«Пятница, 22 февраля 1980 года. Очередной номер „Русской мысли“ «Русская мысль» — эмигрантская еженедельная газета, издававшаяся на русском языке с 1947 года в Париже и названная в честь одноименного дореволюционного журнала.. И опять тот же вопрос: что меня так раздражает в эмигрантской прессе? Часть ответа — язык. Мне кажется, что русский язык — самый трудный в мире. Не грамматически (хотя он и грамматически трудный), а по какой-то легкости, доступности в нем фальши, подделки, инфляции. Он — как разбитое, ненастроенное пианино. На нем легко „бренчать“. И потому подлинный писатель должен все время его выверять, настраивать, очищать от легкости и „приблизительности“. Быть может, это так потому, что создан он был элитой, но очень скоро попал в руки „неэлиты“, того, что Солженицын называет „образованщиной“. А тут этот, по Тургеневу, „великий, могучий и свободный“ язык моментально „расстраивается“, становится той же жижей, подделкой с нажатой педалью, что звучит, например, в стихах Надсона да даже — что греха таить — иногда у Блока. Эта опасность существует, конечно, во всех языках, но в большинстве из них она опознается , ибо им присуща иерархичность, организованность. С русским же языком плохо то, что подавляющее большинство русских распознать этой подделки, пошлости, инфляции не способны, ибо сами говорят на такой вот „жиже“. Точность, собранность, дисциплина, „выверение“ — не русские качества, и это отражается и в языке. Поэтому всякая русская газета (по природе своей „спешная“) — мучение для читателя. Всякий „естество свое на вопль понуждает“, и не только на вопль, но и на декламацию, риторику. Поэтому, при полной искренности (ох уж эта русская искренность!), все звучит фальшиво…»
