26 ноября 2015

Книги недели: выбор «Порядка слов»

Введение в Гегеля, переиздание лекций Мамардашвили, биография Ницше — и другие книги, которые рекомендуют сотрудники книжного магазина «Порядок слов»

Подготовили Анна Изакар, Елена Смирнова

Книги, которые мы выбрали на этой неделе, объединяет одна простая мысль — это мысль о взаимопроницаемости культур. То есть, в сущности, о космопо­литизме, который для мысли оказывается спасительным, если не единственно приемлемым способом ее сохранить и продлить. Объясняя свой интерес к Прусту, Мамардашвили говорит, что есть факты, которые нельзя считать законченными. Это значит, что, пока ты веришь, что-то не ушло в прошлое, а происходит здесь и сейчас, ты жив и можешь действовать и выбирать. То же относится к делу мысли и фактам мышления. Мысль Гегеля продолжает жить, приобретая причудливые, возможно, не свойственные ей формы в интерпре­тации Кожева, а Якобсон, Бахтин, Лотман и Гаспаров вступают в диалог на страницах «Открытой структуры» — друг с другом и с читателем. Один философ пишет биографию другого философа, в то время как третий философ открывает структуру, меняющую наше представление о языке. Возвышенный и вечный академический лунатизм — выбор «Порядка слов».

Александр Кожев. «Введение в чтение Гегеля». Издательство «Наука», серия «Слово о сущем». СПб., 2013

Что-то среднее между национальной гордостью и чувством утраты зарождается в душе, когда думаешь о том, что один из слонов, на которых держится вся французская (а это значит, почти что и мировая) философия ХХ века, — плоть от плоти русской культуры: член состоятельной московской семьи, племянник Василия Кандинского и с 1920 года — русский эмигрант. Впрочем, Александра Владимировича Кожевникова (1902–1968), французского гражданина, сократившего свою фамилию до Кожева, можно с равным успехом считать и детищем немецкой традиции. Философское образование он получил в Берлинском и Гейдельбергском университетах, а диссертацию, посвященную религиозной мысли Владимира Соловьева, защитил под руководством Карла Ясперса. Дальше — как снежный ком: Практическая школа высших исследований в Париже, философия науки Александра Койре и определяющая встреча с гегелевской системой. Лекции по «Феноменологии духа», читавшиеся Кожевом в период между двух войн с 1933 по 1939 год, посещал весь свет французской мысли: Бретон, Батай, Клоссовски, Ипполит, Мерло-Понти, Лакан… Именно эти лекции легли в основу издания «Введение в чтение Гегеля», подготовленного в 1947 году Раймоном Кено. Предваряет или, лучше сказать, открывает эту книгу откомментированный перевод раздела А главы IV «Феноменологии духа» под названием «Самостоятельность и несамостоятельность самосознания; господство и рабство». В этом комментарии — суть того, как понимает Кожев Гегеля: через диалектику самосознающего субъекта Гегель, наряду с Марксом и Хайдеггером, предстает антропологическим философом, а феноменология духа — некоей феноменологией желания, поскольку именно через желание, по Кожеву, человек, поглощенный созерцанием объекта, вспоминает о себе и впервые произносит «Я» (а значит, и осознает себя), например в простом заявлении «Я хочу есть».

Несомненное достоинство русского издания заключается в прекрасном переводе. Известно, насколько труднопереводим гегелевский текст. А в этом случае перед переводчиком с французского языка стояла двойная задача: сохранить устоявшийся в русском языке терминологический аппарат гегелевской философии и передать толковательный характер кожевского перевода. С этой целью в издании приведена таблица основных немецких терминов на трех языках: изначальное понятие, используемое Гегелем, перевод Кожева и ставший классическим русский перевод, выполненный Густавом Шпетом. Кроме того, закрывающий книгу раздел «В дополнение к переводу» представляет собой ясный и исчерпывающий, насколько это возможно, комментарий философа и переводчика «Введения в чтение Гегеля» Александра Погоняйло. На страницах этого комментария мысль Александра Кожева дополнительно разъяснена и обозначен современный Кожеву и последующий интеллектуальный контекст.

Мераб Мамардашвили. «Психологическая топология пути». Том 1. Фонд Мераба Мамардашвили. М., 2015

Первый том «Лекций о Прусте» Мераба Мамардашвили вышел буквально на днях, спустя полгода после второго (по старой доброй традиции русского академического книгоиздания). Его появление может вызвать удивление у читателя неискушенного, поскольку все лекции (от 1-й и до 36-й) уже были опубликованы во втором томе. Но тот взыскательный читатель, для которого и был задуман двухтомник, знает, что Мамардашвили читал курс лекций о Прусте в Тбилисском университете дважды: в 1982–1983 и в 1984–1985 годах.

В последние 20 лет «Лекции о Прусте» стали обязательным чтением русского интеллектуала — в отличие от самого романа Пруста, который совершенно неожиданным образом занял место необязательного приложения к этим лекциям. Парадокс заключается еще и в том, что на протяжении 20 лет формирования культа вокруг «Лекций» они ни разу не переиздавались. В этом году Фонд Мамардашвили наконец-то выпустил двухтомник с авторским названим курса «Психологическая топология пути» — исправленный и с массой дополнительных материалов.

Обладание этими двумя томами, во многом дублирующими друг друга, может кому-то показаться факультативным и даже избыточным. Но только не тем, кто на досуге с удовольствием «достает томик Парни и начинает сличать его с Пушкиным». Будучи философом новой и одновременно архаической тради­ции устной передачи знания как способа философствования («Философия — это сознание вслух»), Мамардашвили в момент говорения следует за своей мыслью, которая постоянно отклоняется от заданного вектора. И сопостав­ление этих неожиданных поворотов в двух вариантах лекций служит главной задаче, которую ставил перед собой Мераб Константинович: движение его речи постепенно вводит нас в ситуацию мышления.

Впрочем, лучшей аннотацией к лекциям послужит фраза самого Мамардашвили: «Я думаю не о Прусте, но Прустом думаю о чем-то».

Наталия Автономова. «Открытая структура: Якобсон — Бахтин — Лотман — Гаспаров». Издательство РОССПЭН. М., 2014

Название книги отсылает читателя к двум работам Умберто Эко: «Открытое произведение» и «Отсутствующая структура». Отсылает для того, чтобы вступить в полемику с обозначенной ими альтернативой: если признать открытость творческого акта, порождающего произведение, необходимо отказаться от мысли о существовании структуры. Тезис Наталии Автономовой ровно противоположный: структура не только не препятствует открытости, доступности для понимания, разомкнутости творческого акта, но и в известном смысле является его условием. Открытое произведение возможно именно потому, что у него есть порождающая структура. Для тех же смельчаков, кому мысль о структуре может показаться старомодной, отошедшей вместе с семио­тическими исследованиями в далекое прошлое, в счастливую эпоху, когда над миром еще не довлел великий и могучий «постмодернизм», Наталия Автономова подчеркивает: слишком скоро сброшенный с корабля современности, этап то и дело напоминает о себе массой нерешенных вопросов, не позволяющих забыть о несделанном. А потому наша задача даже не восстановить в правах затоптанную структуру, но осознать, что она все это время была здесь, рядом.

Наталия Сергеевна Автономова — по образованию философ и филолог, переводчица (среди прочего) книг «Слова и вещи» Мишеля Фуко и «О грамма­тологии» Жака Деррида. «Открытая структура» вписывается в ряд ее работ о языке и познании. Их общая цель — обозначение мыслительного поля в России, языка и контекста, среды (то есть структуры), в которой постсоветская философия смогла бы осознать себя и стать философией русской, современной, действующей — находящейся в живом пространстве мысли. Движение, которое может показаться возвратным, для Наталии Автономовой находится в самом сердце современности. Герои книги — четыре знаковые фигуры русской и мировой филологии ХХ века, так или иначе связанные со структурными исследованиями, так или иначе взаимодей­ствовавшие с философией. Все четверо, несмотря на очень разную политическую судьбу в Советской России, получили международное признание и оказали в большей или меньшей степени воздействие на мировую культуру. Пророки в своем отечестве, они встречаются в «заколдованном пространстве» открытой структуры для того, чтобы вступить в диалог — друг с другом, с автором и с читателем — и вовлечь каждого в увлекательное и опасное дело мысли.

Ноам Хомский. «Избранное». Издательство «Энциклопедия-ру». М., 2015

Пока Ноам Хомский пламенно обличал капитализм в целом и внешнюю поли­тику США в частности, многие успели забыть об устроенной им лингвисти­ческой революции, которая повлекла за собой смену научной парадигмы. Когда Хомского спрашивают о том, как он сам назвал бы другого, нелингвисти­ческого Хомского, он отвечает просто: «человеческим Хомским». Ценность недавно изданного 700-страничного тома избранных работ (the best of за последние 60 лет) в том, что в нем под одной обложкой уместились оба Хомских — лингвистический и человеческий.

Открывает книгу блок работ по генеративной лингвистике, которая утверждает существование универсальной грамматики и рассматривает язык как врожденную способность человека, как часть его генетической программы. Именно «врожденный синтаксис» позволяет нашему мозгу, например, опознать бессмысленный, но созданный по модели настоящего язык как язык (знаменитый пример Хомского — «Бесцветные зеленые идеи яростно спят»).

Политический Хомский, либертарианец, анархист, вошедший в список запланированных жертв другого знаменитого анархиста — Унабомбера, удивляет сочетанием жесткости суждений и предельной их наивности. Он считает, что быть интеллектуалом — это одновременно привилегия и огромная ответственность, которая заключается в необходимости говорить правду и обличать свои правительства. Чем он, собственно, начиная со времен Вьетнамской войны, и занимается почти ежедневно. При этом, постоянно критикуя правительство и назвав США после трагедии 11 сентября «главным террористическим государством в мире», он утверждает, что все-таки Соединенные Штаты на сегодняшний день — самая свободная страна.

Но пока Хомский во второй части книги наивно убеждает в возможности политической эволюции человека (рост солидарности, самоорганизации и добровольных горизонтальных связей), Хомский из первой части, увлекающийся исследователь человеческого мозга, вдруг начинает сетовать на то, что инвазивные эксперименты на людях запрещены.

Рюдигер Сафрански. «Ницше: биография его мысли». Издательский дом «Дело» РАНХиГС. М., 2016

Рюдигер Сафрански изучал философию во Франкфурте под руководством Теодора Адорно, а затем в Берлине, где защитил диссертацию о немецких романтиках. С 2002 по 2012 год совместно с Петером Слотердайком он ведет на немецком телевидении полемическую передачу «Философский квартет». Его книги о знаменитых немецких философах и литераторах становятся бестселлерами еще в момент написания. На самом деле Сафрански создает вполне целостную картину немецкой культуры, рассматривая ее с разных сторон и с каждой стороны выделяя ключевые фигуры: в литературе это Гете, Шиллер и Гофман, в философии — Шопенгауэр, Ницше и Хайдеггер. Причем философские биографии Сафрански представляют собой очевидную трилогию, в которой сохраняется преемственность сюжета. Ницше в ранних работах принимает эстетику Шопенгауэра, а позже, отрицая и преображая ее, не может все-таки до конца отрешиться от ее проблем. Хайдеггер пишет несколько объемных томов о Ницше, а некоторые его ученики, по словам Сафрански, очень хотят видеть в нем самом ницшеанского сверхчеловека.

Интеллектуальная биография — смешанный жанр, в основе которого лежит предположение, что всякая великая мысль отчасти является личной исповедью автора и составляет его воспоминания. В этом случае биография мысли Ницще должна быть поистине захватывающей. Чего стоит одна только история создания «Заратустры». Истощенный несколькими годами прекрасного и порочного тройственного союза с Лу Саломе и Паулем Ре, в конце концов отвергнутый этой «умной русской», Ницше за десять дней, словно в опьянении, пишет первую часть «Заратустры». Путь ницшевского героя — отказ от уедине­ния и встреча с людьми, которые поднимают его на смех, — Сафрански воспринимает как крестовый поход самого философа: сначала к толпе, затем на поиски сообщников, с тем чтобы в конце концов вернуться к самому себе и подняться над собой. «Таким образом, свое лучшее „Я“ (которым являешься, становясь им) нельзя предавать. Нужно и следует чего-то ожидать от себя: следует давать себе обещания, касающиеся не только жизни, но и себя самого, и нужно сдерживать эти обещания, незаконченными воплощениями которых мы являемся. Во всякой попытке сформировать себя в смысле внутреннего роста уже действует воля к сверхчеловеку», — заключает Сафрански в рассказе о Заратустре, и мы понимаем, что биография мысли Ницше становится универсальной биографией самого мышления.

микрорубрики

Ежедневные короткие материалы, которые мы выпускали последние три года

Космология дня

Иисус Навин, Геракл и остановившиеся светила

Пушкин дня

Пушкин-попрошайка

Открытка дня

С монстром, нападающим на ребенка

Архив