Литература

Ивлин Во — о ночном загуле в Париже

В новом выпуске совместного проекта Arzamas и журнала «Иностранная литература» молодой и неизвестный писатель Ивлин Во рассказывает о светской жизни Парижа в конце 1920-х годов

18+

Ивлин Во (1903–1966) написал «Наклейки на чемодане» в 1930 году после расстава­ния со своей первой женой Ивлин Гарднер: это рассказ об их свадебном путешествии по Средиземноморью, снабженный суховатым юмором, зарисовками быта и нравов туземцев и портретами попутчиков. Мы публикуем самое начало рассказа, а полную версию текста можно прочитать в четвертом номере журнала «Иностранная литература» за 2016 год.

Ивлин Во. Около 1930 года© Bettmann / Getty Images

В феврале 1929 года Лондон был безжизненным и оцепенелым, будто брал пример с Вестминстера, где неделями тянулось последнее заседание прави­тельства.

Только что появилось звуковое кино и на двадцать лет задержало развитие визуального искусства эпохи. Не было даже приличного дела об убийстве. И, ко всему прочему, стоял нестерпимый холод. Бестселлером в предшествую­щие месяцы был «Орландо» миссис Вулф  Роман Вирджинии Вулф «Орландо» вышел в 1928 году. (Здесь и далее — прим. пере­водчика Валерия Минушина.), и, казалось, Природа вознамери­лась выиграть некую не­бесную премию Хоторндена  Учрежденная в 1919 году ежегодная литературная премия за лучшее произве­дение в прозе или стихах, написанная английским автором не старше 41 года., подражая про­славлен­ному описанию Великих моро­зов  Великие морозы 1607 года, когда Темза замерзла, случились в так называемый малый ледниковый период, период относи­тельного глобального похолодания в XIV–XIX веках.. Люди ­ежились, касаясь ледяного бокала с коктейлем, как герцогиня Мальфи от прикосновения к руке мертвеца  Героиня трагедии Джона Уэбстера «Герцо­гиня Мальфи» (1614).,
и, закоченевшие в открытых продуваемых такси, одеревенело ползли, как автоматы, к ближайшей станции метрополитена и там теснились, чтобы было теплей, на платформе, кашляя и чихая среди раскрытых вечерних газет.

Так что я уложил в чемоданы одежду, две-три серьезные книги, вроде «Заката Европы» Шпенглера, и огромное количество принадлежностей для рисования, поскольку двумя из множества совершенно невыполнимых вещей, которыми я положил себе заняться в этом путешествии, были серьезное чтение и рисова­ние. Затем сел на самолет и отправился в Париж, где провел ночь с компанией сердечных, непринужденных и совершенно очаровательных американцев. Те пожелали показать мне местечко «У Бриктоп»  Ресторан, в 1926–1936 годах находившийся на рю Пигаль, 66 в Париже. Хозяйкой его была певица и танцовщица Ада «Бриктоп» Смит, заведовавшая также популярным ночным клубом Le Grand Duc, расположен­ным неподалеку. Ада дожила до нашего времени и появилась в роли самой себя в фильме Вуди Алена «Зелиг» (1983)., очень популярное в те времена. Не было смысла, сказали они, появляться там раньше двенадцати ночи, поэтому мы сперва отправились во «Флоренцию». Пили мы шампанское, потому что одним из своеобразных результатов французской свободы было то, что пить полагалось его, и только его.

Оттуда мы двинулись в подпольный паб, называвшийся «Бар Нью-Йорк». Когда мы вошли туда, все посетители стучали по столикам маленькими деревянными молоточками, и певец, молодой еврей, отпустил шуточку по поводу горностаевого пальто на одной даме из нашей компании. Мы снова выпили шампанского, еще более тошнотворного, чем до этого, и снова отпра­вились к «Бриктоп», но, придя туда, обнаружили объявление на двери, гласив­шее: «Открываемся в четыре часа, Брики», так что мы возобновили наш обход злачных мест.

В кафе «Талисман» официантки были облачены в смокинги и приглашали наших дам на танец. Любопытно было видеть, как представительная муже­подоб­ная гардеробщица ловко крадет шелковый шарф у пожилой немки.

Посетители кабаре «Шехерезада». Париж, вторая половина 1920-х годов© Lipnitzki / Roger Viollet / Getty Images

Потом мы заглянули в «Плантацию» и в «Музыкальную шкатулку», в которых было так темно, что мы с трудом различали свои бокалы (с еще более сквер­ным шампанским), и в «Шехерезаду», где нам принесли очень вкусный шашлык: куски баранины, проложенные луком и лавровым листом. Оттуда мы направились в «Казбек», где было точно так же, как в «Шехерезаде».

Наконец, в четыре утра мы вернулись к «Бриктоп». Сама Бриктоп подошла к нам и присела за наш столик. Она показалась нам наименее фальшивой личностью в Париже. Было совсем светло, когда мы покинули ресторан; затем мы поехали на центральный рынок и подкрепили силы превосходным острым луковым супом в «Благонадежном папаше», а одна из наших юных особ купила пучок лука-порея и ела его сырым. Я поинтересовался у человека, пригласив­шего меня в компанию, проводит ли он все вечера подобным образом. Нет, ответил тот, он считает важным хотя бы раз в неделю оставаться дома, чтобы сыграть в покер.

Во время примерно третьей остановки в нашем паломничестве, которое я только что описал, я начал узнавать лица, постоянно попадавшиеся на нашем пути. Той ночью на Монмартре была сотня или около того людей, таких же паломников, что и мы.

***

Лишь два эпизода из этого посещения Парижа оставили яркое воспоминание.

Один — это зрелище человека на пляс Буво, с которым произошел, должно быть, исключительно несчастный случай. Это был человек среднего возраста и, судя по котелку и сюртуку, чиновник. У него загорелся зонт. Не знаю, как это могло произойти. Я проезжал мимо на такси и увидел его, окруженного небольшой толпой; он продолжал держать зонт в вытянутой руке, отведя от себя, чтобы пламя не перекинулось на него. День был сухой, и зонт ярко полыхал в его руке. Я следил за ним в маленькое заднее окошко и видел, как он отпустил наконец ручку и отшвырнул зонт ногой в сточную канаву. Тот валялся там, дымясь, и толпа с любопытством пялилась на него, прежде чем разойтись. Для лондонской толпы это был бы отличный повод для шуточек, но тут никто не смеялся и никто из тех, кому я рассказывал эту историю по-английски, не поверил ни единому моему слову.

Другой случай произошел в ночном клубе Le Grand Еcart  «Двойной шпагат» — по названию романа Жана Кокто, вышедшего в 1922 году.. Тем, кто насла­ждается расцветом «эпохи», тут предоставляется богатая возможность поразмыслить над переменой, которую отразило это выражение, когда Париж Тулуз Лотрека уступил место Парижу месье Кокто. Изначально оно означало шпагат — очень трудную фигуру, когда танцовщица разводит ноги все шире и шире, пока не садится на пол, вытянув ноги в стороны.

Анри Тулуз-Лотрек. Танцовщица La Goulue на афише Moulin Rouge. 1891 годVan Gogh Museum, Amsterdam 

Так La Goulue и La Mélonite — «менады декаданса» — обычно завершали свои па сэль, шаловливо показывая полоску бедра между черным шелковым чулком и гофрированной юбочкой. Нынче такого нет. Нынче это лишь название ночного клуба, выведенное маленькими разноцветными электрическими лампочками, украшенное мотками веревки и зеркальными полотнами; на столиках — крохотные подсвеченные сосуды с водой, где плавают размок­шие кусочки желатина, призванные изображать льдины. Сомнительного вида молодые люди в рубашках от Charvet сидели у стойки бара, освежая пудру и помаду на губах, пострадав­ших от гренадина и crème de cacao  Шоколадный крем (франц.).. Однажды вечером мы заглянули туда небольшой компанией. Красивая и богато одетая англичанка, которую, как говорится, не будем называть, села за соседний столик. С нею был на зависть приятный мужчина, который, как выяснилось позже, оказался бельгийским бароном. С одним из нас она была знакома, и он, невнятно бормоча, представил нас ей. Она переспросила:

— Как, вы говорите, зовут этого мальчика?

— Ивлин Во, — ответили ей.

— Кто он?

Никто из моих друзей этого не знал. Кому-то пришло в голову, что она приняла меня за английского писателя.

— Я это знала, — сказала она. — Он единственный человек на свете, с кем я жаждала познакомиться. (Пожалуйста, потерпите это отступление: все завершится моим унижением.) Прошу вас, подвиньтесь, чтобы я могла сесть рядом с ним.

Затем она подошла и заговорила со мной.

Она сказала: 

— Никогда бы не подумала по вашим фотографиям, что вы блондин.

Я не знал, что на это ответить, но, к счастью, в этом не было необходимости, поскольку она тут же продолжила:

— Только на прошлой неделе я читала вашу статью в «Ивнинг стандард». Она была настолько замечательной, что я вырезала ее и послала своей матери.

— Мне заплатили за нее десять гиней, — заметил я.

В этот момент бельгийский барон пригласил ее на танец. Она ответила:

— Нет, нет. Я упиваюсь гениальностью этого замечательного молодого человека. — Потом повернулась ко мне: — Знаете, я телепат. Как только я вошла в этот зал, то сразу поняла, что тут присутствует великая личность, и я знала, что должна найти ее еще до окончания вечера.

Полагаю, настоящие писатели-романисты привыкли к подобным вещам. Мне это было внове и очень приятно. Я пока написал две ничем не примечательные книжки и еще считал себя не столько писателем, сколько безработным школьным учителем.

— Знаете, — сказала она, — в нашем веке есть лишь еще один великий гений. Сможете угадать его имя?

Я стал гадать: 

— Эйнштейн? Нет… Чарли Чаплин? Нет… Джеймс Джойс? Нет… Кто же?

— Морис Декобра  Морис Декобра — псевдоним французского беллетриста Мориса Тесье (1885–1973), автора множества триллеров, переведенных на 77 языков, в том числе и на русский — в 1930-х Эйзенштейн с ехидством называл его «Мадонной спальных вагонов» по одно­именному роману Декобра, экранизирован­ному в 1927 году., — сказала она. — Я хочу устроить маленькую вечеринку в «Ритце», чтобы познакомить вас. По крайней мере, буду чувствовать, что не напрасно прожила жизнь, если познакомлю вас, двух великих гениев эпохи. Человек ведь должен что-то сделать, чтобы жизнь его не была напрасной, не так ли, или вы так не думаете?

Какое-то время между нами царило полное согласие. Затем она сказала нечто, заронившее во мне легкое подозрение:

— Знаете, я так люблю ваши книги, что, уезжая в путешествие, всегда беру их с собой. Они стоят у меня в ряд у кровати.

— Вы, случаем, не путаете меня с моим братом Алеком?  Алек Во (1898–1981) — старший брат Ивлина Во, писатель плодовитый, но не столь оригинальный и успешный, как его младший брат. Он написал куда больше книг, чем я.

— Как, вы говорите, его зовут?

— Алек.

— Да, конечно. А вас?

— Ивлин.

— Но… но мне говорили, вы пишете.

— Да, пишу понемногу. Видите ли, я не могу найти никакой иной работы.

Ее разочарование было столь же откровенным, как до этого дружелюбие.

— Ах, — воскликнула она, — какая жалость!

Затем она пошла танцевать со своим бельгийцем, а закончив, вернулась за свой прежний столик. При расставании она неуверенно сказала: 

— Мы непременно встретимся снова.

Не знаю, не знаю… Сомневаюсь, что она добавит эту книгу с этим эпизодом к стопке книг моего брата возле своей кровати.

Скорее оформите подписку на «Иностранную литературу»
Или купите журнал в одном из этих магазинов.
микрорубрики
Ежедневные короткие материалы, которые мы выпускали последние три года
Архив