О вреде чтения, как говорить на барабанах, долой тонкость
Как гики перестали быть маргиналами, почему мы слушаем симфонии, а слышим истории, кого бесили книголюбы — и другие увлекательные тексты из иноязычной прессы
О вреде чтения…
Всегда были те, кто видел в чтении угрозу. Сегодня это студенты, которые просят оградить их от книг, способных спровоцировать депрессию или даже вызвать мысль о самоубийстве. Но у этой взывающей к цензуре молодежи были весьма авторитетные предшественники, среди которых — Платон и Сенека. Историю причудливой фобии прослеживает в журнале Aeon социолог Фрэнк Фуреди.
«Романы оказались в эпицентре моральной паники в Англии XVIII века: их критиковали за то, что они вызывали индивидуальные и коллективные формы травмы и психического расстройства. В конце того же столетия терминами „эпидемия“ и „мания чтения“ описывали и осуждали распространение опасной культуры безудержного чтения. Представление массового чтения как „коварной заразы“ часто подкреплялось случаями иррационального деструктивного поведения. Наиболее тревожным проявлением эпидемии чтения была его способность провоцировать читателей на причинение себе вреда, включая самоубийства, среди впечатлительной молодежи. Роман Иоганна Вольфганга Гете „Страдания юного Вертера“ (1774) — историю неразделенной любви, ведущей к самоуничтожению, — широко осуждали за волну подражательных самоубийств по обе стороны Атлантики».
…и о его будущем
Наряду с преследованиями и запретами, в истории книг случались и смены носителей и форматов. Одну из них — переход с бумаги на цифру и экран — книги переживают сегодня. Чем это обернется и каким станет чтение в ближайшем будущем, в журнале Humanities попытался спрогнозировать литературный критик Майкл Дирда. Чтение онлайн, полагает он, не лишено преимуществ: восторженный отзыв в соцсетях может вызвать интерес к книге у виртуальных друзей, а ресурсы вроде Project Gutenberg делают доступными старые и полузабытые тексты. Однако новые гаджеты не передадут удовольствия от пролистывания книги, с которым нередко связан выбор того или иного издания.
«От моей тревоги веет Оруэллом. Физические книги
более-менее текстуально устойчивы. Мы обладаем ими, а не просто берем почитать уонлайн-продавца или загружаем с непонятного облака. Но насколько неприкосновенны пиксели? Кто может гарантировать, чтокакой-нибудь злой шутник, религиозный фанатик или государственное ведомство не начнут потихоньку менять тексты, адаптируя их к нынешним верованиям и идеологиям? Противоречивые книги могут смягчить — и не будет больше слова „ниггер“ в „Приключениях Гекльберри Финна“ — или вовсе упразднить. Однажды начавшись, цензура никогда не закончится, и с мимолетными пикселями она справится куда легче, чем с холодными твердыми литерами».
Романы как ненастоящая литература
Для многих англоязычных читателей книги делятся на «высоколобые» (highbrow), «среднелобые» (middlebrow) и «низколобые» (lowbrow). Однако многие из ныне классических текстов, по оценкам современников, не дотягивали до «высокой» литературы, напоминает на сайте The Conversation профессор Сиднейского технологического университета Джон Дейл.
«В XVIII веке чтение романов считалось легкомысленным и морально сомнительным. Настоящую литературу можно было найти среди религиозных трактатов, эпической поэзии или претенциозных писаний дворянства. Ученые мужи считали своим долгом отстаивать литературные стандарты вопреки напору вкусов среднего класса».
Апология прямолинейности
Несмотря на уже размытые культурные иерархии, высокая культура не сдает своих позиций. Один из ее последних форпостов — утонченность. Даже те критики, что на словах открещиваются от элитизма,
«Прямота тоже достоинство. Чем больше художник стремится сообщить
что-то важное, тем менее тонким должно быть его произведение. Спайка Ли, насущность посланий которого о расовых проблемах в Америке сложно переоценить, всю его карьеру честили „тяжеловесным“, „мелодраматичным“ и „не совсем тонким“. Даже некоторые современные рецензии на „Делай как надо!“ и „Малкольма Икс“ называют эти фильмы „едва ли тонкими“, „резкими“ и „нравоучительными“. Но если Спайк Ли обращается к целой нации, почему бы ему не взять в руки мегафон?»
Как гики вышли из подполья
Комиксы о супергероях, ролевые и компьютерные игры, фэнтези и фантастика давно перестали быть маргинальными явлениями и достоянием
«Открыв для себя возможность общаться друг с другом, гики перестали быть аутсайдерами. „С появлением сети на наших глазах родился
гик-федерализм : это островки, соединенные мостами, которые связывают научную фантастику с видеоиграми, а ролевые игры с комиксами, — поясняет исследователь коммуникации Давид Пейрон, автор книги „Culture Geek“. — Одна из основополагающих идей этой культуры — принимать во внимание реальность фанов и их образа жизни. Начиная с форумов конца90-х и заканчивая нынешними онлайновыми сообществами, гики все больше заявляют о том, что они едины, но разнообразны…“ Теперь, связанные в сеть, гики колонизировали язык, но частично отказались от своей идентичности».
Суррогатная речь африканских барабанов
Все ли барьеры между культурами преодолимы? Этномузыколог Александр Гельфанд утверждает в журнале Nautilus: это не более чем иллюзия. К такому выводу его привели долгие и тщетные попытки разучить фонтомфром — стиль игры на барабанах, который музыканты западноафриканского народа аканы исполняют в присутствии королевских особ. Всякий раз, когда Гельфанд и его друзья из Ганы приступали к публичному исполнению, в музыку вкрадывался ритм, который он попросту не мог различить. Объясняя этот казус, ученый выдвигает различные версии — от эзотеричности культуры аканов, секреты которой не хотели раскрывать его учителя, до отсутствия ментальной схемы в мозге западного человека, позволившей бы ему четко воспринять ритмы фонтомфрома.
«Подражая тонам и ритмам языка чви, аканы могут говорить при помощи своих инструментов — рожков и труб, барабанов и колокольчиков — почти столь же четко, как и при помощи обычного человеческого языка. Особенно пригоден для этой задачи атумпан, который производит звуки двух различных высот; но подходит для этого и боммаа. Поэтому толпа возле дворца была такой спокойной: она слушала, что говорят барабаны. Этот феномен, широко распространенный в Западной и Центральной Африке, известен как суррогатная речь. Она может добавить семантической глубины даже простейшей музыке».
Как музыка складывается в истории?
Инструментальная музыка может превратиться в рассказ и без суррогатной речи.
«Нет ничего удивительного в том, что музыка вызывает нарративные интерпретации. Музыка, как и рассказ, разворачивается на протяжении долгого времени и состоит из неслучайных, связанных друг с другом событий. Формальные музыкальные структуры, утвердившиеся в XVIII и XIX веках, как будто подражают динамике архетипических историй: нас бегло знакомят с персонажами (темами) перед медленной, лирической интерлюдией, за которой следует
что-то дикое и захватывающее (скерцо), в конечном счете ведущее к воодушевляющей кульминации и заключительной партии. Британский музыковед Дональд Тови предположил в 1944 году, что сонатная форма состоит из двух трагедий, разделенных видением. Прослушав практически любую продолжительную композицию, будь это симфония „Юпитер“ Моцарта или „Shine On You Crazy Diamond“ Pink Floyd, мы чувствуем, что участвовали в путешествии, прокатились на своего рода эмоциональных американских горках, прежде чем, как Бильбо Бэггинс или Пер Гюнт, вернуться домой».
Британский ученый Филип Болл в журнале Aeon объясняет подобные переживания тем, что в префронтальной коре головного мозга находится «пространственная карта гармонического пространства», участки которой активизируются всякий раз, когда мы слышим музыку.
Гениальный мультфильм 1944 года, показывающий, как легко наш мозг конструирует нарративы из самых абстрактных понятий: на экране просто точка и два треугольника, а смотрится, как захватывающий триллер.
