1 октября 2018Литература

История одной неудачной шутки Вудхауса

В начале Второй мировой войны автора «Дживса и Вустера», выступившего на немецком радио с шутками о концлагерях, обвинили в сотрудничестве с нацистами и подвергли опале. Джордж Оруэлл, Ивлин Во и Роберт Маккрам объясняют, почему Вудхауса нельзя осуждать

Английский писатель Пелам Гренвилл Вудхаус прежде всего ассоциируется с приключениями Дживса и Вустера и британским чувством юмора. Однако мало кто помнит, что он прожил длинную жизнь — он родился в 1881 году, а умер в 1975-м — и застал почти все ужасы ХХ века. 

Во время Первой мировой войны писатель жил и работал в США. Из-за пло­хого зрения он не подлежал призыву. Вторая мировая застала уже почти 60-лет­него Вудхауса во Франции, откуда он отказывался уезжать, не при­ни­мая угрозу всерьез. 21 июля 1940 года он попал в лагерь для интерниро­ван­ных  Лагеря для задержанных на территории нейтрального государства или на территории противника до окончания войны. в Верхней Силезии. Там он провел почти год, после чего поддался уговорам записать серию передач для не­мец­кого радио о своих впечатле­ниях о жизни в лагере и был освобожден. В первой передаче, вышедшей в эфир 28 июня 1941 года, Вудхаус пошутил так: «Юноши, начинающие строить жизнь, нередко спрашивают меня: как бы им попасть в концентра­ционный лагерь? Для этого, говорю я, существуют разные приемы. Я лично воспользовался таким: покупаешь виллу в Ле-Туке на побережье Франции — и ждешь, пока придут немцы. По-моему, этот способ самый верный и самый необремени­тельный. Ты покупаешь виллу, а все остальное делают они».

После этого и других выступлений Вудхаус подвергся жесточайшей критике, против него развернулась так называемая газетная война — шутки были восприняты как издевательство над холокостом, Вудхауса обвинили в коллабора­ционизме и подвергли тотальной изоляции.

Вместе с журналом «Иностранная литература» Arzamas публикует несколько текстов, посвященных этой истории: отрывок из книги Роберта Маккрама «Жизнь Вудхауса»  Перевод Игоря Мокина. и фрагменты выступлений Джорджа Оруэлла и Ивлина Во, защищавших писателя. Полная версия текста опубликована в двенад­ца­том номере журнала за 2012 год.

Роберт Маккрам. «Жизнь Вудхауса»

<…> Если Вудхаус и представлял себе общеевропейскую войну, то разве что Первую мировую, которая на мирный ход тыловой жизни французов почти не влияла.

Весной 1940-го в пятистах километрах от Ле-Туке, на бельгийской границе, сосредоточивались панцербригады вермахта, и Роммель заканчивал подго­товку своего молниеносного наступления. Однако удивительным образом об опасности вторжения не задумывались ни летчики британских ВВС, ни французские военные, ни британское консульство в Булони. Вудхаус, как и его друзья и соседи, только слегка удивлялся происходящему. «Не представ­ляю, что будет дальше, — пишет он из Лоу-Вуда… — Думаешь, все начнется весной? Не вижу смысла, ведь тогда нас точно будет не одолеть». <…>

Рано утром 10 мая Германия без объявления войны с невиданной доселе скоростью и ударной мощью вторглась в Голландию и Бельгию. Не прошло и недели, как голландская армия сложила оружие. Немцы прорвали слабую оборону Арденн, преодолели линию Мажино, и к 15 мая панцербригады Роммеля наступали так стремительно, что даже обгоняли на своем пути отходившие французские части. В Париже чиновники на набережной Орсе принялись жечь архивы. Теперь наконец заволновался и Вудхаус. <…>

Дурные вести сменялись слухами. Говорили, будто целые орды французской колониальной пехоты уже отбили немецкое наступление, якобы одержав ряд решительных побед вдали от побережья, и будто бы прорванный фронт восстановлен. Позже Вудхаус вспоминал: «Все полагали, что их [немцев] остановят еще до Амьена», — однако, когда Амьен пал, стало ясно, что дело плохо… <…>

Воскресным утром 21 июля, в особенно ясный, погожий денек, Вудхаус обнаружил, что его наихудшие опасения сбылись… <…> Всех англичан в возрасте до шестидесяти лет должны были немедленно интернировать. <…>
…Лагеря для интернированных граждан были устроены по образцу лагерей для военно­пленных. Они разительно отличались от нацистских концлагерей, но по-своему тоже были серьезным испытанием для заключенных, многие из которых были уже не молоды. <…>

Лагерфюрер Бюхельт, которому вскоре предстояло сыграть решающую роль в падении Вудхауса, ставшую темой для бесконечных дискуссий, был «подар­ком небес для заключенных», управлял лагерем либерально и «все время трудился нам во благо». Вудхаусу Бюхельт понравился тем, что организовал в лагере библиотеку и выпуск газеты, а также предоставил самому Вудхаусу пишущую машинку и место для работы над новым романом — бывший изолятор… С высоты нынешнего дня понятно, что сближаться с лагерфюрером было смертельно опасно, однако таков был характер Вудхауса. <…>

…Америка пока не вступила в войну с Германией, и в Берлине еще находилось несколько американских журналистов, в том числе корреспондент «Ассошиэй­тед Пресс» Энгус Термер. Работая над специальным репортажем о лагерях для военнопленных и интернированных, Термер наткнулся на сообщение о том, что романист П. Г. Вудхаус… содержится в И-лаге VIII возле Глейвица. Заинтересовавшись, Термер запросил разрешение на интервью и получил возможность поговорить с Вудхаусом под наблюдением охраны.

В присутствии лагерфюрера и гестаповского надзирателя Вудхаус беседовал с Термером так же, как всегда разговаривал с прессой: вежливо, открыто и не задумываясь о последствиях; он воображал, будто любое публичное заявление просто заверит его многочисленных читателей в том, что он жив, здоров и в хорошем настроении, невзирая на войну. Заодно он воспользовался случаем привести в порядок литературные дела и назначил Термера посред­ником в переговорах с «Сатердей ивнинг пост», которая хотела заказать ему оптимистичную статью о его похождениях под рабочим названием «Чего ждать от Вудхауса?». Эта статья, опубликованная под заглавием «Моя война с Германией», впоследствии принесет Вудхаусу одни огорчения. <…>

…Заголовки к статье были подобраны так, что у читателей непременно должны были появиться вопросы касательно поведения Вудхауса: один из подзаголов­ков, например, гласил: «Он [Вудхаус] отвергает привилегии». Парадоксальным образом, именно то, что Вудхаус отказывался от привиле­гий и не раздумывая преуменьшал тяготы плена, заставило читателей обвинить его в легко­мыслен­ном отношении к войне.

…Статью Термера иллюстрировала фотография Вудхауса в шарфе и халате, на которой он выглядел таким старым, грустным и исхудавшим, что его американские друзья, особенно Гай и Вирджиния Болтон, чрезвычайно встревожились. После выхода статьи в «Нью-Йорк таймс» Болтоны стали готовить прошение об освобождении Вудхауса… <…>

Однако прошения — это одно, а газетные репортажи — другое. Как только о «похождениях» Вудхауса написали в «Нью-Йорк таймс», немецкие власти впервые задумались о том, что может значить заключен­ный номер 796 для между­народной пропаганды. Дело было еще и в статье «Чего ждать от Вудхау­са?», которую он тогда писал. В ней было немало добродушных шуток о борода­тости пленных и правилах этикета при поедании картошки, и, без сомнения, эта статья сформировала у Вудхауса привычку писать с юмором о том, над чем смеяться не следовало — о лагерном быте и вообще о его пребывании в нацист­ском рейхе. <…>

…Лагерфюрер Бюхельт, вследствие появившегося в «Нью-Йорк таймс» интервью, неожиданно предпринял атаку на знаменитого заключенного, вооружившись немецкой обходительностью. Бюхельт уже взял для него напрокат пишущую машинку, а теперь стал проявлять живой интерес к тому, как продвигается работа. Вудхаус, всегда любивший делать людям приятное, в ответ показал ему черновик журнальной статьи. Когда же Бюхельт обнару­жил, что, помимо статьи, Вудхаус на самом деле завершил и новый роман («Деньги в банке»), он — или его начальство — предложил вывезти рукопись в Америку, и Вудхаус с благодарностью принял предложение. Рукопись переправили по нужным каналам, в лучшем немецком стиле. Окруженный таким вниманием, Вудхаус, само собой разумеется, воспрял духом. <…>

Как Вудхаус позже сообщил британским властям, эта беседа с Бюхельтом была совершенно непринужденной, однако немец явно рассчитал все заранее и действовал по указке сверху. Он вызвал Вудхауса к себе в кабинет якобы для того, чтобы поговорить о лагерной пишущей машинке. <…> Бюхельт начал издалека — сказал, что ему очень понравилась статья «Куда же подевался Вудхаус?», и продолжил: «Почему бы вам не выступить пару раз в таком же духе на радио, для ваших американских читателей?» 

Ответ Вудхауса на этот вопрос был чистосердечным, но непозволительно опрометчивым: «Я ответил: „С удоволь­ствием“, или „Нет ничего лучше“, или еще что-то подобное. Сказал что-то подходящее к случаю и совсем не придал этому значения», — рассказывал он позже. <…> Вудхаус не мог и вообразить, в каком сложном положении окажется. На самом деле всю беседу спланиро­вало немецкое Министерство иностранных дел, которое, узнав о том, как много Вудхаус значит для американцев, решило использовать его как часть большой пропагандистской кампании с целью убедить Соединенные Штаты не вступать в войну. В мае — июне 1941-го эта внешнеполитическая задача стала тем важнее, что Гитлер и его военачальники как раз завершали подготовку к операции «Барбаросса» — вторжению в Советский Союз. <…>

Как только Бюхельт доложил, что Вудхаус готов сесть у микрофона, гестапо сняло запрет на его освобождение. Вудхаус — автор сюжетов мог гордиться сложностью своего положения; Вудхаус-невежда в политике уже сделал шаг на пути в бездну. Сейчас трудно представить себе, какую важную роль играло в 1930–40-е политическое радио. В 1933-м Геббельс, одним из первых оценив­ший его пропагандистский потенциал, передал управление германским радио своему вновь созданному Министерству народного просвещения и пропаган­ды… Радио Великой Германии никогда не ограничивалось пределами рейха.

<…> В 1941 году Геббельс стал привлекать больше иностранных дикторов из числа коллабора­ционис­тов. Один из них, американец Фридрих-Вильгельм Кальтенбах, получил прозвище Лорд Иа. Согласившись выступить на нацист­ском радио, даже с самой невинной, как он думал, речью, Вудхаус — патриот в душе — нечаянно попал в дурное общество. <…>

Пусть вокруг грохотала война, но писателю, который превыше всего был предан своему ремеслу, радиоэфир показался отличной возможностью сделать то, что он делал всегда. Оруэлл понимал это, когда писал: «Вудхаус прежде всего хотел подать весточку своим читателям, ну и кроме того — как любой юморист, — посмеяться». Однако Вудхаус не понимал и так и не понял, что рынок сбыта его шуток полностью переменился. Он стал трагическим героем собственной сказки: шут, чьи ужимки перестали смешить.

П. Г. Вудхаус. «Моя война с Германией»  Перевод Екатерины Доброхотовой-Майковой.

«<…> В первые недели я так упрямо старался не поддаваться обстоятельствам, что явно переусердствовал с жизнерадост­ностью. Я сам это вижу. У меня развилась привычка улыбаться каждому встречному и восклицать „Доброе утро! Доброе утро! Какое чудесное утречко!“ тем неунывающим тоном, который за пределами лагеря мало кто сможет выдержать. Если эта привычка сохранится и после войны, она будет очень сильно раздражать окружающих. Надеюсь лишь, что в переменившихся условиях все выправится само собой и я вновь превращусь в старого ворчуна, чье утреннее приветствие больше походит на глухой рык загнанного леопарда. <…>

Многие из моих собратьев по плену заросли до бровей. Больно смотреть, как милое лицо давнего знакомца день за днем скрывается под натис­ком дре­мучего леса. Некоторые выглядят гаже остальных, но все — гаже некуда, и невольно жалеешь капрала, вынужденного будить их по утрам. Ничего себе начало дня!

Тем не менее им нельзя отказать в уме. Борода прибавляет человеку от двад­цати до сорока лет; рано или поздно здешнее начальство телеграфирует в Берлин, что лагерь переполнен дряхлыми старцами, которых стоит выпустить, пока они еще способны выйти за ворота своими ногами. Борода полезна также, если решишь совершить побег. Полезно иметь при себе собственные джунгли, куда можно юркнуть от погони. Взвод немецких солдат, высланный на поиски интернированного Смита или интерниро­ванного Монагана в дебри их бороды, заплутает через первые же пять ярдов. „Темен девственный лес“, — скажут они себе и повернут обратно, пока не закончились вода и провиант. А ежели они и найдут беглеца, то примут его за доктора Ливингстона.

Так что готовьтесь увидеть бородатого Вудхауса. <…>

Многие знают, что до войны я был более всего известен как гость на званых обедах и в загородных домах. <…> Герцоги не начинали есть, пока не увидят, какую вилку я взял, графини шептали своим сыновьям и наслед­никам: „Повторяй за Вудхаусом, и точно не ошибешься“. На банкетах мне бывало неловко чувствовать на себе взгляды всех собравшихся.

Теперь я должен буду учиться застольным манерам с нуля. Если в будущем соседка за обедом наклонится ко мне, я решу, что она покушается на мой хлебный паек. Если мимо пройдет дворецкий, я не удержусь от вопроса, нет ли сегодня надежды на лишний черпак баланды. Если молодой франт услышит разгневанный вопль: „Эй! Тому малому положили три картофелины, а мне только две!“ — и увидит красное от возмущения лицо, то и лицо, и голос будут мои. В лагере привыкаешь отстаивать свои интересы.

Сегодня я знаю лишь один способ обедать: по свистку схватить миску, ложку, старую коробку из-под сигар и выстроиться в очередь к баку. Если после войны ваш лакей подаст мне картошку, я растеряюсь. Здесь я привык получать картошку так: протискиваешься мимо того, кто стоит перед тобой в очереди, и протягиваешь коробку из-под сигар. <…>

Итак, вот ответы на вопрос: „Чего ждать от Вудхауса?“ Теперь остается лишь один, самый животрепещущий: как старый маэстро выпутается из этой передряги?

Будь я холостяк и без собаки, я бы не особенно торопился покинуть лагерь. Мы хорошо питаемся, много спим, что до тяжелой работы, все, кто старше пятидесяти, от нее освобождены. А молодежи физический труд только на пользу, как думаю я частенько, покуривая трубочку и глядя, как мои младшие товарищи уходят грузить уголь или расчищать снег. Более того, воздух в Верхней Силезии прекрасный, охранники — образцы мужественной красоты, радующей глаз; довольно скоро привыкаешь висеть на колючей проволоке, как шляпа на вешалке.

Однако я — женатый человек с пекинесом и боксером и потому желал бы при первой возможности изменить место проживания. Я вижу только один выход: нам с Германией надо сесть за круглый стол и заключить сепаратный мир. Нетрудно будет прийти к условиям, устраивающим обе стороны. Единственная уступка, которой я намерен добиться от Германии, — это чтобы она выдала мне буханку хлеба, велела господам с ружьями у ворот отвернуться и доверила остальное. В ответ я готов отдать ей Индию, комплект моих книг с автографом и тайный рецепт приготовления картофельных ломтиков на обогревателе, ведомый только двоим: интернированному Артуру Гранту и мне. Предложение действительно до следующей среды».

Ивлин Во. Выступление на Би-би-си 15 июля 1961 года  Перевод Андрея Азова.

«<…> Только в 1954 году, когда в октябрьском и ноябрьском номерах журнала „Энкаунтер“ опубликовали текст злосчастных берлинских передач Вудхауса, мы смогли, наконец, воочию убедиться, что его друзья были правы: выступая по немецкому радио, он ни словом не обмолвился ни о политике, ни о Гитлере, ни о нацистской системе вообще. Самое лестное, что он сказал о наших вра­гах, — это что они такие же люди, как и мы: не какие-то особые, выдающиеся, приятные — а просто люди. Со своим неповторимым юмором он откровенно рассказывал обо всех своих приключениях, начиная с того, как победившая армия вошла в Ле-Туке, и кончая заключением в лагерь для интерни­рованных, где его выбрали директором лагерной библиотеки и он смог продолжать работу над своими романами. <…>

Передачи Вудхауса не предназначались для того, чтобы возбудить у слушате­лей уважение или, наоборот, ненависть к немцам. В этом, с точки зрения официальной пропаганды тех лет, и состояло его преступление. С его слов получалось, что пленники придумали своим тюремщикам смешные и в чем-то даже ласковые прозвища: „Плуто, Розанчик Джинджер и Дональд Дак“, — и что, как и большинство военнопленных, они нашли себе скромные развле­чения. Наши правители, однако — так же как и наши враги, — изо всех сил старались разжечь в нас ненависть. Они, несомненно, предпочли бы, чтобы мы думали, будто весь немецкий народ состоит из ничуть не похожих на нас чудовищ. И то, что позиция Вудхауса отклонялась от этой партийной линии, истолковывалось как „поклонение Гитлеру“. <…>

Для Вудхауса не существовало грехопадения человека. <…> Ни один из его героев не пробовал запретного плода. Они все еще живут в Эдеме. Сады Бландингского замка — это тот самый райский сад, из которого нас изгнали. Повар Анатоль готовит амброзию для олимпий­ских богов. Идиллический мир Вудхауса никогда не устареет. Он будет освобождать всё новые и новые поко­ления из плена, возможно даже худшего, чем наш. Вудхаус создал для нас целый мир, где можно жить и радоваться. <…>»

Джордж Оруэлл. В защиту П. Г. Вудхауса  Перевод Андрея Азова.

«<…> Мало что в этой войне было отвратительнее нынешней охоты за измен­никами и предателями. В лучшем случае одни виновные наказывают других виновных. Во Франции ловят всякого рода мелких крыс: полицейских, продаж­ных журналистов, женщин, спавших с немецкими солдатами, — не замечая, что крупные крысы остаются безнаказанными. В Англии яростнее всего против предателей выступают консерваторы, призывавшие к миру в 1938 году, и ком­мунис­ты, призывавшие к нему же в 1940-м. Я пытался показать здесь, как несчастный Вудхаус — потому лишь, что успех и жизнь вдали от родины позво­лили ему так и остаться мыслями в Эдвардианской эпохе — стал пешкой в про­паган­дистском эксперименте, и полагаю, что пора уже, наконец, считать это дело закрытым. <…>

…мы, если изгоним Вудхауса, лишим его британского гражданства и заставим поселиться в Соединенных Штатах, то в конце концов сами же этого усты­димся. Если мы и вправду хотим наказать людей, ослаблявших в критическую минуту боевой дух нашего народа, то есть и другие, кто и поближе к нам, и больше заслуживает наказания».