27 февраля 2019Искусство

Композитор Александр Маноцков поет стихи украинских поэтов

Arzamas попросил специалиста по украинской поэзии прокомментировать стихи Тараса Шевченко, Леси Украинки, Василия Стуса, Сергея Жадана и других, на которые написаны песни альбома «Псалми i танцi»

Комментарии Михаил Назаренко

«Выбор текстов для песен ни в коем случае не претендует на то, чтобы сделать какую-то „антологию украинской поэзии из 12 стихотворений“. Да, есть как бы два полюса (Жадан и Шевченко), но спектр между этими полюсами заполнился не столько „литературоведчески“, сколько просто музыкально — я представлял себе мой-первый-песенный-альбом-в-Украине, какие в нем могут быть песни, и из огромного корпуса украинской поэзии, читательским освоением которой я занимался пару лет, выбрались вот именно эти стихотворения именно этих поэтов. И еще в моем выборе у меня было некоторое „преимущество“ в сравнении с украинскими читателями, для которых многие из этих текстов хрестоматийно-привычны, — преимущество первой внезапной влюбленности, прекрасное преимущество пришельца. Украинская поэзия производит на человека, знакомящегося с нею впервые, ошеломительное, захватывающее впечатление. Чего и всем желаю».

Александр Маноцков

1. Сергій Жадан. «Пливи, рибо, пливи»

Если Сергей Жадан (р. 1974) и нуждается в представлениях, то достаточно сказать, что это ключевая фигура в культурной жизни современной Украины — поэт, прозаик, рокер. Первые книги стихов Жадана вышли в 1995 году, и вскоре он стал одним из самых заметных украинских авторов, но в последнее десяти­летие занял особую и очень опасную «вакансию поэта»  Имеются в виду строки из стихотворения Бориса Пастернака, посвященного Борису Пильняку: «Оставлена вакансия поэта: она опасна, если не пуста».. Начиная с романа «Ворошиловград» (Ворошиловград, 2010) и поэтического сборника «Огнестрель­ные и ножевые» (Вогнепальні й ножові, 2012), именно Жадан точнее всех прого­варивает то, что наиболее важно здесь и сейчас. Каждая его новая книга — это личное переживание того, что происходит со страной; политическое и мифо­логическое (а зрелый Жадан очень мифологичен) соединяются совершенно естественно.

Стихотворение «Плыви, рыба, плыви» было написано в 2013 году (Жадан выложил его назавтра после своего дня рождения, на День независимости Украины) и моментально стало хитом. В одном интервью Жадан заметил, что, если его разбудить ночью и спросить, как пройти на центральную улицу Харькова — Пушкинскую, он ответит: «Пливи, рибо, пливи…» В 2015 году «Рыба» вошла в книгу «Жизнь Марии» (Життя Марії), безусловно, главное художественное высказывание о нынешней войне на Востоке Украины.

Хтоническое, подземное и подводное часто встречается в прозе и поэзии Жадана: стать частью ландшафта можно, только растворившись в нем, войдя в его земли и воды. Почти сюрреалистическая образность «Рыбы» подводит к последним, предельно ясным и точным строкам, в которых все равно есть ловушка. «Любов… варта навіть життя» — «Любовь... стоит даже того, чтобы за нее отдать жизнь», но следующая фраза («Не кажучи вже про смерть») заставляет переосмыслить то, что мы только что прочитали или услышали: «Стоит даже того, чтобы жить. Не говоря уже о том, чтобы умереть».

2. Сергій Жадан. «Я так і не зрозумів кількох речей…»

Немалая часть стихотворений Жадана из его последних книг — «Жизнь Марии» (Життя Марії, 2015), «Тамплиеры» (Тамплієри, 2016) и «Антенна» (Антена, 2018) — посвящена некоей неназванной женщине, даже неважно, реальной или вымышленной, потому что слово «она» в соседних текстах может означать и женщину, и Украину. То же и в названии альбома группы «Жадан і Собаки»  Англо-, русско- и украиноязычная группа «Собаки в космосе», определяющая свой стиль как «эротическое ска», начала выступать с Сергеем Жаданом в 2008 году. В 2014 году проект стал называться «Жадан и Собаки». «Бийся за неї» (2014): это и «дерись за нее», свою женщину, и «сражайся за нее», свою страну.

3. Василь Стус. «Моє життя, мій Києве, прощай…»

Героическая и трагическая судьба диссидента Василя Стуса (1938–1985), к сожалению, может заслонить для читателя высочайший уровень его творчества — а Стус, конечно, крупнейший украинский поэт второй половины ХХ века.

Он родился в Винницкой области, но еще ребенком отец перевез семью в Сталино (Донецк), подальше от колхоза. «Правильное» происхождение, «правильная» биография: пединститут, армия, работа в школе и шахте, аспирантура в киевском Институте литературы, первая книга стихов сдана в издательство… 

Но в 1965 году, на премьере фильма Сергея Параджанова «Тени забытых предков» (Тіні забутих предків), Стус оказался в числе тех, кто протестовал против арестов украинской интеллигенции. Тогда он отделался только исключением из аспирантуры и неизданием двух поэтических книг (вторая ушла в самиздат и была опубликована в Лондоне). В 1972 году Стус был арестован и осужден на пять лет лагерей и три года ссылки. Из Магаданской области он обратился в Верховный Совет СССР с отказом от гражданства («Быть советским гражда­нином — значит быть рабом»). Ему отказали, что не удивительно, но, как ни странно, разрешили вернуться в Киев, только для того, чтобы через несколько месяцев арестовать снова как участника Хельсинской группы по правам человека, то есть рецидивиста. Стус умер в лагерном карцере во время сухой голодовки (официальная причина смерти — остановка сердца). Последний сборник, «Птица души» (Птах душі), был конфискован и пропал.

Василь Стус продолжает, — конечно же, совершенно по-своему — «культур­ную» линию, идущую от классиков XIX–XX веков Пантелеймона Кулиша, Леси Украинки и Миколы Зерова, — линию европейских интеллигентов, работаю­щих на национальную культуру. В случае Стуса ориентирами и образцами были прежде всего Гете, Рильке, Пастернак, а философски — экзистенциали­сты. Его стихи — это расширение украинского поэтического языка, причем и в самом прямом смысле: многие строки даже от подготовленного читателя требуют обращения к словарям.

Стихотворение «Моє життя, мій Києве, прощай!..» написано в 1972 году и входит в книгу «Время творчества» (Час творчості / Dichtenszeit), созданную за девять месяцев в следственном изоляторе. Из окна камеры было видно собор Святой Софии. Киев и София — важнейшие точки мира Стуса: из всех геогра­фических названий поэт чаще, чем столицу, упоминал только Украину и Днепр, а из всех киевских топосов — ни один чаще Софии. Это — тот центр, от которого отмеривается все, в том числе и собственная (не)свобода. «Над цей тюремний мур, над цю журу / і над Софіївську дзвіницю зносить / мене мій дух» («Проводит по тюремному двору / и над Софийской звонницей возносит / меня мой дух»). А эпитет «белоколонный», очевидно, отсылка к сонету Миколы Зерова «Киев с левого берега» (Київ з лівого берега, 1923), где лаврская колокольня названа «Шеделя білоколонне диво» — белоколонное чудо архитектора Шеделя. Так совмещаются пространство и время, выводя из тюремной камеры. 

4. Василь Стус. «Пісня»

Еще одно стихотворение из «Времени творчества» (написано 2 мая 1972 года). Параллельно с этой книгой Стус работал над большим — на несколько сотен страниц — сборником переводов из Гете, и переклички порой очевидны. Так, в «Песне» узнается «Лесной царь» — только погибает не сын, а отец.

5. Тарас Шевченко. «Псалом 149» 

Осенью и в начале зимы 1845 года — за два месяца и три недели, с 4 октября до 25 декабря, — Тарас Шевченко (1814–1861) написал или по крайней мере завершил немалую часть своих шедевров  Среди них: «Еретик» (Єретик), «Подземелье» (Великий льох), «Наймичка» (Наймичка), «Кавказ» (Кавказ), «И мертвым, и живым, и нерожденным…» (І мертвим, і живим, і ненарожденним…), «[Завещание]» ([Заповіт])., в числе которых «Псалмы Давида» (Давидови псалми)  Черновик 149-го псалма сохранился на обороте письма Шевченко от 25 мая 1845 года.. Все они вошли в рукописный сборник «Три года» (Три літа), конфискованный III отделением  Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии — политическая полиция во времена Николая I и Александра II (1826–1880). и ставший основным доказательством вины Шевченко  Шевченко был изобличен не только в создании тайного политического общества (как его друзья Николай Костомаров и Пантелеймон Кулиш), но и в написании памфлета на царскую семью — поэмы «Сон»., когда того арестовали весной 1847 года.

 «Три года» — принципиально важный, переломный текст в истории украин­ского самосознания, даже более важный, чем прославленный «Кобзарь» (1840), которым Шевченко дебютировал. По сути, это первая в XIX веке книга, где Украина показана не только страной, где обитает «племя поющее и пляшущее» (формулировка Пушкина, заимствованная у Екатерины II); не только землей курганов, в которых навеки заснула героическая история, и не только унылым краем скучно живущих Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Украина «Трех лет» прежде всего жива: в ней есть место для прошлого, настоящего и, чего никто не ожидал, будущего, которое предстает не столько в политических, сколько в христианских образах, как царство Божьих праведников на земле.

Цикл из десяти стихотворений «Псалмы Давида» — первое, но далеко не последнее обращение Шевченко к библейской поэзии. И Украина — новый Израиль, и империя — новый Вавилон (см. далее «Псалом 136»); народ и страна несут заслуженные кары, но рано или поздно станут тем, чем призваны быть.

Современники уже тогда, в середине 1840-х, считали Шевченко «националь­ным пророком»  Пантелеймон Кулиш, «Історичне оповідання»: «Сам Шевченко зробивсь не тим, яким я його покинув, їдучи з України. Се вже був не кобзар, а національний пророк». («Историческое повествование»: «Да и сам Шевченко уже был не тот, каким я его оставил, уезжая с Украины. Это уже был не просто кобзарь, а национальный пророк»). — и слово «национальный» не менее важно, чем «пророк». Мечи, которые берут в руки люди в 149-м псалме, — одновременно реальные и метафизические. 

Язык «Псалмов Давида» — это успешная попытка возвращения в литературный украинский церковнославянизмов, практически утраченных в первые десяти­летия XIX века, когда национальная поэзия ориентировалась прежде всего на разговорную лексику. Размер шевченковских псалмов — силлабический «коломыйковый стих» (4 + 4 + 6 слогов).

6. Петро Гулак-Артемовський. «До Пархома» 

Петр Гулак-Артемовский (1790–1865) застал несколько эпох в украинской литературе XIX века. Пока он продвигался по служебной лестнице Харьков­ского университета от студента до декана словесного факультета и ректора, менялись времена и литературные моды. 

Первые его стихи, опубликованные в журнале «Украинский вестник» в 1817 году, — это вполне архаичные вольные переводы на русский из Руссо и Мильтона («Да звуки струн моих всю тварь возбудят бренну…»). А уже в 1818-м была напечатана басня, или, точнее, стихотворная сказка, «Пан и собака» (Пан та собака), которая до сих пор входит в школьную программу. Это была попытка, не отрываясь от традиции бурлеска, которую задала Енеїда Ивана Котляревского  «Энеида» — бурлескно-травестийная поэма на сюжет Вергилия. Первые ее части были без ведома автора опубликованы в 1798 году, и это традиционно считается началом новой украинской литературы, создаваемой на живом народном языке., дополнить ее и описаниями природы, и осторожной социальной сатирой на дурних панів (глупых господ)  В сказке Гулака-Артемовского по приказу хозяина пса бьют и когда тот лает ночью (зачем мешал спать?), и когда не лает (в дом забрались воры). Глупым панам не угодить!.

Но этого ему оказалось мало. Девять лет спустя (Гулак-Артемовский, как многие непрофессионалы, писал с большими перерывами) он решил ввести в украинскую литературу жанр, которого ей явно не хватало, — романтическую балладу. Начал он с «Твардовского» — переложения баллады Адама Мицкевича: историю о продаже души черту легче можно было воспроизвести теми средствами, которые предлагала «котляревщина»  «Котляревщина» — термин, охватывающий все эпигонские тексты, созданные в подра­жание «Энеиде» Ивана Котляревского: растянутые, грубо-комические, примитивно-этнографические. Иногда к «котляревщине» причисляют и саму «Энеиду».. Затем, в том же 1827 году, последовал «Рыбак» (Рибалка) из Гете, целью которого, как гласило примечание, было «попробовать: нельзя ли на малороссийском языке передать чувства нежные, благородные, возвышенные, не заставляя читателя или слушателя смеяться, как от „Енеиды“ Котляревского и от других с тою же целию писанных стихо­творений». Получилось не очень — стилевая инерция оказалась слишком сильна, — но уже через год другому харьковчанину, Левко Боровиковскому  Левко Боровиковский (1808–1889) — украинский поэт, наиболее известный своими балладами 1820-х годов и многочисленными баснями. Его ранняя поэзия стала одной из первых попыток отхода от комизма Котляревского. Сам Боровиковский писал, что хотел опровергнуть «несправедливое мнение, что на малороссийском языке, кроме шуточного, смешного, — писать нельзя»., это удастся вполне, и он проложит путь всему зрелому украинскому романтизму.

А Гулак-Артемовский так и остался на десятилетия при убеждении, что украинский язык «неудобен и вовсе не способен» к серьезному и трогатель­ному. Свидетельством этого стали его вариации на темы Горация: в публи­кации «Двух од Горациевых» (1827) авторское примечание поясняло замысел:

«Кто с чувством беспристрастия вникнет в дух некоторых од Горация… тот сознается, что его философия немногим чем различествует с философиею наших малороссийских Пархомов: фалернское и горилка — вот вся разница!..»

Русификация Горация была обычной для русской поэзии XVIII века. В Украину его перенес Василий Капнист, написавший в 1818 году на русском же языке «Обуховку» (так называлось его имение на Полтавщине). Ода «К Пар­хому» (До Пархома) показывает, что Гулак-Артемовский капитулировал перед стилем «котляревщины». Горацианская тема тщеты всего сущего перед лицом смерти решена в комическом плане: хоть грусти, хоть напивайся допьяна, хоть дерись с женой, хоть копи деньги — «а все равно протянешь ноги». Чьим бы ты сыном ни был — хоть старосты, хоть крепостного, отбывающего пан­щину, — смерть уравняет всех «и стащит с печи в гроб».

Многим читателям того времени ода Гулака-Артемовского нравилась — как, например, старосветскому помещику из повести Шевченко «Близнецы», да и сам рассказчик называет стихотворение «гениальной пародией». Но уже в 1828 году помянутый Боровиковский написал свое Подражаніє Горацію и показал, как можно адаптировать Античность под украинские реалии с мягкой иронией, но без нарочитого снижения.

7. Степан Руданський. «Студент» 

Степан Руданский (1833–1873) остается в памяти читателей поэтом-юмо­ристом, хотя его лирика (что заметно и по «Студенту») довольно печальна, если не сказать — мрачна.

Он родился на Подолии в семье сельского священника, окончил семинарию и переехал в Петербург — якобы поступать в духовную академию, а на самом деле — в медико-хирургическую. Чем были для него годы учебы — видно по «Студенту» (1858): поначалу, как вольный слушатель, Руданский жил частными уроками, да и потом стипендии не хватало на жизнь. 

Тем примечательнее, что почти вся поэзия Руданского приходится именно на эти годы. Он продолжал то, чем харьковские романтики  Харьковские романтики — круг писателей, связанных с Харьковским университетом (конец 1820-х — середина 1840-х годов). Некоторые из них, как Измаил Срезневский и Николай Костомаров, внесли свой вклад и в русскую культуру. Харьковские поэты важны как реформаторы украинской лите­ратуры: они избегали комизма «котлярев­щины», обращались к темам из национальной и мировой истории, значительно расширили метрический и строфический репертуар поэзии. занимались еще в 1830-е годы, — имитировал различные жанры народных песен, выражая личные чувства через фольклорные образы, максимально отдаленные от «я».

Получалось не хуже и не лучше, чем почти у всех украинских поэтов того времени, разве что влияние Шевченко на Руданского менее заметно. Одно из немногих его стихотворений, вполне и безусловно оптимистичных, — «Гей-гей, воли!»: не время стоять, пришло время работать на своей земле и для своей земли. Неудивительно, что «Волы» были напечатаны в первом же номере украинского журнала «Основа», выходившего в Петербурге в 1861–1862 годах. А вместе с ними и самое знаменитое стихотворение Руданского, «Повій, вітре, на Вкраїну» (1856), ставшее романсом, который поют до сих пор.

На сборник стихов Руданский получил цензурное разрешение, но издать книгу так и не смог. Он вообще увидел в печати всего с десяток своих произведений. А писал он много, даже слишком много: и поэмы из украинской истории (да такие, что их запрещала и советская цензура), и поэмы аллегорические, и поэмы — пересказы народных апокрифов, и, конечно, юморески-фацеции  Фацеция — короткий юмористический рассказ, часто с эротическим содержанием. Жанр возник в Западной Европе в эпоху Возрождения., которые с легкой руки Ивана Франко принято именовать співомовками («песне­сказами»); на самом деле Руданский так называл всю свою поэзию, а короткие рифмованные истории — приказками («присказками»). Непритязательный, часто крайне непристойный юмор, полный набор этнических стереотипов — и часто получалось действительно смешно, хотя и довольно однообразно.

Руданский окончил академию в 1861 году и уехал в Ялту: в Петербурге он успел подхватить туберкулез (от которого и умер 12 лет спустя). На юге он сначала кое-как переби­вался, потом устроился сравнительно благополучно, прослыл бессребрени­ком — и почти ничего не писал и не печатал, занимаясь только переводами  «Илиада» (Ільйонянка, силлабическим стихом — первый полный перевод), «Батрахомиомахия», «Энеида», «Слово о полку Игореве», Пушкин, Лермонтов, «Краледворская рукопись».. Закрытие «Основы»  Журнал «Основа» закрылся в конце 1862 года из-за нехватки подписчиков., а потом и валуевский циркуляр  Валуевский циркуляр — предписание министра внутренних дел Петра Валуева не допускать к печати учебные и религиоз­ные книги, написанные на «малороссийском наречии». 1863 года, ограничи­вавший возможности украинского языка, серьезно деморализовали целое поколение авторов: что писать, для кого и где печатать? Только в конце 1860-х годов украинские писатели окончательно осознали, что на украинском языке можно писать в любом жанре и стиле, для простонародья и интеллигенции — а печатать во Львове, подальше от российской цензуры.

8. Тарас Шевченко. «Псалом 136»

Еще один из «Псалмов Давида» (1845), один из ярких антиимперских текстов Шевченко. Посмотрим, какие смысловые сдвиги в нем возникли.

«І нам стали сміятися / Едомляне злії» («И, смеясь, нам говорили / Едомляне злые»). Эдомитяне, они же идумеи, — потомки Исава, сына Исаака, внука Авраама, «братский народ»: как сообщает «Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона», «когда вавилоняне разрушили Иерусалим, эдомитяне участвовали в грабежах. Их жестокость бичуется в речах пророков и псалмопевцев». Псалом гласит: «Там пленившие нас требовали от нас слов песней, и притес­нители наши — веселья: „пропойте нам из песней Сионских“».

Шевченко сдвигает акценты: «Розкажіть нам пісню вашу, / Може, й ми запла­чем» («Спойте песню вашу, может, / Мы тоже заплачем») — малороссийские песни славились своей трогательностью. «Або нашу заспівайте, / Невольники наші» («Или же вы нашу спойте, / Невольники наши») — а это Шевченко уже вспоминает отзывы на собственные книги в русской прессе: «…Жаль видеть г-на Шевченка, когда он уродует мысль и русский язык, подделываясь под хохлацкий лад! У него есть душа, есть чувство, и его русские стихи, вероятно, могли бы прибавить долю хорошего в нашу настоящую русскую поэзию»  «Сын Отечества», 1840 год.; «…Мы вправе ожидать весьма многого от таланта г. Шевченки и советовали бы ему рассказывать свои прекрасные ощущения по-русски: тогда бы цветки его, как называет он стихи свои, были бы роскошнее, душистее, а главное — прочнее»  «Северная пчела», 1840 год..

Образ Российской империи как Вавилона перешел от Шевченко к Лесе Украинке («І ти колись боролась, мов Ізраїль, / Україно моя!..», 1904), а вариации на тему 136-го псалма создали и Степан Руданский, и Иван Франко.

9. Богдан-Ігор Антонич. «Похмурий гімн»

Богдана-Игоря Антонича (1909–1937) порой называют «украинским Рембо» из-за чрезвычайной краткости его поэтического пути и сложности текстов, и это сравнение не лучше и не хуже других возможных. Всего шесть лет творчества; три книги прижизненные и три посмертные.

Сын священника, Антонич родился в Польше, на Лемковщине (недаром в одном из его стихотворений Бог рождается «в лемківськім містечку Дуклі»). Учился во Львовском университете на польской филологии, осознанно выбрал украинский язык, на котором, как вспоминала его знакомая, поначалу говорил очень странно, — а для поэта это всегда достоинство. Еще студентом Антонич напечатал первую книгу — «Приветствие жизни» (Привітання життя, 1931), вторую оставил в рукописи — «Великая гармония» (Велика гармонія, 1932) получилась экстатически-христианской, что, видимо, его не устроило, — а следующая, «Три перстня» (Три перстені, 1934), стала откровенно языческой.

При этом Антонич не лукавил, говоря, что «идейно нашел себя с первой написанной строчки»: просто эти «идеи» нельзя свести в систему, но можно только создать из них миф о единстве всего сущего — о единстве поэта со всем сущим. И о себе он нередко писал в третьем лице, превращая свое «я» в еще одного персонажа, еще одну часть мироздания: «Росте Антонич і росте трава, / і зеленіють кучеряві вільхи» («Растет Антонич, и растет трава, / и кучерявятся и зеленеют ольхи»  Перевод А. Штыпеля.); «Антонич теж звіря сумне і кучеряве» («Антонич тоже зверь, печальный и кудрявый»  Перевод А. Пустогарова.). И даже: «Антонич був хрущем і жив колись на вишнях, / на вишнях тих, що їх оспівував Шевченко» («Был майский жук Антонич, жил на вишнях, / тех самых, что Шевченко воспевал их»  Перевод А. Штыпеля.).

Антонича считали символистом, имажинистом и сюрреалистом; вероятно, точнее всего будет сказать, что он представляет крайне своеобразную форму авангарда. В одном из своих программных выступлений Антонич ссылался на Пруста, Брюсова, Хайяма, Уитмена и киевского неоклассика  Неоклассиками называли группу киевских поэтов-постсим­волистов, куда входили Микола Зеров, Максим Рыльский, Павло Филипович, Юрий Клен, Михайло Драй-Хмара. Михайла Драй-Хмару.

Когда в 1967 году книгу Антонича наконец опубликовали в УССР, он повлиял на несколько поколений украинских поэтов, пожалуй, сильнее, чем кто-либо другой из авторов первой половины века. А по количеству песен на его слова, созданных уже в постсоветские годы, он занимает едва ли не второе место — после Шевченко, разумеется.

«Мрачный гимн» (Похмурий гімн) Антонич написал в 1933 году, на полпути от «Великой гармонии» к «Трем перстням», и подумывал включить в первую из этих книг под названием «Spes» («Надежда») или «Credo».

10. Райнер Марія Рільке. Переклад Богдана-Ігоря Антонича. «Хто-небудь»

Этот перевод Антонич опубликовал в 1933 году, а годом ранее — короткую заметку об австрийском поэте, предисловие к публикации двух его рассказов, где отмечал: «Нам Рильке близок тем, что в поисках сюжетов, которые оформляли бы его идеи, он не раз обращал свой взгляд на Украину».

Антонич имеет в виду прежде всего стихотворение «Карл XII шведский едет по Украине» и рассказ «Песня о правде» из цикла «Истории о Господе Боге», где автор вкладывает в уста слепого кобзаря старинную песню о Правде и Кривде. Рильке вдохновила поездка по Украине в 1900 году: он побывал в Киеве, Полтаве и Харькове.

11. Леся Українка. «Татарочка»

Леся Украинка (Лариса Косач-Квитка, 1871–1913) получила свой псевдоним в честь родного дяди — социалиста, публициста, историка, фольклориста и т. п. Михайла Драгоманова, который часто подписывался «Украинец». По линии Драгомановых к ней перешли четкость и строгость мышления, интерес к европейским, да и восточным культурам — но Леся, в отличие от дяди, не верила в утилитарный смысл искусства и вовсе не была убеждена в том, что украинская культура невозможна без благотворного соединения с великорус­ской. Напротив: была убеждена в обратном и, прекрасно сознавая, до какой степени национальная литература «неполна» без переводов всего канона мировой классики, в неполные девятнадцать лет составила перечень того, что должно быть переведено. На украинском языке возможна вся мировая культура.

Поколение Леси Украинки, то есть ранних модернистов, объединяло чувство, разбуженное тремя старшими авторитетами — Пантелеймоном Кулишом, Михайлом Драгомановым и Иваном Франко: эту работу за нас никто не выполнит. Леся говорила о «сизифовом камне», который снова и снова толкает в гору  Письмо к брату от 18 мая 1890 года.. И, не совсем шутя, предлагала то, что старшим коллегам и в голову бы вряд ли пришло: запретить украинским поэтам писать «национально-патриотические стихи» — «может, они скорее выучились бы версификации, если бы их принудили к этому лирика и перево­ды»  Письмо к дяде от 3 марта 1892 года.. Понятно, что не о Кулише и не о Франко идет речь, но о бесчисленных народниках, имевших отдаленное представление об эстетике. Да и о тех критиках, кто заставлял украинских авторов становиться «детоубийцами»  Образ из письма к Франко от 13 января 1903 года. — заставлял их отказываться от своих детей-замыслов: ведь все равно никто не поймет.

Но, несмотря на это, несмотря на туберкулез, который и свел ее в могилу, сделано было много — столько, что импульс этот ощущается до сих пор. Цикл «Крымские воспоминания» (Кримські спогади, 1891) — это ранняя Леся Украинка, во многом еще подражательная. Влияния Мицкевича, Пушкина и даже Надсона, которому посвящено последнее стихотворение цикла, не скрываются и даже подчеркиваются. Крым — и традиционная (условно-литературная) ближняя экзотика, и земля, которую нужно понять, а значит, изучить. Недаром Леся Украинка, лечась в Евпатории, перерисовывала местные узоры — греческие меандры, еврейские звезды Давида, крымско-татарские орнаменты, которые казались ей похожими на украинские.

12. Тарас Шевченко. «Псалом 132» 

Три библейских стиха Шевченко расширяет до двадцати двух поэтических строк. Цикл переложений псалмов благополучно прошел цензуру и был фрагментарно опубликован в Граматке, то есть украинском букваре, Панте­леймона Кулиша (1857), а затем в последнем прижизненном издании «Кобзаря» (1860). Но уже после смерти Шевченко один из авторов ультраконсервативного журнала «Домашняя беседа» строго заметил: «…В псалме СХХХII сказано: Отак братів благих своїх / Господь не забуде („Так и братьев своих добрых / Господь не забудет“). В подлинном псалме этой мысли нет. И богобоязненный царе-пророк не позволил бы себе брататься с Богом». Но для Шевченко «братство» охватывает и людей, и Бога — поэтому он позволил себе такое вполне ерети­ческое изменение библейского текста.

Альбом в электронном виде можно приобрести на сайте Александра Маноцкова. Также его можно послушать в приложении «Радио Arzamas».