дурноту. Ощущение не обманывает: с мотивом, который гнусавым голосом заводит солирующий контрабас, все не так. То, что это детская песенка «Братец Яков», сразу не понять: затормо­женная, в миноре, она звучит совсем не весело и уж точно не по-детски. Этот изуве­ченный мотив подбирают другие инструменты и тащат каноном  Канон — полифоническая форма, в которой один голос повторяет другой, вступая позже него.: странная похоронная процессия.

«Траурный марш в манере Калло» — так назвал ее Малер, указав сразу и на гра­вера XVII века Жака Калло, и на «Фантазии в манере Калло» Эрнста Теодора Амадея Гофмана. Чтобы мы не усомни­лись, что похороны эти не настоящие, а карна­вальные (Малера вдохновила гравюра другого художника, Морица фон Швинда, «Звери хоронят охотника») и что композитор здесь иронизирует, на очередном повороте процессию встречает уже совсем неуместный ансамбль, глумливый и разнуз­данный. До Малера в симфонии хоронили героя, павшего ради чело­вечества (Третья симфония Бетховена, Героическая); разочарован­ный роман­тический герой Малера хоронит в этом пародийном марше свою веру в людей, а заодно, подобно двум другим романтикам, Гейне и Шуману, свои песни  Шуман завершает цикл «Любовь поэта» на стихи Гейне песней, в которой хоронит «злые песни» в огромном гробу и вместе с ними — свою «любовь и скорбь».: одну из них («Голубые глазки») — в среднем разделе марша, и только там он говорит всерьез. Впрочем, в будущем траурный марш еще не раз войдет в симфонии Малера — Вторую, Пятую — и уже безо всякой иронии.

Другие выпуски
Марш дня
микрорубрики
Ежедневные короткие материалы, которые мы выпускали последние три года
Архив
Антропология, Литература

7 писательских домов, которые еще можно успеть увидеть

Дом из «Доктора Живаго», усадьба, где Лев Толстой написал «Воскресение», и другая исчезающая архитектура