14 октября 2019Литература

Что такое поэзия «филологической школы»

Как сегодня читать стихи, восходящие к самой ранней эпохе советской неофициальной литературы? В новом выпуске цикла о русской поэзии второй половины XX века рассказываем о скандальном случае в Ленинградском университете и реабилитации иронии и гротеска

Автор Кирилл Корчагин

1 декабря 1952 года два студента Ленинградского университета Михаил Красильников и Юрий Михайлов совершили странный поступок. Нарядившись в традиционную русскую одежду и усевшись на полу родного университета, они начали выразительно читать стихи Велимира Хлебникова, подражая футуристическим выступлениям 1910-х годов. Случай вызвал большой скандал, но все же не привел к серьезным репрессиям (через три месяца Сталин умер).

Это предыстория. История начинается в 1954 году, когда в университет поступили Владимир Уфлянд, Михаил Еремин, Леонид Виноградов, Сергей Кулле и Лев Лифшиц, позже взявший псевдоним Лосев. Вместе с Александром Кондратовым, примкнувшим к ним позднее, эти люди образовали неформаль­ную литературную группу, которую спустя много лет назвали «филологи­ческой школой». Ее участники не только весело проводили время, но серьезно интересовались русским авангардом и европейским модернизмом. Молодые поэты считали себя продолжа­телями русского футуризма и словно заново открывали свободную поэтическую речь после Большого террора и войны. При этом поэты «филологической школы» резко дистанцировались от полити­ки: они жили и писали так, будто Советского государства не существовало. Несмотря на отсутствие общей программы и очень разные стихи, поэтов «филологической школы» объеди­няли стремление стать частью не советской, но мировой культуры и взгляд на привычную реальность под непривычным углом. 

Стихи участников группы впервые были опубликованы под одной обложкой в 1977 году в самиздатском сборнике «40», а спустя четверть века — в анто­логии «Филологическая школа». 

Михаил Еремин — один из самых сложных русских поэтов: многие его стихотворения требуют тщательной расшифровки, обращения к словарям и специальных знаний в разных областях науки — от эволю­ционной генетики до древнегерман­ской поэтики. Его стихи о мире, который постоянно находится в процессе изменений, неподвластных человеческой воле, похожи на загадки, где почти каждое слово нужно расшифровывать. В ответе читатель обнару­жит ясную философскую притчу, или пейзажный образ, или и то и другое. 

Поэзия Еремина напоминает о Тютчеве: в явлениях природы, за пределы которой невозможно выйти (и слиться с которой тоже невозможно), отража­ется внутренняя жизнь человека. В пейзажах из его стихов мир предстает в другом масштабе: или кро­шечном (микробы и бактерии), или огром­ном (планеты и галактики).

Это стихотворение — одно из самых ранних, но уже в нем задана поэтическая программа, которой поэт будет следовать следующие десятилетия: «отыски­вать в осенней рукопи­си» (то есть в природе) «изначальную форму простран­ства» (то есть общий принцип мироустройства). Здесь же появляется и форма, которой в дальнейшем будет придерживаться Еремин: в его стихах может отсутствовать рифма (хотя это стихотво­ре­ние рифмованное), классический стихотвор­ный размер и другие привычные признаки поэтического текста, но его длина всегда будет одинакова — восемь строк. 

Сергей Кулле одним из первых русских поэтов послевоенного поколения стал использовать свободный стих. Но понимал он его по-особому, связывая с антич­ной поэзией, где рифмы не было, а размеры лишь отдаленно напоми­нали современные. Писал Кулле и классическим стихом  То есть традиционными размерами русской поэзии, среди которых ямб, хорей, дактиль и другие так называемые силлабо-тони­ческие размеры., правда, без рифм, снова подражая античным размерам. Так, это стихотворение написано ямбическим триметром — видом ямба, которым переводили античные трагедии.

Кулле почти всегда писал о современном мире, сосредотачиваясь на быте, повседнев­ных мелочах, случайно увиденных сценках. Несмотря на то что этот мир в его стихах изображен в момент безмятежности, в них всегда есть ощущение хрупкости: как будто античный фатум вот-вот вступит в игру — и все изменится. Это стихотворение начинается с радостного предчувствия появления дедушки, но финальная фраза «нам нипочем не избежать с ним предстоящей встречи» бросает на это предчувствие трагическую тень. Такое ощущение в стихах Кулле — эхо недавней войны, напоминающее о том, что привыч­ный мир на самом деле хрупок и ненадежен, а любое незначи­тельное событие может вызвать катастрофические последствия. 

Стихи Владимира Уфлянда полны тонкой иронии, свойственной не советским 1950-м, а поэзии начала века (Саша Черный, Петр Потемкин). Ирония и гро­теск помогают показать, что мир на самом деле не такой, как кажется, и, если присмотреться внима­тель­но, станет очевидно, что многое в нем мы не пони­маем. В этом стихотворе­нии луна как будто действительно попадает в ведро с водой: оказывается, у нее есть запах и вкус. Галлюцинация ли это уставшего рабочего или реальное событие — остается под вопросом. Эта двойствен­ность проявля­ется и в форме его поэзии: в любви к «проза­ическому» языку, «непоэтической» лексике (марля, мазут) и вольном обращении с рифмами и ритмами, создающем комический эффект. 

К Уфлянду восходит направление ленинградской поэзии, для которой харак­терен иронический гротеск. В шестидесятых похожие мотивы появляются в стихах Виктора Сосноры, одного из самых известных ленинградских поэтов второй половины века, в семидесятых их отзвуки можно услышать в песнях Бориса Гребенщикова (признан иностранным агентом). 

В «филологической школе» была своего рода фракция, состоящая из двух поэтов, занимав­шихся формальными эксперимен­тами со стихом. Леонид Виноградов и Александр Кондратов писали палиндромы  Стихи, которые можно читать как слева направо, так и справа налево., стихи, состоявшие из несуществующих слов, и составляли разного рода поэтические шарады. Виноградов — автор очень коротких стихотворений с очень плотной звуковой структурой: его стихи похожи на молниенос­ный звуковой перформанс, где слова перекликаются друг с другом.

Это далеко не самое короткое из стихотво­рений Виноградова. Его можно прочитать как притчу о кольцевом времени и вечном возвращении. События древности и совре­менности сходятся вместе, как это бывает у Еремина, только тут это случается благодаря созвучиям, омонимам и рифмам — трубки как образа закольцованного времени и трубки, которую любил курить Сталин, сло́ва «товарищ» и сло́ва «трубящий». Слова «улисс» (то есть Одиссей) и «сталин» не случайно пишутся со строчных букв: это указывает на то, что исторические события и персонажи не уникальны.

Как и некоторые другие участники «филологической школы», Виноградов стоял у истоков целого направления, которое часто (хотя не совсем правильно) называют минимализмом. 

Лев Лосев начал регулярно писать стихи спустя двадцать лет после возникно­вения «филологи­ческой школы» и незадолго до эмиграции из Советского Союза в США в 1976 году. Но для истории «школы» его стихи очень важны, так как позволяют взглянуть на нее со стороны. Все, чем интересовались ее участ­ники в пятидесятые-шестидесятые, в стихах Лосева показано словно со сто­роны — как часть мира, ушедшего в прошлое. Внимательно присматриваясь к эпохе своей юности, заново оценивая ее, Лосев пытается понять, какое место она занимала как в мировой истории, так и в его жизни. Его стихи во многом прощание с миром ленинградской неофициальной культуры.

Любовь к виски Bushmills возникла у автора с подачи Иосифа Бродского  Считается, что благодаря Бродскому Лосев начал регулярно писать стихи в 1970-е годы. Позже Лосев напишет подробную биографию поэта.. О нем напоминает и размер, отсылающий к стихотворению «Из старых английских песен» (1963). «Bushmills» опубликовано в 1996 году, когда умер Бродский, и может показаться эпитафией. Но это совпадение: оно написано раньше. Это прощание — и не только с прежним миром и дорогими людьми, — но и с кругом «филологической школы», Ленинградом пятидесятых-шестидесятых и ленинградской средой в целом. 

Стихи Лосева — это всегда комментарий на полях европейской культуры, частью которой он себя чувствует. В этом стихотворении он словно прощается с ней, и это еще один важный мотив его поэзии: культура исчезает вместе с людьми, которые в ней участвуют, и без них мир уже не будет прежним. 

микрорубрики

Ежедневные короткие материалы, которые мы выпускали последние три года

Дневник дня

Андрей Тарковский

Слон дня

Якобы подаренный Сталину

Этикет дня

Услышимся!

Архив